– Да что с тобой!
Отброшенный котенок с мягким стуком исчез по ту сторону кровати. Даже мявк у него вышел совсем короткий.
– Дурак!
На пальце, проведенном под губой, осталась тонкая красная полоска.
– Ну-ка, иди сюда! – скомандовала Эльга. Она легла животом на разбросанные по одеялу листья. – Где ты там?
Злая, проворчали, ломаясь, листья. Тише, тише, хозяйка. Не ваше дело, ответила им Эльга, отбрасывая прилипал от пальцев.
– Рыцек!
Котенка на полу у кровати не было. Девочка свесилась вниз головой, осматривая углы комнатки и темноту под шкафом.
Пусто.
– Рыцек!
Она повернула голову – ага, дверь закрыта, значит, не убежал, где-то здесь.
– Я уже почти не сержусь, – сказала Эльга, заворачивая свешивающийся край одеяла. – Но ты тоже хорош! Как царапнул!
Сначала ей показалось, что и под кроватью никого нет, но потом в глубине, у дальней задней ножки, блеснули фонарики серо-голубых глаз.
Котенок жалобно мяукнул, будто надеялся, что его не найдут.
– Все, – протянула руку Эльга, – иди ко мне.
Но Рыцек, наоборот, попятился.
– А молока хочешь? Ай!
Эльга, кувыркнувшись, стукнулась о доски пола так, что звереныш под кроватью подпрыгнул от страха. Должно быть, ему показалось, что она сделала это нарочно, чтобы его испугать.
– Чуть шею не сломала, – пожаловалась Эльга, потирая ушибленное плечо.
– Мяу, – пожаловался Рыцек.
Эльга вздохнула.
– Да, я разозлилась, а ты не виноват. И я за это, видишь, получила синяк.
Она заползла под кровать и снова протянула к котенку руку. Несколько мгновений ожидания – и Рыцек ткнулся в кончики пальцев прохладным носом.
– Это мир? – спросила Эльга.
– Мяу! – ответил звереныш.
– Ну, пусть будет мяу.
Посмотрев искоса, она вдруг увидела под одуванчиком и шигулой нежные, розово-фиолетовые пятнышки вереска.
– Вереск? – спросила Унисса.
Эльга кивнула.
– Значит, он очень одинок, – сказала Унисса.
Она отступила от марбетты, на которой стоял свежий букет ученицы. Рыцек был намечен на нем тонким лиственным штрихом – изгиб спины, лапа, овал головы. Даже не полноценный букет, а торопливая, почти небрежная работа. Но – удивительно – казалось, что так вольно обозначенный котенок вот-вот обиженно мяукнет и, прыгнув, спрячется за доску. Крохотные цветы вереска там, где угадывались грудь и живот, придавали ему толику трогательной беззащитности.
Заведя руки за спину, Унисса прищурилась.
– Кое-что ты ухватила, – признала она.
– Не все?
– Нет. Это было бы слишком самонадеянно.
– Да, мастер Мару.
– В целом букет вполне заслуживает своего места на стене удачных работ. – Унисса присела перед Эльгой. – Если, конечно, ты поняла, почему Рыцек у тебя не получался раньше.
Она заглянула ученице в глаза.
– Я думаю, – не мигая, сказала Эльга, – это потому, что я тоже ударилась, как и он.
Мастер фыркнула.
– Ты уверена? Мне кажется, дело кое в чем другом.
– Я разозлилась.
Унисса вздохнула.
– И злость тебе помогла?
Поднявшись, она слегка распушила кончик лиственного кошачьего уха на букете.
– Нет, я… – Эльга потупилась и затеребила складку на платье. – Я очень испугалась за Рыцека. А потом вдруг увидела второй слой.
– Это теплее.
– Что я за него испугалась?
– Не что, а почему ты за него испугалась.
– Потому что он был маленький и слабый, – сказала Эльга.
– И все? – с улыбкой спросила Унисса.
– Потому что я его люблю.
– Вот, – мастер наклонилась к ученице и прижала пахнущий листьями палец к ее носу, – запомни, Эльга Галкава, в чем здесь дело. Увидеть суть животного или птицы, любого зверя и жучка можно, только преисполнившись к ним любви. Поняла? Тогда они откроются тебе. Тогда все откроется тебе.
– Да, мастер Мару.
Любить Рыцека было очень легко.
Он был веселый и проказливый. Он играл с листьями, и боялся мышей, и смешно подскакивал, когда под полом или в стене рядом с ним раздавалось шуршание. По ночам он бродил по дому, и как у него получалось не столкнуться с мышиным выводком, оставалось загадкой. Возможно, было заключено мировое соглашение с разграничением территорий.
Скоро Рыцек подрос, и к плошке с молоком Эльге теперь приходилось подкладывать кусочки мяса или рыбы. Впрочем, пирогом с капустой и яйцом котенок тоже не брезговал. Но выедал в основном мякоть начинки.
Букеты с ним заполнили Эльгину комнату наверху, теснились в углах и в полном паутины чулане, сменяя букеты с посудой и вещами. Везде Рыцек был живой, везде грозил выпрыгнуть, мяукнуть, заурчать, неожиданно царапнуть за пятку.
Глаза множества Рыцеков мягко светились во тьме.
А вот любить жуков или ворону, взявшую привычку каркать по утрам с ветвей липы, оказалось не так просто. Как вот полюбить того же паука, если он противный? Или лису, когда она у тебя кур передушила? Хотя лиса еще ничего, она красивая. А если какого-нибудь барана, у которого глаза стеклянные и пустые?
Зайца еще успей полюбить – бросишь взгляд на букет, а его уже и след простыл. Из чего он, какая у него суть – неведомо.
Эльге казалось, что нельзя любить всех. Во всяком случае, нельзя всех любить одинаково. Унисса на это только скептически выгибала бровь.
Зима близилась к концу. Поленница уменьшалась в размерах. В солнечные деньки снег подтаивал, и из-под него сочилась вода. Под скамейкой у дома образовалась скользкая лужица. Кое-где на земляных пятачках уже проклевывались бледные травинки.
Унисса ходила по окрестным местечкам, оставляя Эльгу одну. Иногда она возвращалась только на следующий день. Эльга пыталась набивать букеты с ворон, белок и собак. Горожане часто видели ее на окраинах Гуммина с дощечками и непременным мешком. Дети звали ее играть в снежки и кататься с горки, но Эльга отказывалась.
Листья и то, что они открывают, занимало ее неизмеримо больше.
– Поиграй со сверстницами-то, – сказала ей одна сердобольная старушка.
– Не могу, – ответила Эльга.
– Почему? – удивилась старушка, кутаясь в подбитую мехом накидку. – Мастер твой запрещает?
– Нет, – улыбнулась Эльга. – Я сама так хочу.
– Оно, конечно, хорошо. Только где ж это видано, чтобы ребенок все свое время за работой проводил?