История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре | Джон Бартон | страница 130 | LoveRead.ec

Какая еще глубокая тайна может скрываться в Писании теперь, когда сняты печати, когда камень отвален от гроба, когда открыта глубочайшая из всех тайн: то, что Христос, единственный Сын Божий, стал человеком; то, что есть один вечный Бог в трех лицах; то, что Христос умер за нас и вечно правит в Царствии Небесном? [8]

Здесь «ясно» не именно Священное Писание – здесь ясна евангельская весть, нечто, похожее на правило веры или на то, что антиохийцы называли темой Библии, ее общее намерение. Лютер на самом деле не оспаривает идею, согласно которой в Библии есть места, трудные для истолкования – он выступает против другой идеи, гласящей, что только в библейском истолковании, направляемом авторитетами Церкви, провозглашается христианская истина. Напротив, говорит он, сам Господь провозгласил Евангелие, оно не зашифровано в Священном Писании, и никакого формального искусства, регулируемого Церковью, не требуется для его истолкования. Это очевидно даже для простака, читающего Евангелия или послания Павла. Таким образом, принцип ясности Священного Писания и принцип, по которому Писание говорит само за себя – это не буквальное утверждение о Библии, а воззвание; это призыв уловить главную библейскую весть, которая существовала бы, даже не будь у нас Библии, и итог этой вести отражен в принципе оправдания благодатью через веру в смерть и воскресение Иисуса Христа, ведущие ко спасению.

Но даже если, в каком-то смысле, именно в этом заключена суть Евангелий и посланий Павла, можно ли применить ее ко всей Библии? А как же, скажем, Книга Иисуса Навина, или Притчи, или Книга Откровения? Являются ли они примерами жизненно важной евангельской вести? Как уже отмечалось, христиане, обращаясь к Библии, знали об этой проблеме, хотя и весьма туманно, и решали ее, придавая тексту аллегорический смысл. Но Лютера такой ответ не устраивал: он считал, что библейские книги надлежит воспринимать в прямом смысле и оценивать в свете евангельской вести. Как печально известно, выводы он сделал очень далеко идущие – таких ни до, ни после не делал ни один христианин – и, решив, что некоторые из библейских книг неподлинно выражают евангельскую суть, в своем переводе переместил их в приложение. Среди таких оказались Книга Есфири (пониженная в ранге, поскольку в ней ни разу не упомянут Бог), Послание к Евреям, Послание Иакова и Книга Откровения. И, напротив, Лютер был всегда готов назвать важнейшие, «самые истинные и самые благородные книги»: к таковым он причислял Евангелие от Иоанна, Послание к Римлянам, Послание к Галатам, Послание к Ефесянам, Первое послание Петра и Первое послание Иоанна [9]. Лютеранская традиция не последовала в этом примеру реформатора. Но для самого Лютера принцип, согласно которому ценность библейских книг оценивалась в свете всеохватного или фундаментального послания, был необычайно важен.

Ставя Христа в центр Священного Писания, Лютер мог отзываться о Библии – как о книге – с такой критикой, что это возмущало последовавших за ним лютеран: с главами Исаии полный беспорядок; Послание Иакова – «книга хорошая, но не апостольская»; Книга Откровения – не апостольская, не пророческая и напоминает грезы аббата Иоахима; Книга Царств – еврейский календарь; и какой в том вред, если сказать, что Моисей не писал Пятикнижие; да, Послания к Евреям Павел не писал – а написал его, вероятно, Аполлос… [10]

Критикуя авторитеты, Лютер подвергал сомнению даже авторитет целых частей Священного Писания – во имя принципов, которые он вывел из своих представлений о всеобъемлющем намерении Библии.

Именно в связи с этим Лютер, как правило, избегал того, что казалось ему аллегориями. Библия предназначалась для того, чтобы звучал ее собственный голос – и не следовало наделять ее лишними значениями, пытаясь всеми правдами и неправдами толковать текст, пытаясь извлечь из него приемлемый смысл. В средневековом поиске аллегорий Лютер усматривал лишь средство, позволяющее исказить текст так, чтобы тот подходил под предпосылки толкователя: о таком предупреждал еще в XII веке Алан Лилльский, и его образное выражение вошло в поговорку: «У авторитета нос из воска – как захочет, так толкует» [11]. Сейчас, в наше время, многие из тех смыслов, которые Лютер воспринимал как буквальные, сами по себе кажутся аллегорическими. Как пример можно обратиться к Песни Песней. Лютер полностью отрицает «духовное» истолкование, согласно которому образы возлюбленных представляют собой Христа и Церковь (или же душу верующего), но и не предвосхищает современной тенденции прочитывать текст в прямом смысле и видеть в нем рассказ о любовном романе двоих людей. В его представлении образы возлюбленных призваны отразить в себе Бога и политический строй, а книга в целом посвящена добродетельному управлению, – и, вероятно, этот вывод поразит почти всех современных читателей как совершенно нелогичный. Однако Лютер не считает такое толкование аллегорическим – для него это и есть абсолютно ясный, метафорический смысл текста (сравните комментарии о таком представлении в главе 15).

Сходным образом Лютер утверждает, что псалом «Нет языка, и нет наречия, где не слышался бы голос их» (Пс 18:4) говорит о проповедническом служении, на которое вышли апостолы и их последователи, священники Церкви. Это традиционное толкование, бережно хранимое в литургии Католической Церкви, где этот псалом установлен в восхваление апостолов – возможно, именно из-за этого стиха. При таком толковании ясный и очевидный смысл стиха – согласно которому небеса в движении своем восхваляют Бога – явно проигнорирован и заменен церковным, и мы без колебаний можем назвать это аллегорическим или метафорическим переосмыслением. Но Лютер воспринимает этот смысл именно как буквальный! [12] Примерно так же он относится и к другим фрагментам, которые в традиции считаются пророчествами о Христе, таким как Ис 9:2–7 и Ис 11:1–9: он трактует их как буквальные предсказания об Иисусе и даже не допускает мысли о том, что это, возможно, аллегории; в таких пророчествах Лютер не усматривал ничего, кроме исторической отсылки. Что? Они относятся к иудейскому царю? Евреи просто все неправильно поняли, не осознав «прямого» смысла! Не влияло даже то, что такой «непрямой» смысл был признан Андреем Сен-Викторским, а до него – антиохийскими богословами в IV–V веках. Кроме того, Лютер прилагал ряд пророчеств из Священного Писания к событиям своей эпохи, как поступали первые христиане и кумранская секта: так, фрагмент из Книги пророка Иезекииля (Иез 38–39), по мнению Лютера, говорил о турках [13].

Лютер решительно уверял, что в вопросах веры единственным авторитетом обладал только сам по себе библейский текст и что смысл его в этом контексте был совершенно ясен. Впрочем, можно заметить, что Лютер был склонен налагать на текст свои собственные убеждения в равно такой же степени – хотя, возможно, и в чуть меньшей, – как его средневековые предшественники, читавшие текст сквозь призму своих собственных убеждений и вносившие туда свой смысл через аллегорические толкования. Доктрина оправдания благодатью через веру, принцип диалектического противоречия закона и евангельской вести, и даже сама по себе ясность Священного Писания – ни одной подобной идеи нельзя было извлечь из Библии самой по себе. В лучшем случае мы могли бы сказать, что эти идеи встречались в тех или иных местах Библии, а Лютер свел их во всеобъемлющую герменевтическую схему.