Хозяин, пожилой усатый араб, настругал ему в питу ломтики швармы, щедрой рукой насыпал туда же с десяток всевозможных добавок и отполировал получившийся шедевр горячим грибным соусом.
– Садись, поешь, потом заплатишь!
Час был неурочный, три облезлых столика на тротуаре безнадежно пустовали, и потому усатый явно намеревался уделить повышенное внимание своему единственному клиенту. Нир уселся на шаткий пластиковый стул и примерился к перегруженной пите. А, черт с ним – как ни примеривайся, все равно перемажешься… Он решительно вгрызся в сочащуюся тхиной и хумусом полусферу. Хозяин одобрительно крякнул:
– Ай молодец!
Над стойкой потрескивала голубыми спиралями антикомариная лампа, сбоку крутился шампур, сзади, за спиной усача, бубнил небольшой телевизор, настроенный не то на египетский, не то на иорданский канал. Проследив за направлением клиентского взгляда, араб радостно закивал:
– Теперь сядет. Надолго сядет. И правильно, закон есть закон. Что скажешь?
На экране сменяли друг друга картинки из зала суда: судьи на высоких креслах, круглолицые женщины в хиджабах, мрачный парень в клетке – как видно, подсудимый. Не имея возможности отреагировать иначе, Нир вопросительно замычал и помахал питой. В результате на стол вывалились несколько капустинок, крошечный ломтик огурца и кусочек баклажана. Мухи приветствовали это событие радостным жужжанием.
– Сестру зарезал, – с готовностью пояснил хозяин. – Чтоб семью не позорила. Ученый парень, не из шатра, на доктора в Каире выучился. На доктора – это тебе не коз пасти. Десять лет учиться надо. Десять!
Нир сокрушенно покачал головой.
– Вот и я говорю, – подхватил араб. – Теперь все ослу под хвост. И десять лет, и университет, и докторство. Вся жизнь. А что поделаешь? Ничего не поделаешь. Семья дороже всего. Как тут не зарежешь? Да… Добавь себе салатов, не стесняйся. Хороши баклажаны, а? Жена делает. И соления тоже. Кушай на здоровье.
Нир снова замычал, интенсивно работая челюстями.
– Думаешь, зря зарезал? – поднял брови хозяин, довольно точно истолковав смысл мычания. – А вот не зря, не зря. Докторство, парень, это еще не все в жизни. Главное – человеком остаться. А человек без чести, считай, не человек, даже когда на свободе. Без чести он, считай, баран. Куда стадо, туда и он. У нас так говорят: лучше помереть человеком в тюрьме, чем жить бараном на воле. Надо убить – убей. Ну а потом пусть судят. Закон есть закон, куда ж денешься…
Он извлек из-под прилавка сигарету, закурил, прилег грудью на прилавок и дальше уже молчал, задумчиво глядя на проезжающие автомобили. Дожевав последний кусок, Нир пошел к раковине умываться. На телеэкране сменился сюжет: теперь показывали беспорядки, горящие автомобили и полицейских с дубинками. Над стойкой плотоядно потрескивала голубая лампа, хозяин, отмахиваясь от возмущенных мух, вытирал мокрой тряпкой стол с остатками пиршества.
– Может, все-таки лучше было бы остаться бараном? – сказал Нир, подходя расплатиться. – У барана жизнь долгая и овец сколько хочешь.
Усач отложил в сторону дымящуюся сигарету и ухмыльнулся.
– Если бы так… Если бы так, все стали бы баранами. В том-то и дело, парень, что баран долго не живет. Вон он, баран, крутится-вертится… – хозяин кивнул на медленно вращающийся шампур с нанизанными на него слоями жареного мяса. – Ты его только что кушал. Заезжай еще, завтра другой барашек будет. И друзьям своим скажи. Такую шварму где еще поешь…
«Видал? – спросил сам себя Нир, усаживаясь в мазду. – Надо зарезать и сесть. И кого зарезать – родную сестренку! Своими руками пролить родную кровь, и ради чего? Ради семейной чести. Уму непостижимо. Но обрати внимание: тебе эта логика кажется дикой, а он иначе и помыслить не может. Рассуждает спокойно, взвешенно, трезво. С его точки зрения, безумец ты, кому эта логика непонятна. Что может его остановить? Полиция? Но он готов сесть. Закон есть закон. Сядет, но прежде зарежет, и ничего тут не поможет – ни суд, ни страх наказания, ни курс разговоров по душам с дипломированным психологом. Потому что убийца и психолог будут говорить на разных языках… Как ты и этот усатый араб. Как ты и твоя сумасшедшая Рейна».
Нир выехал на шоссе, и светофор на перекрестке тут же переключился на зеленый, словно подтверждая его правоту. Но коли так, то не лучше ли говорить с Рейной на ее языке, жить по ее логике? Возможно, так удастся мало-помалу привести ее в чувство, продемонстрировать вопиющее безумие ее рассуждений? Вот только не слишком ли многого она требует от него? Хотя так ли это страшно – переселиться в ее раскаленную мансарду? В принципе, в этом нет ничего из ряда вон выходящего: можно сказать отцу и бабушке, что он немного поживет у университетского приятеля. Двадцать шесть лет – достаточный возраст для того, чтобы самостоятельно принимать подобные решения. Другое дело, что это не ограничится одним только переездом. Например, можно не сомневаться, что придется поставить крест на предстоящей сессии.
Ну и что? Черт с ней, с сессией. Экзамены можно перенести на осень. Или даже взять академический отпуск. Неужели эта светловолосая королева не стоит того? Стоит, еще как стоит… Тот мрачный парень в клетке с арабского телеканала отказался от куда более важных вещей. Припомнив это, Нир усмехнулся: ну вот, пожалуйста! Он уже ставит себе в пример убийцу! Следует признать, что перековка логики с нормальной на безумную уже началась и продвигается стремительными темпами. Это ли не свидетельство происходящей с ним перемены, в которой так нуждается Рейна? Ну да… для него лично переезд в мансарду означает отказ от всех первоначальных планов. И если в отношении учебы этот отказ можно считать временным, то в том, что касается Сигаль… гм…
Вообще-то, честно говоря, эта потеря уже произошла: в сиянии сегодняшнего фейерверка прежняя любовь казалась Ниру безнадежно убогой и скучной. Разве можно сравнить… Его и сейчас бросало в жар, когда он на секунду позволял себе дать волю воспоминаниям о черных рейниных зрачках в амбразурах полузакрытых век. Так или иначе, у того неведомого бухгалтера, который ведет учет значимых перемен судьбы, есть что бросить на чашу весов и от него, Нира. Переезд – раз. Расставание с Сигаль – два. Потеря семестра – три. Какой-никакой, а вклад, причем вполне соизмеримый с жертвами самой Рейны!
Погруженный в расчеты, Нир не заметил, как миновал поворот на Эйяль, но ничуть не расстроился, даже наоборот. Сейчас ему думалось настолько легко и ясно, что грех было не использовать это редкое состояние на всю катушку. Поди знай, не откажет ли голова, когда он выйдет из машины, не отвлечет ли какая-нибудь ерунда, не собьет ли с мысли своей глупой болтовней приставучий Беспалый Бенда у въездного шлагбаума. Ну уж нет… Нир проехал еще немного вперед и повернул направо на ариэльское шоссе.
Да, его личный вклад в общую сумму перемены судьбы выглядел довольно значительным. Но будет ли он достаточен? Рейна сказала, что ей нужна помощь. Какая? Что она имела в виду? Нир минуту-другую прикидывал возможные варианты ответа на этот вопрос, но так ничего и не придумал. Вообще говоря, в ее светловолосой голове мог созреть любой, самый безумный план. Буквально все что угодно. Что делать, если она потребует от Нира, чтобы тот помог ей совершить какую-нибудь чудовищную самоубийственную глупость, да еще и подкрепит это требование своим обычным шантажом: либо помогай, либо проваливай? Как поступить тогда?