Пыль и пепел. Или рассказ из мира Между - читать онлайн книгу. Автор: Ярослав Гжендович cтр.№ 14

- Что?

Михал умер неожиданно. Весьма внезапно. Так что, скорее всего, ожидать этого не мог.

- Я прошу вас приехать. В семь?

- В восемь, - решительно ответил я.

Я не начинаю дня с молитв и постов. И не бичую себя на завтрак. Я совершенно светский тип. И мне нужна зубная щетка, бутерброды, горячая вода, сигарета и чашечка кофе.

Едучи в Брушницу, где стоял монастырь, в котором проживал мой покойный приятель, страха я уже не испытывал. Ночной кошмар развеялся. Остались только лишь сонливость и печаль. Переходные времена года не действуют на меня наилучшим образом. И вообще, ни на кого, такого как я. Безумие любит возвращаться осенью или в преддверии весны. Оно любит пониженное давление, туман, свинцовое, закрытое тучами небо. Просыпаешься утром и имеешь в распоряжении или неопределенный страх, или печаль. И иногда, и то, и другое. Мне хотелось бы проснуться в прекрасном настрое, улыбающимся или, по крайней мере, безразличным, но единственное, на что я могу рассчитывать, это выбор между тревогой и отчаянием, а еще надеждой на то, что не сойду с ума окончательно.

Городишко лежало тихое и не имеющее надежд, окутанное туманом и моросью, словно траурным крепом. Оно никак не могло решить: город оно или деревня, и, явно, умирало. Оно вызывало впечатление, что его построили уже в состоянии клинической смерти. Улицы были полны дыр, в тротуарах не было ни одной целой или, хотя бы, ровно уложенной плиты. Все металлическое было проржавевшим и кривым; что деревянное – сломанным; с покрашенного облезала краска.

Лишь только я въехал, тут же встретился с похоронной процессией. Со всей провинциальной пышностью смерти, среди уважения и дешевки, которую дают пластиковые белые каллы и бумажные хризантемы. Черный цвет, серебро, кованые венки из металлопластика, конный катафалк, выглядящий, словно экипаж Дракулы; мужчина в черной треуголке и в пелерине, несущий погребальную хоругвь со Смертью; ксёндз с Библией в руке и непромокаемом плаще; похожее на черную змею небольшое шествие, тянущееся по обочине, покрытое чешуей раскрытых зонтиков.

Я стиснул пальцы на руле и пропустил процессию, стараясь не глядеть ее участникам в лица. Потому что знал, что это вернется. Просто, стояло такое время года, и с этим я ничего не мог поделать. В подобном состоянии я все воспринимаю будто некий датчик. Чувствую запах затхлости и плесени из жилищ, в которых они теснились; где среди блестящей растрескавшимся лаком старой мебели единственным живым объектом является мигающий телевизор, из которого безустанно выливаются сериалы; я чувствую, что меня окружают загроможденные дворишки, запавшие крыши, покрытые лишаем стены. Чувствую запах дешевого вина, слышу пустые разговоры. Скука, безнадега, уродливость и монотонность. Жизнь, ходящая по кругу, словно мышь в колесе. На меня они глядели без тени мысли, и мне казалось, что у всех у них одинаковые, безразличные лица. Хоровод манекенов.

И это не совсем иллюзия. Когда я в подобном состоянии, то чувствую жизнь чужих людей. И я чувствую их так, словно бы это были мои собственные воспоминания. Знаю, где они хранят деньги, где спи бабушка, чувствую запах их жизни, вонь безнадежной будничности и обманутых надежд.

И это совершенно не забавно.

Он стоял на тротуаре. Стоял и глядел на траурное шествие в безбрежном остолбенении. Выглядел будто нерезкая, сбитая фотография. Черное пятно костюма, контрастирующее со смазанной белизной лица, дыры глаз; словно бы он был фигурой, нарисованной размытой акварелью. Никто его не видел. Никто, кроме меня. Он просто стоял и глядел.

Я видел его лишь краем глаза. Если у тебя имеется хоть немного опыта, то можно даже приглядеться к чему-то, находящемуся на краю поля зрения, продолжая глядеть прямо перед собой. Я глядел на процессию и на танец дворников, и у меня не было желания видеть его, но все равно видел.

Он глядел на собственные похороны.

Я остановился на обочине и подождал, пока все не уйдут, пока успокоится мое взволновавшееся сердце. Мужчина с тротуара тоже исчез.

Возможно, он отправился поглядеть, что с ни сделают на кладбище.

А потом я отправился дальше. Давно уже следовало привыкнуть, только это не так легко. Вот как раз к этому привыкнуть невозможно.

Парочка промокших обитателей печально сновала перед продовольственным магазином, по маленькому ренессансному рынку топталось несколько голубей. Автомобиль я остановил на пустой площади перед ратушей, где белой краской было криво нарисовано несколько стояночных мест.

Подобный городок мог бы быть жемчужиной и туристической приманкой, тем временем, на рынке нельзя было даже выпить кофе. Он же гордился кошмарной ресторацией под названием «Ратушная», меню, интерьер и персонал помнили времена Гомулки ^[4]. Здесь не было ни зонтиков, ни пабов, ни продажи мороженого. Ничего не было. Только грязь, безработица и печаль.

Если бы я не знал, мне бы и в голову не пришло, что здесь имеется громадный монастырь. Крупный неоготический приходский костёл видел каждый, поскольку он высился над площадью, но для обычных прохожих это был просто костёл и все. Более готический, чем сама готика, в крапинах розеток, стрельчатых арок, горгулий, пиков и шпилей, колющий небо шипастой роскошью.

В средине царил мрачный, пропитанный ладаном холод, здесь проводили церемонии бракосочетания и похоронные обряды. Но за алтарем и стеной находился другой, невидимый костёл, приклеенный к первому спиной, предназначенный для монахов. И другой мир. Мир тишины, кирпичных стен, вечного холода и странной, то ли военной, то ли тюремной аккуратности. Мир, который выбрал для себя мой приятель.

На территорию монастыря можно было пройти из боковой улочки через узкую деревянную калитку в литой кирпичной стене. Солидный вход, который разделял два мира. За такие ворота не проникнет ничего светского, не протиснутся ни сомнение, ни грех. От них отскакивают MTV, общественные изменения, моральный релятивизм, супермаркеты и корпоративные карьеры. Они отражаются, словно волна от скалы. Замыкаешь тяжелые врата, и ты мертв для мира. По крайней мере, так казалось.

Когда я был здесь впервые, меня заставило задуматься то, насколько же тяжелы эти врата, заметил, что дубовые панели маскирует многослойную литую сталь, что вдоль стены слепым, циклоповым оком глядит скрытое под черепицами удлиненное рыло камеры слежения. На дверях висел кованый дверной молоток, но следовало воспользоваться укрытым в титановой оболочке суперсовременным домофоном, в котором, не скрывая себя, имелась щель для магнитной карты и блестящий прямоугольник папиллярного сканера.

Когда Михал в прошлый раз открывал эти двери, он пытался ввести код быстрым, иллюзионистским движением и закрыть кассету, чтобы я не успел увидеть, только я успел. Он заметил мой исследовательский взгляд, и он ему не понравился.