Сдержать обещания. В жизни и политике - читать онлайн книгу. Автор: Джо Байден cтр.№ 32

Мой начальник секретариата Уэс Бартелмес считал, что и в прессе, и в Сенате я заработал репутацию неприветливого человека. А в Вашингтоне, объяснял мне Уэс, репутацию легко заработать, но когда отношение сформируется, уже трудно что-то изменить. Он сказал, что на обед мне стоит выбираться из своего кабинета хотя бы для того, чтобы просто показаться в одной из столовых. Столовых было три: эксклюзивная столовая только для сенаторов в Капитолии — там сенаторы могли свободно разговаривать между собой и там, как сказал мне Уэс, я мог получить много инсайдерской информации. Менее официальное место — столовая напротив по коридору — предназначалась также для сотрудников. Третья столовая — для сенаторов и сотрудников — была на первом этаже здания Дирксена. Ходили слухи, что председатель комитета по ассигнованиям Джон Макклеллан приказал отремонтировать столовую в Дирксене, чтобы ему не приходилось тащиться до Капитолия.

Я знал, что Уэс был прав, но лишь через несколько недель уговоров ему удалось вытащить меня из кабинета. Согласившись, я сказал ему, что пока не готов идти в столовую только для сенаторов. И мы начали с той, что в Дирксене.

Мы спустились поздно, и столы уже почти опустели, но прежде, чем я успел сесть, Уэс потянул меня за руку и направился к парню в сером костюме: «Это сенатор Макклеллан, нужно с ним поздороваться». Я еще не встречался с Макклелланом, но до аварии он был в моем списке сенаторов, которых нужно знать. Когда я обсуждал с Уильямом Фулбрайтом работу в сфере международных отношений, он дал мне один совет: если я действительно хочу повлиять на внешнюю политику, я должен пойти к сенатору Макклеллану, его соотечественнику из Арканзаса, который руководил комитетом по ассигнованиям. Соблюдение интересов страны и ее влияние в мире, объяснял мне Фулбрайт, зависят от того, как мы распределяем наши деньги.

«Здравствуйте, господин председатель, — сказал я. — Джо Байден». Он не поднялся со своего места. Не уверен, что он даже взглянул на меня. Он лишь сказал: «О, ты парень из Делавэра. Потерял жену и ребенка, да?» Ни намека на сочувствие, что случалось редко и звучало непривычно. Вместе с тем комментарий показался мне даже чересчур резким.

Мне тут же захотелось ударить его по его круглой розовой щеке, но он продолжил: «Тут остается только одно: погрузиться с головой в работу».

Я не мог ничего из себя выдавить, но он и сам догадался, что я не оценил его совет. «Ты злишься на меня, правда, сынок? Но я знаю, через что проходит человек в таком положении». И он рассказал мне свою историю. Он потерял жену, которая умерла от спинального менингита во время его первого срока в Палате представителей, а восемь лет спустя от этой же болезни умер его сын. Позже он потерял еще двоих сыновей. «Работа, — сказал он мне. — Работа, работа, работа».

Не буду врать: я не засучил рукава и не отправился работать изо всех сил. В те дни сенаторы-новички не обладали особой властью, и они редко получали предпочтительные назначения в комитетах. Очередь из ожидающих членства в комитете по международным отношениям была уже слишком длинной, и сейчас место досталось Хьюберту Хамфри, вернувшемуся в Сенат с поста вице-президента. Ни у кого из новеньких не было шанса. Так что я попал в комитеты, которые влияли на крупные отрасли в Делавэре: банковского дела и общественных работ. Вначале я обнаружил, что почти невозможно высидеть долгие слушания о запутанных планах насчет процентов по возобновляемым кредитным линиям. Как и мой отец, я подходил к работе ответственно: приходил на заседания каждый день, участвовал в действительно важных голосованиях и искал информацию, необходимую для принятия верного решения. Я был готов работать — работать как профессионал. И я делал все, что было для этого нужно, но не более. Я был как парень за конвейером: выполнял свою работу и делал все правильно. Но если бы я заметил, что линия сборки в четырех рядах от меня выходит из строя, я бы не отправился ее чинить.

Будь я более достойным человеком, я бы лучше справился с этой ситуацией. Будь я более достойным человеком, я бы смог отделить свою личную жизнь от работы. Но пустота, которую оставила после себя Нейлия, не покидала меня ни на секунду. На минуты, часы, а то и на день я мог об этом забыть. Порой я даже почти чувствовал… что все нормально. И тут же мне становилось стыдно за это желание — желание чувствовать, что все нормально. Иногда отчаяние и черная дыра в груди ощущались так же сильно, как в день аварии. Часто это происходило по очевидным причинам: каникулы, годовщина, ее день рождения, но порой чувства накатывали без видимых причин.

Мои самые близкие ко мне сотрудники научились распознавать сигналы, о которых я сам не догадывался. Даже через четыре, пять, шесть месяцев после избрания я порой приходил на работу с кольцом Нейлии на мизинце — это кольцо она не снимала со школы, — и они понимали, что в этот день говорить со мной бесполезно. Я проводил весь день в своем кабинете, разговаривая по телефону с мальчиками или Вэл. Если предстояло голосование, я тащился отдать свой голос и мчался обратно, чтобы позвонить Джимми или маме. Я не особо старался это скрывать. Позже я узнал, что сотрудники других офисов делали ставки: как долго Байден продержится на этой работе?

Потеря Нейлии и Наоми лишила меня возможности получать удовольствие от работы в должности сенатора США и от самой жизни. Даже в самые лучшие дни у меня не хватало духу представить будущее — в Сенате или без него. Горизонта не было. Я опустил голову и шел мелкими шажками. Я буквально дрессировал себя, как в Арчмере, где на тренировках по футболу приходилось делать специальные упражнения. Когда мне предстояло сделать двадцать, я никогда не думал о всех двадцати. Я думал: нужно сделать одно. Потом еще одно. Потом еще одно. Каждый день в Сенате был «еще один», и этого было достаточно. Я делал свою работу, а потом садился в машину и ехал домой в Норт Стар. Мной управляло желание позаботиться о Бо и Хантере, хотя я знал, что это было связано не только с их исцелением, но и моим собственным.

Когда мальчиков наконец выписали из больницы, Вэл и ее муж Брюс переехали ко мне в Норт Стар. Мы никогда особо не говорили об этом, но сработало семейное правило Байденов: если вам приходится просить о помощи, значит, уже слишком поздно. Без просьб с моей стороны Вэл, как могла, исполняла роль матери для Бо и Хантера. Хантеру было всего три года, Бо — четыре. Бо все еще был в гипсе, и между его колен была установлена перекладина, чтобы его было легче переносить. C моими сыновьями произошло нечто ужасное, у них отняли что-то очень большое и важное. Когда по утрам я уезжал из Норт Стар в Вашингтон, я почти чувствовал их страх: «Папа, ты уезжаешь? Ты уезжаешь?» Они хотели быть уверены, что я вернусь. И я хотел доказать им, что всегда буду рядом, поэтому взял за правило каждый вечер возвращаться домой во что бы то ни стало.

Вэл обычно позволяла им не ложиться спать, пока я не вернусь домой. Я ужинал, а они сидели рядом и ели десерт. Затем я отводил их в их комнату и лежал с ними в постели. Мы разговаривали. Молились вместе, троекратно повторяя «Аве Мария», как всегда делал дедушка Финнеган. И когда утром они просыпались, я всегда был дома.

Я разрешил им звонить мне в любую минуту. Каждый раз, когда они хотели связаться со мной, они имели на это полное право, и я обязан был ответить. Даже если я был на брифинге с Генри Киссинджером, мои сотрудники перенаправляли туда звонок мальчиков. Я стал одним из первых обладателей мобильного телефона в машине, чтобы мальчики могли связаться со мной, даже когда я ехал в Вашингтон или обратно. Было еще одно, не менее важное правило: «У вас обоих есть козырная карта, — сказал я им. — Каждый раз, когда кто-то из вас, мальчики, захочет отправиться с папой на работу, вы не обязаны что-то объяснять. Хотите поехать со мной — хорошо. Все, что вам нужно сделать, это войти утром в мою комнату и сказать: „Козырная карта“».