Союз освобождения. Либеральная оппозиция в России начала ХХ века - читать онлайн книгу. Автор: Кирилл Соловьев cтр.№ 44

Жена Гессена делала все для спасения супруга. И. Г. Щегловитов, на тот момент обер-прокурор уголовного кассационного департамента Сената, испугался ее визита и буквально запер перед ее носом дверь. Директор Департамента полиции А. А. Лопухин заверил ее, будто Гессен совершенно здоров, что не соответствовало действительности. Помог Витте, который откликнулся на ее просьбу. Неизвестно, по этой ли причине, но заключенных в итоге освободили. Гессен по телефону поблагодарил Витте, и тот просипел в ответ: «Дураки, потеряли голову и не знают, что делают».

Кому-то могло показаться, что события 9 января — случайный эксцесс. Жизнь возвращалась в привычную колею. «По Невскому изредка патрулируют маленькие отряды городовых с околоточными во главе. „Революция“ кончилась…» Но у истории тихий ход. Часто она незаметно совершает свои обороты. Внешнее спокойствие дезориентировало. Между тем в столичных гимназиях собирались средства для рабочих. Учителя беседовали с гимназистами, давая вполне определенную оценку случившемуся. Адвокаты устроили нечто вроде забастовки, решив воздерживаться от ведения гражданских дел.

14 февраля 1905 года начальник Московского охранного отделения В. В. Ратко подал записку о положении революционного дела в России. Характерно, что, говоря о политических партиях, на первое место он поставил Союз освобождения, который заметно радикализировался и стал центром сборки оппозиционного движения. По сведениям Ратко, Союз тесно сотрудничал с Партией социалистов-революционеров и частью Российской социал-демократической рабочей партии. Среди революционно настроенных групп начальник охранного отделения особо выделил земства, дворянские собрания, интеллигенцию, большую часть промышленной буржуазии. Все они, «за весьма малыми исключениями, готовы на борьбу за освободительные реформы». Говоря об учащейся молодежи, он отметил, что она «совершенно бросила науку и исключительно посвятила себя политиканству». Рабочие находились под влиянием интеллигенции и студенчества: тут была уже подготовлена почва. Иначе дело обстояло в крестьянской среде как более инертной и менее распропагандированной. По этой причине «революционные организации намерены повести среди сельского населения усиленную агитацию». Мелкая буржуазия, «черный народ» смущены, дезориентированы, но в целом аполитичны.

В этой записке много интересного, но, пожалуй, важнее то, что в центре внимания высокопоставленного чиновника полиции — общественное, а не массовое движение, Союз освобождения, а не революционные партии. Это перекликается со словами социал-демократа, известного правоведа М. А. Рейснера. По его словам, во Франции конца XVIII века революции делало третье сословие, а в России — первое, земство, а значит, поместное дворянство, наиболее благополучный и вместе с тем наиболее просвещенный слой населения.

«Революция кончилась или нет? И была ли это революция? Мне она очень сомнительна», — рассуждал издатель газеты «Новое время» А. С. Суворин 19 января 1905 года. И сам же отвечал: «Это была не революция, но мог бы быть страшный разгром, благодаря нашему сонному спокойствию». Далеко не сразу современник признал революцию. По крайней мере, было бы преувеличением утверждать, что 10 января подданный Российской империи, даже регулярно читавший газеты, почувствовал себя в неуклонно революционизировавшейся стране. По оценке Б. А. Кистяковского, ситуация была прямо противоположная. 9 января революция оступилась, сделала шаг назад, отдала инициативу в руки правительства. И так продолжалось вплоть до Цусимы (то есть до мая 1905 года), которая неожиданным образом придала новое дыхание революционному движению. Эта ретроспективная оценка политического процесса 1905 года была важна Кистяковскому в связи с московскими декабрьскими событиями 1905 года. По его мнению, «революционисты» в очередной раз совершили ошибку и вновь были разгромлены. Россию неминуемо ждал триумф реакции.

На эту проблему можно посмотреть с сугубо «обывательской» точки зрения. Насколько менялся уклад жизни за 1905 год? Как политические события влияли на быт тех, кто не очень ими интересовался? 28 апреля 1905 года князь А. Г. Щербатов писал о происходившем в Московской губернии: «Здесь все спокойно; как будто нет ни войны, ни смуты. Вообще, кажется, все стало затихать, и теперь видно, как все движение было искусственно». Английский журналист М. Бэринг поражался увиденному, даже терялся, когда его просили объяснить, что происходит в России. По его наблюдениям, у каждого был свой опыт переживания 1905 года, чаще всего мало отличавшийся от дореволюционного. Проще говоря, далеко не все подданные императора осознали, что за 1905 год условия существования драматически изменились. Да и сам Бэринг признавался, что в повседневной жизни Петербурга декабря 1905 года он не увидел признаков свершавшейся революции. Князь М. В. Голицын впоследствии вспоминал, что в октябре 1905 года в «епифанском затишье» революция не давала о себе знать. Не было выступлений черносотенцев, не было митингов социалистов. Земцы были заняты работой — помощью крестьянству, пострадавшему от неурожаев. Эти бытовые наблюдения и ощущения имеют свое «математическое» выражение. Речь идет о биржевом курсе, который в значительной мере определятся господствующими в обществе эмоциями, ожиданиями, страхами. Биржевая хроника не заметила Кровавого воскресенья, событий весны 1905 года. Всероссийская октябрьская политическая стачка способствовала лишь кратковременному и незначительному снижению курса акций металлургических предприятий. «Турбулентным» оказался ноябрь. Именно тогда акции большинства предприятий резко упали в цене. Декабрьское вооруженное восстание в Москве биржа тоже не заметила. Подавление его вызвало существенный рост стоимости акций. Таким образом, в течение большей части 1905 года курс акций был сравнительно стабильным. В августе — октябре имел место заметный подъем котировок. С конца октября начался «обвал», который был отчасти отыгран в декабре. Иными словами, биржа очень слабо, с запозданием реагировала на политическую конъюнктуру.

Значит ли это, что в 1905 году революции не было? Конечно, нет. По крайней мере, впоследствии большинство вышеупомянутых публицистов, политических и государственных деятелей говорили именно о русской революции. Однако тогда «диагностировать» ее было трудно. Историк обычно исследует участие тех или иных сил в известном ему процессе. Намного сложнее изучать «неучастие». Участников мало, неучаствующих — всегда большинство. Чаще всего они не замечают историю, которая разворачивается помимо их воли. Она творится на очень ограниченном пространстве в океане безразличия и спокойствия.

Кроме того, Первая революция не соответствовала революционному «канону», который восходил ко временам падения Бастилии и «ночи чудес» 4 августа 1789 года. Прежде всего, проблема заключается в том, что не была соблюдена ожидаемая структура революционного события. Центром революции обычно становится институт, хотя бы отчасти обладающий признаками легитимности. Таковым, например, были Генеральные штаты во Франции 1789 года. В России этого не было. Ни Союз союзов, ни Петербургский совет рабочих депутатов с этой задачей явно не справились. В сущности, главный акт Первой революции — Манифест 17 октября — был подписан императором. Конечно, из этого не следует, что историческая власть стала на время революционной. Следует другое: в 1905 году власть окончательно утратила точку опоры, потеряла веру в себя, в собственные возможности и оказалась чрезвычайно восприимчивой к внешнему давлению. В итоге ей выпала странная роль придать легитимность свершавшейся институциональной перестройке.