– Я бы хотела, – сказала женщина, помолчав, – чтобы ей было стыдно. Вы можете сделать так, чтобы ей было стыдно? Через портрет? Я ей подарю тогда.
Пальцы мастера остановились.
– Я делаю букеты только для посетителей. – Унисса посмотрела на женщину. – Вы понимаете?
Та кивнула.
– А как же!
Подол платья подмел пол. Случайный лист, выскочивший из-под Эльгиной ладони, движением воздуха сдуло к порогу.
– Я знаю, что вы делаете эти пор… букеты, чтобы людям было хорошо, – сказала женщина. – Вроде как бесплатно, от Гуммина, от энгавра Себаста Линдта, по распоряжению нашего кранцвейлера. Но что плохого, если я подарю ваш пор… букет другому человеку? Нет же такого запрета?
– Нет.
– Вот. И пусть ей будет стыдно!
Листья шелестели, потрескивали. Эльга пересела – ей казалось, что ворот платья закрывает прореху, в которую нет-нет и проглядывает второй слой. Женщина с легкой тревогой бросила на нее взгляд. Наверное, она догадывалась, что Эльга присутствует в комнате не просто так, но наличие ученицы мешало ей, сковывало разговор.
Про резчика и не поговоришь.
– Букет будет только для вас, – сказала Унисса.
Она запустила руку в сак. Эльга синхронно сделала то же самое.
Фыр-р! – рассыпались листья, не собираясь соскальзывать. Ноготь. Пальцы. Два букета. Лицо женщины – на одном, хлеб – на другом.
– Еще долго?
Мастер качнула головой.
– Будьте терпеливы.
– Да я уж здесь полдня сижу! – возмутилась женщина, щупая ожерелье на шее. – Сказали, что мастер в городе. Что портреты делает, от которых всякое… Чудеса. Я ж не дура какая! Мне разве такой портрет не нужен?
– Букет.
– Ну, букет, портрет. – Женщина, скривившись, махнула полной рукой. – Бесплатно – и хорошо. Только долго.
– Увы. Эльга, – позвала Унисса.
Девочка отложила свою работу.
– Да, мастер Мару.
Она подскочила к стулу, на котором сидела Унисса. Перед ней стояла наклонная доска – марбетта – с рамкой на продольной рейке.
– Что скажешь? – спросила Унисса.
С букета на Эльгу смотрело самодовольное, полное презрения ко всему существо. Ожерелье из липы казалось ошейником. Несколько неуловимых движений ногтем – и в глазах существа появился жадный блеск.
– А так разве можно? – шепотом спросила Эльга.
Букет отталкивал. Его хотелось выбросить и вытереть руки.
Женщина напряженно поерзала.
– Что там? Я плохо получилась? – спросила она, вытягивая шею.
– Вообще-то так нельзя, – тихо сказала Унисса Эльге, совершенно игнорируя заказчицу. – Ты видишь суть, но суть, которая только ранит. Что же делать?
– Не знаю.
– Смотри, – улыбнулась Унисса. – Важно…
– Я все же не понимаю, – встала женщина, которой надоели перешептывания учителя и ученицы. – Если портрет неудачный…
– Сядьте!
Голос стегнул, как плетка. Женщина, ничего не соображая, шлепнулась обратно на стул. Пуф-ф! – мягким колоколом опал подол.
– Сядьте, – уже мягче повторила Унисса. – Осталось чуть-чуть.
– Я не возьму, если неудачный, – пробормотала женщина.
– Как угодно.
Унисса несколько мгновений всматривалась в букет под рукой.
– Важно, – сказала она Эльге, – не показывать то, что есть плохого, а мягко менять это в человеческой душе. Понимаешь?
Девочка кивнула.
Унисса слегка коснулась букета кончиками пальцев, чуть смещая рисунок. Мелкая крошка посыпалась на марбетту.
Вместе с движением листьев, казалось, что меняется не только букет, меняется общее настроение внутри него. Лицо женщины приняло задумчивый вид, жадный блеск исчез из глаз, неясная тень мелькнула и пропала, скользнув по щеке и шее.
– Теперь горечавка, – шепнула Унисса.
Стебелек травы нырнул под листья.
– Чарник.
Еще лист. Два-три касания, и лицо на букете осветилось, будто разбуженное мыслью, сделалось одухотворенным и притягательным.
– Смотри, – сказала Унисса и повернула голову ученицы на женщину, сидящую на стуле.
Эльга ахнула.
Сквозь слой жимолости и лимонника протискивались черные, сухие, похожие на скорлупки скукоженные листья и рассыпались в прах. Но что было еще волшебней – все движения мастера, игра ее пальцев по букету тут же отзывались в живой женщине, и Эльга расширенными от восхищения глазами наблюдала за перестроениями листьев и шелестящими волнами, прокатывающимися по ней от живота к плечам.
Как это возможно?
– Готово.
Воздух застыл. Листья прекратили свой гомон.
– Что?
Женщина часто заморгала, будто никак не могла прийти в себя. Эльга подумала, что она сейчас с удивлением прислушивается к случившимся переменам.
– Вот, возьмите.
Унисса протянула тонкую, в рамке, дощечку букета.
– Долгой жизни! – Женщина несмело взяла букет. – Можно идти?
– Можно, – кивнула Унисса.
– Долгой жизни, – повторила женщина, поклонившись.
Она дошла до дверей и вдруг остановилась.
– Ой, – сказала она и повернула букет к мастеру. – Это я?
– Вы.
– Я какая-то… – Женщина улыбнулась. – Молодая какая-то.
Она порывисто прижала букет к груди и заторопилась через двор к воротам.
– Это надолго? – спросила Эльга.
Унисса вздохнула.
– Как человек захочет.
Несколько раз они выбирались за стены города в небольшие рощицы.
Эльге было удивительно хорошо среди деревьев. Ей слышались разговоры листьев, их сонное бормотание в безветрие и их рассерженный шелест, когда с севера задувало холодом, их расслабленная болтовня, когда слабеющее солнце дарило легкое, ветреное тепло. Вы знаете, в Шоэрсе заяц сбил утку, спасаясь от охотников? Весь лес смеялся. Одна иглолистая даже ветвь сломала. А в Оленьем Роге утонула корова. Это что, я вам скажу: в лесах Тангарии полно мертвецов. Своих и пришлых. Там ловят сумасшедшего мастера. В Каначубе – летние деньки, в Эскарроне выпал первый снег.
Это были удивительные новости, и Эльга знала, что все в них правда.
Она бродила теперь одна, Унисса оставалась на опушке и часто просто сидела на повозке с отсутствующим видом, подставив лицо солнечным лучам.
Любой лес был своим. Листья передавали Эльге, кто и где в нем находится, она безошибочно выходила к ручьям, охотничьим домикам и не попадала ни в ямы, ни в капканы, поставленные на лис.