Мне в голову приходит мысль позвонить Джасперу, но перелет отнял у меня все силы. Я решаю отложить звонок на потом, когда посплю. В маленьком аэропорту полно народу: родственники, жаждущие поприветствовать членов своих семей, таксисты и носильщики, предлагающие за небольшую плату поднести мой багаж. Я уже собираюсь регистрироваться на следующий рейс, когда замечаю в толпе знакомое лицо. Это Саймон Пейкфилд, британский врач, замещающий нашего обожаемого доктора Банбери, который навещает родственников в Великобритании. Весь остров скучает по Банбери, ибо тот уже много десятилетий врачует наши недуги. Пейкфилд не машет мне в ответ, хотя мы с ним не раз виделись. У этого человека с бледным бесстрастным лицом и копной иссиня-черных волос странные манеры. Странность состоит в том, что с больными он ласков, а вот социальных навыков ему не хватает. Создается впечатление, будто ему гораздо приятнее общаться с людьми, когда они его пациенты, а не друзья.
Пейкфилд исчезает в толпе, а меня окликают. Ко мне через людской поток с поднятой в приветствии рукой прорывается мой давний друг Филип Эверард. Он канадский актер, и ему здорово за шестьдесят, но по внешнему виду об этом не скажешь. Филип выглядит почти так же, как в конце восьмидесятых, когда снялся в главных ролях в десятке элегантных комедий, которые штурмом взяли мир. Он из тех, кто привлекает внимание и мужчин, и женщин всех возрастов; открытый бисексуал, что только усиливает его харизму. Филип одет в голубую льняную рубашку, подчеркивающую его загар; седые волосы коротко подстрижены, а резкие черты лица кажутся более утонченными, чем всегда.
– Фил, ты, как всегда, неподражаем; ты идеальный главный герой.
– Все равно мне не сравниться с тобой. – Он улыбается и обнимает меня. – Как тебе удается сохранять такую гладкую кожу?
– Удачные гены и крем из «Хэрродс». А ты что здесь делаешь?
– Лили сказала, что ты прилетаешь, поэтому я отложил свой вылет домой. Я здесь помогал Джасперу общаться с противным архитектором-французом.
– Какой ты милый… Как Джаспер? У него всё в порядке? Я никогда не слышала, чтобы у него был такой голос, он был очень подавлен.
– Он нуждается в том, чтобы ты промокала ему вспотевший лоб, и склонен закатывать истерики, так что бизнес идет своим чередом. – У Филипа веселый вид. – Я полдня охотился за подарком для Лили.
– И что нашел?
– Серьги с пресноводным жемчугом и сочетающийся с ними браслет. Не слишком ли скучно?
– Она будет рада.
– Слава богу, что ты летишь на Мюстик, а не едешь в ту дыру, что создал Джаспер. – В речи Филипа слышится легкий французский акцент – он провел детство в Квебеке.
– И не говори, дорогой… Мой организм нуждается в водке.
– Выпивка подождет. Многие рейсы задержаны, а мы вылетаем последним. После нашего взлета они закрывают аэропорт. Сюда, очевидно, надвигается тропический шторм. Одному господу известно, почему они так всполошились, – ведь у нас тут и намека нет на это проклятое бедствие.
Фил достаточно быстрым шагом ведет меня по аэропорту, держа за руку. Мы дружим уже тридцать лет, с тех пор как он купил самую маленькую на Мюстике виллу, хотя у него было достаточно заработанных в Голливуде денег, чтобы построить дворец. Он хотел иметь убежище, куда можно было бы сбегать от папарацци, однако скромность не позволяла ему декорировать свое укромное местечко в роскошном стиле. Филип всегда был душой всех вечеринок и карнавалов; к сожалению, в последнее время он здорово сбавил темп. Я не помню, когда он в последний раз работал. Наблюдая за тем, как Фил регистрируется на наш рейс, такой деловитый и серьезный, я представляю его в роли благородного правозащитника или американского президента, придерживающегося консервативных ценностей.
Когда мы подходим к крохотному самолетику, ожидающему на полосе, настроение Фила вдруг резко меняется.
– Я говорил тебе, что Хосе ведет себя как-то странно? Он отлично ухаживает за нашими садами, но почему-то постоянно преследует меня – утром, днем и ночью.
– Это не к добру.
– Что нам делать?
– Я поговорю с ним, если хочешь.
– Давай не будем пугать беднягу; я просто хочу, чтобы он перестал строить из себя моего телохранителя.
Хосе Гомес работает на меня и Филипа последние пять лет, деля свое время между нашими двумя садами. Господь наделил молодого человека легкой рукой, однако он немой от рождения. Иногда, когда Хосе обихаживает лужайку, я слышу, как он насвистывает, но за все время садовник не произнес ни слова.
Филип, видимо, рад тому, что сбросил с себя эту проблему, и снова берет меня за руку, когда самолет готовится к взлету.
– Мне ужасно хотелось рассказать Лили о вечеринке, но я держу рот на замке. Она очарована былыми временами – в ее глазах сборища на Мюстике стали легендой.
– Вот я и хочу, чтобы нынешнее превзошло все прежние. Лили заслужила, чтобы ей подняли самооценку. До вечеринки всего две недели. Мы с Джаспером наняли дизайнеров, они на Сент-Люсии и готовят десятки роскошных костюмов для наших гостей, в том числе и для тебя.
– А какая тема?
– Мы называем ее «Лунным балом», потому что в эту ночь должно быть полнолуние, и я молю бога о том, чтобы небо было чистым. Хочу, чтобы весь остров сиял в честь Лили.
– В отличие от вас с Джаспером, все относятся к подготовке вечеринок очень поверхностно. Помню, как ты много лет назад ездила в Кералу, чтобы купить костюмы и прочий реквизит для какой-то вечеринки. Даже арендовала яхту, чтобы гости могли переодеться в море и в готовом виде сойти на берег. Кажется, у тебя несколько недель ушло на то, чтобы построить тот дворец на лужайке, да?
– У Лили не такой изощренный вкус, как у нас, но меня это не волнует. Собираются все: члены королевского дома, супермодели, рок-звезды – и ты, естественно. – Я улыбаюсь ему.
– Тебе еще не поздно выйти за меня.
– Джаспер никогда не даст мне развод, а ты бросишь меня ради первой встречной красавицы – или красавца.
Доктор Пейкфилд сидит через три ряда впереди нас. Он глубоко задумался, повернувшись к иллюминатору. Двигатели рычат, набирая обороты. Взлет маленького, на десять мест, самолета похож на катапультирование в небо, но в конце пути меня ждет Мюстик, что делает неприятные ощущения сносными. Опускаются сумерки, и капитан, вероятно, спешит добраться до острова, так как посадка в темноте запрещена. По мере нашего продвижения на юг огни Сент-Люсии исчезают, и под нами на много миль раскидывается океан. Я не знаю, почему меня охватывает озноб, когда в поле зрения появляется остров; из-за плотной растительности он напоминает изумруд, лежащий на темно-синем бархате. Я еще помню, каким диким и необжитым он был, как по джунглям бегали дикие коровы и козы, как в воздухе кишели москиты. Наш самолет проходит над самой высокой вершиной Мюстика, и Филип снова сжимает мою руку, потому что мы камнем падаем на крохотную взлетную полосу.