Ксения не хотела этого говорить, но слова сами вырвались из неё, прежде чем она успела подумать, как на это отреагирует Артём. Чувствуя, как её всю трясёт, она дошла до дивана, и рухнула на него лицом вниз, задыхаясь от слёз. Пальцами левой руки Ксюша вцепились в тыльную строну правой ладони так, что не сомневалась – там останутся кровавые отметины. Волосы, которые она успела распустить, запутались, попадали ей в рот и в нос, прилипали на мокрое лицо.
Сейчас Ксюша не жалела о сказанном. Даже наоборот – жалела о том, что не прокричала ему в лицо всё остальное. Она хотела добавить, чтобы он прекратил мучить и убивать людей, и угрожать тому, кто ей дорог – лучше пусть мучает и убивает только её; заорать о том, что никому не нравится, когда их запирают и заставляют делать что-то помимо воли; что другие люди чувствуют боль. Ей хотелось до хрипоты неустанно кричать ему это всё, кричать и пинать со всех сил черствую каменную глыбу его души до тех пор, пока в ней не появится хоть одна трещинка. Как же ей хотелось, чтобы он понял хоть кого-то, кроме себя! Как хотелось, чтобы он понял её!
Но все, чем Ксюша могла это выразить, были лишь громкие, беспрерывные рыдания.
Когда она начала успокаиваться, то поняла, что всё это время Артём сидел рядом с ней на постели. Наверное, наслаждался её отчаянием.
Потом Ксюша почувствовала, как он мягко поднял её, перевернул и посадил так, что спиной она прислонилась к подушке, которую Артём, видимо, подставил заранее. Затем он осторожно убрал все налипшие ей на лицо волосы, а после этого Ксюша увидела перед собой стакан.
– Это обычная вода, – пояснил Артём. – Пей, – он приблизил его к её губам.
Первой мыслью у неё было опрокинуть стакан, выбить так, чтобы облить держащего его тюремщика, но вместо этого она жадно выпила всю прохладную жидкость до дна.
– Я всегда завидовал тем, кто умеет выражать своё недовольство таким образом, – прокомментировал Артём, убирая стакан на пол. – Думаю, благодаря этому твоя злость и не выходит во что-то иное. Я имею в виду, в реальном мире.
Ксюша с застывшим на лице угрюмым выражением глядела перед собой и думала, как глупо получилось: пытаясь разговорить Артёма, она вспомнила плохие моменты своей жизни и этим лишь вывела на эмоции саму себя. Она ещё раз тихо всхлипнула.
Взяв одеяло, Артём укрыл им Ксюшу, а затем, прислонив сбоку вторую подушку, уселся рядом с ней.
Некоторое время они просто сидели молча. Её окутала странная слабость. Теперь, чувствуя мягкость подушки под головой и спиной вместе с приятной тяжестью тёплого оделяла, ей как никогда не хотелось, чтобы Артём уходил. За всё это время Ксюша так устала постоянно вращаться в бесконечном кошмаре, бояться за свою жизнь и быть совершенно одной, что оказалась рада почувствовать хоть кого рядом. Даже если это был тот, кто устроил ей этот кошмар.
«Если приблизиться к своему страху и взглянуть в его лицо, то он потеряет силу, – вспомнились ей откуда-то слова». Она непроизвольно пододвинулась к нему ещё ближе.
В этой оглушающей темноте явственно было слышно его дыхание.
– Я никогда не знал свою мать – ведь она умерла, – негромко промолвил он. Ксюша удивлённо повернула голову в его сторону. Глаза её, привыкшие к темноте, различили лицо Артёма, слегка освещённое лунным светом, падавшим из окна.
– Я достался отцу, – продолжал тем временем он. – Потом появилась эта, – тут его губы презрительно скривились. – Тамара. Она делала вид, что это она моя настоящая мамочка. И я действительно некоторое время так думал, когда был совсем мал, но уже тогда будто чуял во этом всем какую-то фальшивость. В поведении отца, в её поведении… Потом я всё узнал. То, что отец пытался выдать её за мою мать, и она тоже пыталась так меня обмануть, взбесило меня. Нет, куда хуже – в пять лет это стало для меня настоящим ударом. Я нашёл альбом, где были фотографии моей настоящей матери. Отец прятал этот альбом и никогда не показывал его мне, но он не мог предвидеть, что его маленький сын легко может добраться до полки над потолком, подставив стремянку.
Он горько и одновременно зло улыбнулся.
– После того, как отец рассказал мне, что моя настоящая мать умерла ещё при моём рождении, а Тамара пришла вместо неё, мое тогдашнее детское мировоззрение окончательно перевернулось. Как же я негодовал, что это неправильно! Как можно было скрыть родную мать от собственного сына, пусть даже она и мёртва? А главное, я не понимал, почему он позволил себе заменить её другой женщиной. Найдя себе замену, найдя её мне. К тому же – я чувствовал, что она мне вот уж точно не любила по-настоящему. Да, она играла со мной, была добра, вежлива, пыталась даже ухаживать и воспитывать – но и тогда, и сейчас я понимаю, что она просто пыталась угодить папе. Пустая фальшивка. Я был обманут и очень зол. Помню, в ту ночь от обиды и гнева я так и не заснул, а наутро высказал своей мачехе в лицо всё, что о ней думаю. Она обиделась, разрыдалась и потом всячески показывала себя оскорбленной. Но я подумал, что она просто пытается оправдаться и вызывать у отца жалость. Ей это удалось – позже отец наказал меня и запретил вообще когда-либо говорить ей подобные гадости, а потом ещё провёл со мной беседу на тему, что я должен уважать её, так как она пытается заменить мне мать. Никому я ничего не должен был! И нужна ли мне такая замена, спросил ли он? Если ему да, это не значит, что и мне тоже. Лично я её не выбирал.
Когда он договорил, Ксюша заметила, что его руки и плечи тряслись от той давней злости и гнева. Он склонил голову, глядя перед собой. Она даже задумалась, вспоминая – проявлял ли Артём раньше столь явно какие-либо эмоции, или сейчас был первый раз?
Примерно через полминуты он, взяв более – менее себя в руки, продолжил свой рассказ.
– Отец сказал, что будет наказывать меня всякий раз, когда я посмею что-то подобное и потребовал извиниться. Я понял, что придётся приспосабливаться. Но ещё больше я испугался знаешь чего? – он посмотрел на неё. – Я испугался, что отец от меня откажется, что выгонит из дома. Промеряет меня на свою подстилку, как смог променять мать.
Пришлось помириться с Тамарой, и изображать, что всё хорошо, хотя отец ещё долго неодобрительно косился в мою сторону – он думал, что я этого не замечу, но я все видел. А мой страх, что отец меня выгонит, никуда не делся. Этот страх и злость за тот поступок так и оставались во мне – я не мог ни с кем поговорить на эту тему тогда, да и выразить это вряд ли бы смог, даже если бы кто спросил. Мне просто хотелось орать, бить, колотить и пинать всё, что видел вокруг. Мысль, что отец предал и меня, и мою мать, не давала мне спокойно жить. Я был обижен и на него, и на Тамару, что она вообще существует. От злости я рвал и портил свои игрушки, а потом, когда с того разговора прошло некоторое время, решил, что можно поступить куда логичнее – стал потихоньку портить ей жизнь. То в суп побольше соли тайком подсыплю, то цветы её подпорчу… Но сильно и в открытую пакостить ей я опасался – а то об этом мог узнать отец. А её фальшивое добродушие продолжало бесить меня. Ей на меня плевать, так зачем она притворяется??? Мне это было не нужно, и я злился вновь и вновь. Мне нужно было на ком-то отыгрываться и потому я начал устраивать неприятности другим детям. Однажды, когда никто не видел, я подкрался сзади к противной вечно ноющей Таньке с нашей улицы, накинул ей со спины повязку на глаза и хорошенько так избил. Мне за это так ничего и не было. А как-то раз, когда меня со всеми детьми, после окончания первого класса, повели в парк в честь первого июня – я, стоя в толпе, испинал сзади все ноги какому-то пятилетнему толстяку, а потом ткнул карандашом в плечо стоявшую впереди меня девочку с синим бантом, – он улыбнулся от этих воспоминаний какой-то дикой и вымученной улыбкой. – Тогда толпа была действительно огромной, и я легко успел затеряться в ней, прежде чем меня заметили.