Аз есмь царь. История самозванства в России - читать онлайн книгу. Автор: Клаудио Ингерфлом cтр.№ 55

Наряду с этим разнесся и другой слух. Будто бы Александр удалился от мира, принял имя Федора Кузьмича и еще долго жил в этом образе в своей келье, просуществовавшей по меньшей мере до начала двадцатого столетия. Эта версия опиралась на мистические наклонности Александра, усилившиеся в последний период его жизни. Неудивительно, что в 1863 году близ Красноуфимска появился лже-Александр. Еще одна широко известная версия соединяла трех братьев и предлагала оригинальное толкование декабрьского мятежа: дескать, господа убили Александра и восстали против Константина, который собирался освободить крестьян, или не дали ему царствовать, назначив вместо него Николая. Вплоть до 1860‐х годов имя Константина служило знаменем для целой волны самозванцев. Самозванщина не обошла стороной и нескольких женщин императорского рода.

Слова Мишле подводят нас к довольно-таки трагическому моменту в русской истории. Признание французского писателя перекликается с рассказом русского романиста Н. Н. Златовратского, который примеривал на себя роль этнолога, отмечая при этом собственную неспособность понять родной язык, общую для всей русской элиты.

«Вот уже второй день, как у нас идет сход за сходом. <…> Кто-то махает руками, нагибается всем туловищем, кричит что-то весьма убедительно, замолкает на несколько минут и потом опять принимается убеждать. Но вот вдруг ему возражают, возражают как-то все сразу, голоса подымаются выше и выше, кричат в полное горло <…>. Вот уже идет третий сход, я напрягаю все внимание и только чуть-чуть начинаю понимать, в чем суть. Я нарочно не расспрашивал никого, о чем толкуют наши мужики. Мне хотелось непосредственно постигнуть суть деревенского схода и посмотреть, какой эффект производит он на свежего интеллигентного наблюдателя. Признаться сказать, мое положение было очень глупое. Воображаю, какое глупое выражение было и на моем лице, когда, после двух часов присутствия вблизи схода, я уходил совершенно отупелым, не имея сил связать ни одного ясного представления о происходившем. Между тем каждый из мужиков, несколько раз отрываясь от прений разными хозяйственными случайностями, вроде, например, того, что телка, задравши хвост, вырвется со двора – и оратор схватывает на половине своей блестящей речи кол и бросается загонять ее; или пузатый двухлетний сынишка ревет благим матом, теребя отца-оратора за порты – и оратор принужден произвесть родительское воздаяние, прежде чем окончить свою речь; несмотря на все это, несколько раз отрывающийся от прений оратор врывается в беседу вновь с ясным пониманием всего, что происходило без него. Вообще, эффект был поразительный. Целый час напряженного внимания, и в конце полное сознание, даже обидное сознание одного только, что, видя перед собой совершающийся жизненный процесс, вы лишены всякой возможности в нем участвовать. Эти люди – совсем другие люди, чем вы; эти речи стоят вне вашего постижения; из посылок делаются выводы, как раз противоположные тем, какие логически делаются в вашей собственной голове. Сто раз в продолжении часа ловишь ариаднину нить, думаешь – вот, начинаю понимать, и вдруг неожиданно кто-то вспоминает о тетке Нениле да дедушке Ермиле, которые когда-то были к этому вопросу прикосновенны – и вновь нить потеряна, и вновь все заволокло туманом. В особенности характерна была по своему поразительному эффекту последняя, четвертая, сходка <…>. Тут собралась, кажется, вся деревня <…>. Прения на сходке шли, брань крепчала все больше и больше. Старики, обыкновенно сидящие на завальне, и те поднялись все и, сердито стуча кулаками, как петухи налетели друг на друга <…>. Ну, думаю, сейчас в колья <…>.

Вдруг сходка смолкла; только слышались одинокие голоса, что-то больше ворчавшие про себя.

– Что же это? – в удивлении спросил я Алешку. – Кончили?

– Кончили!… Слава-то господи! Развязались с грехами.

– И решили уж?

– Решили!

– Да когда же?

– Вон – видишь, половина разошлась, половина – отдыхать уселась <…>.

– Приходи, ваше благородие, мирское вино пить! – пригласил меня Алешка Собакин, уходя к компании <…>.

Я продолжал прислушиваться <…>. Мне припомнились слова батюшки: „Решили! Когда решили? Что решили? Вместо того чтобы «в колья», решили водку пить, что ли? Или решили общинные вопросы, те вопросы, которые волновали деревню в продолжение четырех сходов? Но где решили, как?“ – я в недоумении спрашивал себя. И я, так внимательно следивший за всеми сходами, так заинтересованный задачей – уловить до мельчайших подробностей явления общинной жизни в самом выразительном ее факторе – общинном сходе, я, к собственному стыду, должен был сознаться, что не понимаю ни вопросов, стоящих на очереди в общине, ни прений по поводу их, не смог даже уловить – когда и как эти вопросы были решены».

Так во второй половине XIX века горожанин, любитель народа, решивший узнать его поближе, на полутора страницах обрисовал всю драму русской интеллигенции, в том числе и ее революционного крыла.

В это время на другом конце европейского континента Александр Герцен, ставший свидетелем поражения французского пролетариата в июне 1848 года, писал, что речь идет не о временной неудаче, но о прекращении исторической динамики, присущей Западной Европе, динамики, основанной на синхронности развития экономики (капитализм), социальной сферы (формирование классов) и политики (борьба рабочих за социализм). Такой ему, как и Марксу, виделась динамика истории после Французской революции. Но в отличие от автора «Манифеста коммунистической партии» Герцен считал, что с этого момента история, благодаря включению в нее новых народов, пойдет по иному пути. Движение может быть асинхронным. Его конечной целью остается социализм, однако изменились участники исторического процесса и время их выхода на сцену. В России, где значительную часть населения составляло крестьянство, привыкшее жить общиной, новая динамика могла ускорить ход истории. Поэтому, по мысли Герцена, нужно не копировать социализм западного толка, но идти к нему, опираясь на специфически российские социальные структуры. Так родилось народничество. Но дальше Герцен не пошел. Конкретные условия, расстановка сил, орудия борьбы с деспотизмом – все это проанализировал уже не он, а Н. Г. Чернышевский, родоначальник радикальной оппозиции царизму. Придя к выводу, что в стране отсутствуют коллективные силы для борьбы с деспотизмом, убедившись в неспособности крестьянства стать тем социальным фундаментом, на котором можно построить будущее, он сформулировал проклятый вопрос, мучивший всех, кто желал покончить с самодержавием: Что делать? Полагая, что социальные условия и коллективные представления текущей политики обрекают на неудачу любую попытку перемен при жизни людей его поколения, он обратился к радикально настроенной молодежи с призывом воздержаться от действий, чем навлек на себя упреки со стороны Герцена и Огарева. От ареста он не скрывался. Александр II не смог простить ему его блестящий ум: в тридцать четыре года он за одно лишь сочинительство был осужден и на долгие годы отправлен на каторгу. Отбыв срок, он был вынужден почти все оставшиеся годы жить в далекой сибирской глуши, под надзором пьяных жандармов, которые забавы ради разбивали ему очки, лишая возможности читать. Радикальная молодежь, хоть и поклонялась Чернышевскому, пренебрегла его советом и искала способов действовать. Но что делать? Только крестьяне могли дать пример борьбы с властью: лидеры крестьянского сопротивления реформе не единожды обращались к мистификациям. В Бездне крестьянин Антон Петров «давал волю, землю, назначал начальствующих лиц», занимался перепиской с государем и всюду рассылал своих эмиссаров, призывая мужиков идти в село Бездну освобождать великого князя Константина Николаевича, которого господа содержат там закованным в кандалы. На призыв откликнулись около десяти тысяч крестьян. Небольшая часть революционного движения прибегла к той же тактике. В кружке Худякова и Ишутина безуспешно пытались выдать за правду рассказ о Всеевропейском революционном комитете, который будто бы руководил подготовкой революции на всем европейском континенте, призванной покончить с царями и императорами. Серьезно к их словам относились, похоже, только власти, о чем свидетельствуют переговоры по этому поводу между Александром II и Бисмарком. Революционная мистификация, связанная с фигурой Нечаева, впечатлила современников. Но в целом деятели русского революционного движения безоговорочно осуждали такие методы и боролись с ними.