— Не нашли его среди публики потом?
— Куда там! Понабежала охрана, всех нас как свидетелей
опросили наскоро, потом посетителей отпустили, а со мной уже Легов стал
разговаривать — ну, про это вы знаете. Только того мужчины среди посетителей
уже не было.
— А как он выглядел? — сам не зная зачем,
продолжал спрашивать Старыгин.
— Прилично, — твердо ответила
служительница, — средних лет, с бородкой, одет аккуратно во что-то красное
— не то свитер, не то куртка.., не помню. Наверное, решил уйти, чтобы потом на
допросы не таскали, вот и отдал мне бумагу эту.
— А вы?
— А я так на Легова рассердилась, что вначале про
бумажку эту и забыла совсем! — призналась Лидия Александровна. — А
потом уж вернулась, можно, говорю? А он как рявкнет — не мешайте работать! Не
видите — я занят! Вы, говорит, не одна у меня на очереди! Ну, я и пошла себе. А
потом как раз это случилось, та женщина из окна выбросилась… Ну ясно,
ненормальная… И думаю, что какая теперь разница? Ну зарисовала эта сумасшедшая
схему себе на бумажке, кто знает, что у таких в голове творится? Все равно ведь
ее уж и нет на свете? И картину, кажется, не сильно повредили. А к Легову я
больше ни за что не пойду, мне уже и так хватило! Он теперь злющий такой — еще
бы, неприятности будут, не уследил…
— Ну ладно, я этот рисуночек возьму, мало ли
пригодится… — пробормотал Старыгин, свертывая бумагу.
— Попрошусь в какой-нибудь зал поспокойнее, —
горестно вздохнула Лидия Александровна, — сил больше нету. В мои-то годы
такие переживания!
Она была уже в том возрасте, когда женщина, вспоминая о
годах, не ждет немедленных многословных уверений в том, что она еще достаточно
молода, и прекрасно выглядит, посему Дмитрий Алексеевич распрощался.
* * *
Однако странный рисунок не давал ему покоя. Хорошо бы,
конечно, побеседовать с Леговым, узнать, что говорила та сумасшедшая перед
смертью, возможно, это прояснит кое-что. В одном Старыгин был уверен: этот
вовсе не она сделала рисунок. У преступницы при жизни явно были проблемы с
психикой — неуравновешенность, неумение сосредоточиться, мысли расплываются,
руки трясутся… Здесь же чувствовалась твердая рука профессионала.
Запищал мобильный телефон — это Старыгина искала секретарь
замдиректора Эрмитажа.
В кабинете он застал неугомонную Агнессу Игоревну. И снова в
уголке тихонько пристроился Крестовоздвиженский.
— Дмитрий Алексеевич, — немного помолчав,
обратился к нему замдиректора, крупный, необыкновенно полный мужчина, — мы
вот тут посоветовались…
Чувствовалось, что слова даются ему с трудом. Старыгин сразу
же заподозрил неладное. Когда начальство мнется и вздыхает, ничего хорошего не
жди! Либо поручат какую-нибудь срочную, муторную работу, либо ушлют в такую
глубинку, что и телефонной связи там нету.
— Просто не знаю, как начать! — рассердился
замдиректора. — Агнесса Игоревна, вечно вы меня втягиваете в авантюры!
— Дмитрий Алексеевич, голубчик! — Агнесса
отмахнулась от начальства и ринулась в атаку. — Дорогой вы мой! Поезжайте
в Чехию!
— Да что я там потерял? — от неожиданности
Старыгин высказался не слишком вежливо.
— Не вы, а мы! — пылко воскликнула
Агнесса. —Мы все потеряли! Картину Рембрандта!
— Ну-у, — Старыгин отвернулся и махнул рукой.
— Дима, я ведь серьезно. Ведь у вас еще виза действует,
с тех пор как вы в Прагу ездили на конгресс, так? А я уже звонила Мирославу
Пеште, он готов вас принять. Хотя вам, в общем-то, к нему и не надо, потому что
Пешта обещал познакомить вас с доктором Абстом, это как раз тот человек,
который хорошо знаком с русским коллекционером, который приобрел ту голландскую
картину. Дима, ну, пока суть да дело, вы бы разузнали кое-что приватно, а?
— Но позвольте, ведь будет официальное расследование,
я-то тут при чем?
— А при том, что в прошлом году… — запальчиво начала
Агнесса Игоревна, но ее прервал замдиректора:
— Успокойтесь, и хватит бесполезных разговоров! Мы не
можем никого заставлять! И вообще, идея эта была неверной! Пускай все идет
своим чередом — завтра приедет представитель страховой компании, они будут
проводить расследование, а вы…
— А у меня вообще отпуск! — брякнул Старыгин.
— Просто сердце разрывается! — вздохнула Агнесса
Игоревна. — Видно, пропала картина совсем. Какой позор для музея!
* * *
Поднявшись в мансарду, Черный Человек толкнул дверь
мастерской и вошел внутрь.
Мейстер Рембрандт с мрачным лицом стоял перед огромным
полотном и, прикрыв ладонью левый глаз, смотрел на фигуру в левом углу. Ученик,
молодой Ламберт ван Домер, растирал краски.
— Здесь не хватает черного! — проговорил
посетитель вместо приветствия.
— Вы думаете? — Рембрандт покосился на
него. — А на мой взгляд, эта сторона и без того темновата!
— Попомните мое слово — со временем эта картина станет
куда темнее! Гораздо темнее, словно дело происходит глубокой ночью. Впрочем, я
пришел не для дискуссии о колорите вашей картины.
— Да? — язвительно осведомился Рембрандт. — А
для чего же? Все, что вы говорили мне в прошлые свои визиты, было, прямо
скажем, не слишком разумно!
— Каждый судит в меру своего разума. Попросите вашего
ученика на какое-то время покинуть нас…
— Зачем это? — Рембрандт подозрительно окинул
фигуру гостя. — У меня нет от него тайн!
— Вы ошибаетесь, — Черный Человек
усмехнулся. — Вы что, рассказываете молодому ван Домеру и о ваших делишках
с иностранными торговцами, которым тайно сбываете кое-какие работы, чтобы
деньги не попали к вашим кредиторам?
— Ламберт, выйди! — торопливо проговорил
художник. — Пойди к Гертджи, может быть, ей нужна помощь!
— Ей безусловно нужна помощь! — подхватил
гость. — Правда, я думаю, что гораздо охотнее она приняла бы вашу помощь,
а не молодого господина ван Домера…
Едва дверь мансарды захлопнулась за учеником, Рембрандт
повернулся к гостю:
— Откуда вы прознали про те картины? Чего вы от меня
хотите — денег?
— Нет! — Черный Человек усмехнулся одними
губами. — Деньги мне не нужны! В отличие от вас. Ведь у вас, мейстер ван
Рейн, большие долги, не правда ли? И за дом выплачено меньше половины цены..,
так что невинную шутку с иностранными покупателями вполне можно понять. Понять
и простить.
— Что вам нужно? — повторил художник.
— Я ведь вам уже говорил.., для начала мне нужно, чтобы
вы поместили мое лицо на этой картине.
Он подошел к групповому портрету роты амстердамских
стрелков, прищурился и показал в самую середину холста.