— Отлично, — кивнул худрук. — Слушаем все, а «Мстители» в первую очередь. Ребята, помните, что этот спектакль не только о Зине, но и о вас. Вы — центральное звено и будете в фокусе на протяжении всей истории. Даю общие вводные, будьте внимательны, не подведите. Итак. Вы — подпольщики, вы — герои, причём герои юные, ведь, как всем известно, «Мстители» были немногим старше Юры, Маши, Ксюши и остальных… Этим их подвиг тем более велик. — Две «остальные» насупились и что-то обиженно забурчали, Володя, не слыша их, продолжал: — Да, дети того времени были не такими, как мы. Их родители воевали и побеждали в Гражданскую войну, ребята сами хотели и даже стремились воевать. Мы — легкомысленные, они — нет. Так что халатности не потерплю. Петлицын, ты меня слушал?
Володя глянул так сурово, что Васька выпучил глаза.
— Да-а-а… — ответил он осторожно.
— Внимательно?
— Очень.
— Повтори, что я сказал, — мучил его Володя — и поделом: на прошлой репетиции Васька так разбаловался, что едва её не сорвал.
Петлицын печально вздохнул и забубнил, кривляясь:
— Мы — партизаны, мы стремимся на войну! А ты не потерпишь халатности и всё такое…
— Будь серьёзнее, Петлицын! Мы тут не комедию ставим.
— Ладно-ладно…
Володя сокрушенно покачал головой — этот ответ его не удовлетворил, но тратить общее время на одного Петлицына было слишком расточительно, и худрук перешёл к делу:
— Все готовы? Юр, а где карта? Давай, клади скорее на стол.
Круглый столик располагался чуть левее центра сцены. По периметру ребята расставили скамейки, какие-то чемоданы, одежду, посуду и даже самовар, словом, предметы обстановки жилой избы — штаб-квартиры «Юных мстителей».
— Товарищ главнокомандующий, есть «карту на стол», — отрапортовал Юрка и сел в зрительское кресло рядом с Володей.
— Эх… — тот разочарованно цокнул языком, — не нравится мне изба. Надо больше флагов и плакатов.
— Больше? — Юрка фыркнул и принялся перечислять: — «Смерть фашистской гадине», «Родина-мать зовёт», «Завоеваний Октября не отдадим»… Мало, что ли? К тому же рано ещё думать о декорациях…
— Нет уж. Сейчас самое время подумать об этом! Если нужное не найдём, придётся рисовать.
— Володь, ну это же нелогично! Они же подпольщики! Нормальные подпольщики не станут хранить и тем более развешивать по штаб-квартире всякую агитацию. Они же на оккупированной территории, тут фашисты каждый угол обос… спали.
Володя стремительно поднялся на ноги. Зашипел, не дав Юрке закончить фразу, надулся — хотел то ли ввязаться в спор, то ли молча дать затрещину, но между парнями втиснулся толстячок-Сашка.
— А ты откуда взялся? — опешил Володя.
— Пришёл, — бесхитростно пропищал тот. — Володя, а почему Петлицын играет Женю Езавитова? Его ведь я должен был…
— Потому что, Саня, ты своими полётами и прогулами не оставил мне выбора, — строго ответил худрук.
— Ну можно я тогда буду Николая Алексеева играть?
— Нет, для этой роли нужен мальчик лет двенадцати.
— А что мне тогда делать?
— Саня, ты очень красиво лежишь и стонешь… — задумчиво протянул Володя.
Все вспомнили, как Сашка валялся кулём, раскинув ноги и руки в стороны, и захихикали. Один худрук был серьёзен:
— Когда «Юные мстители» подорвут водокачку, ты будешь играть умирающего фашиста.
— Но…
— Зато главного, Сань! Хм… — Володя почесал переносицу и тычком поправил очки. — Так, ладно, поехали. «Мстители» стоят вокруг стола, смотрят на карту, готовят диверсию. Настя, начинай! Первая реплика про вражеский эшелон на железной дороге…
***
Когда репетиция закончилась и дети разошлись по отрядам, Юрка, наконец, остался с Володей наедине и выдал то, о чём думал с самого первого дня:
— Я понимаю, что Маша только «Лунную сонату» и умеет играть, но она тут ни к селу ни к городу.
— Не скажи! — парировал тот. — Соната отлично идёт фоном.
— Нет! — Юрка вскочил с кресла и выпалил на одном дыхании: — Володь, ну какая любовная лирика в патриотическом спектакле? Ты понимаешь, что такое «Лунная соната»? Это ноктюрн, это концентрация грусти, в нём до того много любви и одновременно несчастья, что совать его на фон в спектакль про партизан — просто… просто… вообще не то!
Выдохнув тираду сплошным потоком, Юрка будто сдулся и упал обратно в кресло. Володя уставился на него, удивлённо изогнул бровь, но ничем не прокомментировал такое эмоциональное заявление, только спросил:
— И что ты предлагаешь?
— «Аппассионату»… Погоди спорить, сейчас я всё объясню. Во-первых, это любимое произведение Ленина, во-вторых…
— Она же сложная. Кто её сыграет?
— Маша… — брякнул Юрка и только потом сообразил, что Володя прав: «Аппассионату» никто не сыграет, даже Юрка не смог бы. — Ладно, хорошо, тогда можно «Интернационал».
— Это как напоминание о подвиге Муси Пинкензона (1)?
— Ага, — подтвердил Юрка, обрадованный тем, что даже ассоциации у них сходятся.
— Хорошая идея, предложу Маше. Но «Интернационал» — это же гимн, он бодрый, победный, на фон не подойдёт. Давай для фона всё-таки пока на «Лунной сонате» остановимся?
— Да говорю же, она сюда не подходит! Вот зачем тебе ноктюрн в начале? Зачем сразу и за упокой?
Юра набрал полную грудь воздуха, собираясь снова выдать пулемётной очередью всё, что думает о «Сонате», но его прервали.
Крыльцо скрипнуло, дверь кинозала грохнула, на пороге появилась злющая Ира Петровна. Юрка никогда не видел её такой — глаза сверкали, рот кривился в грозном зигзаге, щёки алели:
— Конев! Не знаю, чего ты всем этим добивался, но добился. Поздравляю!
Ира пылала праведным гневом и, спускаясь по ступеням вниз, кричала так, что Юркино сердце забилось в горле. Следующей после испуга эмоцией была злость — она снова пытается обвинить его в чём-то!
— Что я опять сделал? — Юрка шагнул Ире навстречу.
Она стояла в проходе между креслами. Остановившись напротив, глядя Ире в глаза, Юрка хотел было со всей дури пнуть зрительское кресло, чтобы хоть немного обуздать закипающую внутри злость. Но Володя внезапно оказался рядом и молча положил руку ему на плечо.
Ира бушевала:
— Конев, где ты шатался всю ночь? Почему Маша вернулась в отряд под утро? Что ты с ней делал?
— Я же вечером вернулся…
Тут Володя обернулся к Ире и подал голос:
— Ира, давай спокойно и по делу. Что он натворил?
— А ты не лезь не в своё дело, Володя. Ты за него на собраниях заступаешься, а он девочек растлевает!