Любопытство росло во мне, придавая мне мужества.
В ту ночь бушевала гроза. Вспышки молнии и удары грома сменяли друг друга. Я очень боялась и хотела в туалет, но тут между вспышкой молнии и ударом грома послышался крик. Ступеньки чердачной лестницы были холодными под моими босыми ногами. Держась за перила, я подтягивалась вверх, шаг за шагом, — и тихо охнула, увидев, что дверь на чердак приоткрыта. Потом до меня снова донесся крик — но на этот раз приглушенный, больше похожий на стон.
На чердаке на скамье лежало что-то белое.
«Это свинья», — подумала я. Раньше я видела, как режут свинью. Так она и выглядела — вытянутая, привязанная за ноги. «Стало быть, это свинья кричала по ночам», — решила я. И в этот момент отец обернулся и заметил меня. У него были злые, безумные глаза. В мгновение он схватил меня и понес вниз по лестнице. Мне показалось, что он потный и какой-то странный, но порадовалась, что отец держит меня на руках — он так нечасто это делал… Он резко положил меня в постель в моей комнате.
Это был единственный раз, когда отец накрыл меня одеялом и подоткнул его. Когда я попыталась что-то сказать, отец закрыл мне рот ладонью.
— Тебе приснилось, — прошептал он. — Это был просто сон.
Когда он пошел к двери, я заметила, что он голый. Потом услышала, как ключ повернулся в замке.
* * *
— На чердаке кричит свинья, — сказала я Оскару за ужином.
Только это — и тут же отец накинулся на меня. Все произошло очень быстро. Я не успела ни еду проглотить, ни о чем-то подумать. Пощечина оказалась очень сильной — я отлетела назад, перевернулась вместе со стулом и с грохотом приземлилась на пол.
Я расплакалась, и Оскар начал всхлипывать, но никто ничего не сделал.
— Встань из-за стола, — раздался голос отца. — Мне надоели твои выдумки и враки. Немедленно отправляйся в свою комнату.
Я ожидала, что мать подойдет и поднимет меня, но ничего не произошло.
Я взялась за край стола и поднялась; заметила, что на подбородке и на груди у меня еда, и снова заплакала. Плач сменился тихим воем.
Мать сидела и смотрела в тарелку; ее рука, державшая вилку, дрожала. Но она так ничего и не произнесла.
Оскар молчал. Отец весь трясся от злости. Я медленно вышла из столовой, волоча ноги — но не специально.
Больше я никогда не упоминала о свинье. Когда она кричала по ночам, я затыкала уши, а если это не помогало, начинала петь в темноте. Теперь дверь в мою комнату всегда запирали по вечерам. Отец сказал, что я брожу во сне, что это опасно. Мать согласилась с ним.
Я видела синяки у нее на руках. Красные следы на шее. Как она иногда шла, едва переставляя ноги. Казалось, раньше все это оставалось невидимым.
Но я ничего не говорила.
«Мать больна, — думала я. — Поэтому она так выглядит».
Начав бить меня, отец продолжил это дело. Достаточно было выражения лица, одного неловкого жеста, и он накидывался на меня и Оскара. Но мне доставалось больше. Оставалось только не попадаться ему на глаза. Потом стало хуже.
Иногда Эмма водила нас гулять по острову. В лесу было небольшое озерцо, куда мы ходили. Когда погода была хорошая, она разрешала нам поиграть у воды.
Мне было лет пять или шесть, когда все это произошло. К нам приехали дядя Маркус и тетя Офелия. Мне не нравился дядя Маркус — у него были жесткие руки, которые поднимали меня и вертели в воздухе так, что у меня кружилась голова. Тетушка Офелия была слабая и болезненная.
В тот день я сидела на качелях. И тут заметила их. Мать, отец и дядя Маркус выходили в ворота. Я прокралась вслед за ними. Сперва сбилась с пути, потому что отвлеклась на белку, сидевшую на дереве, но потом услышала голоса, доносившиеся от озера. Взглянула, раздвинув ветки, и увидела их.
Мать лежала в воде голая, так что ее тело мерцало в черной воде, как перламутр. Отец стоял позади нее, держа ее за руки. Дядя Маркус стоял между ее раздвинутых ног. Мать жалобно кричала. Отец опустил ее голову под воду.
Я забыла, что мне нельзя там находиться. Испугалась, что мать утонет, и закричала; потеряла основу под ногами и скатилась по склону к воде. Потом вскочила и попыталась убежать, но дядя Маркус схватил меня. Он был голый и мокрый, так что вода потекла струйками на мою одежду. Он сел на камень, положил меня себе на колени, снял с меня штанишки и стал больно шлепать.
Отец продолжал что-то делать с матерью в озере.
— Что делает здесь этот трижды проклятый ребенок? За ней что, никто не смотрит?
Он обернулся и посмотрел на меня, лежавшую на коленях у дяди, — я кричала, извивалась и вырывалась. Моя непокорность что-то в нем запустила — он подошел и вырвал меня из рук дяди Маркуса. Отнес меня к воде и опустил под воду. Стало черно и холодно; я пыталась закричать, но видела только пузырьки из своего рта. Руки отца крепко держали меня под водой. Потом, схватив меня за волосы, поднимали меня, так что я могла сделать вдох, — и снова опускали меня под воду.
В тот краткий миг, когда я поднялась над поверхностью, до меня донесся голос матери:
— Артур, ты утопишь ее!
Но в тот день этого не произошло.
Мать послали отвести меня домой. Мы шли через лес, мокрые и подавленные.
Всю дорогу до дома она молчала. И это было самое ужасное.
* * *
Капитан возник, как чертик из коробочки. Отец исчез, а капитан появился. Его звали Бруман, и он был добр ко мне и к Оскару: привозил нам подарки из дальних стран, водил нас на скалы и разрешал играть у моря, разговаривал с матерью тихо, чтобы мы не слышали. Однако я все видела и слышала. Как он прикоснулся к ее синякам и проговорил:
— Амелия, так дальше продолжаться не может.
— Капитан — наша тайна, — сказала мать мне и Оскару. — Он — просто сон, понимаете? Как свинья на чердаке, Сигрид. Если отец услышит о капитане Брумане, он ужасно рассердится.
А этого никто из нас не хотел.
Целый год нас кидало то вверх, то вниз: мы жили как в раю, когда капитан приходил на остров. И — как в аду, когда возвращался отец и срывал на нас свою злость.
А потом случился пожар и положил конец всему. О нем я расскажу в конце, потому что все неправильно поняли, что произошло: полиция, врачи, пожарные, газетчики. Я — единственная живая душа, знающая, что же произошло в ту ночь, и я поклялась рассказать об этом прежде, чем умру. И теперь приходится торопиться, потому что рак распространяется по моему организму, как капля чернил в воде.
Слуги потушили пожар и спасли усадьбу, но все пристройки сгорели. Дым пожарища еще долго висел над островом. Нас с Оскаром держали в комнатках для прислуги, не позволяя выходить. Эмма обнимала меня, укачивала, как младенца, говоря, что мать и отец уехали на небеса, что все будет хорошо. Оскар плакал, стоя в уголке.