Аз есмь царь. История самозванства в России - читать онлайн книгу. Автор: Клаудио Ингерфлом cтр.№ 21

Страница

Мы привыкли считать, что Кровавое воскресенье 1905 года, когда по приказу Николая II была жестоко разогнана мирная демонстрация, пришедшая молить его о помощи, положило конец сакрализации образа царя. Между тем история самозванчества показывает, что сакральность этого образа была подорвана за три века до указанных событий. С конца XVI века она перестала быть данностью, непреложным свойством каждого конкретного царя. После смерти Федора Ивановича и вмешательства различных слоев населения в борьбу за престол сакральность царей была безнадежно подорвана. Общепринятая периодизация политической истории России нуждается в пересмотре.

Когда подданные утверждали «я – Божий помазанник», это свидетельствовало не только о падении статуса правящего монарха, но и об обесценивании образа самого Бога, сведенного к простому орудию, которое можно использовать по своему усмотрению в зависимости от обстоятельств. Тем не менее в подобных утверждениях сохраняется мысль о трансцендентной легитимности царской власти. У самозванства есть свои границы, которые оно не может преодолеть. В таких странах, как Англия, где в определенные периоды истории действовал принцип двух тел короля, сформулированный Канторовичем и предполагавший отделение политического, нематериального тела короля от собственно монарха, человека из плоти и крови, оппозиция политике короля не влекла за собой его дискредитацию во имя подлинности его физического тела. В Лондоне монарх мог считаться плохим, но в то же время подлинным королем. Оппозиция королю открывала путь политической борьбе, потому что под вопрос ставилась (или по крайней мере могла быть поставлена) непосредственно его политика. В России, где народное недовольство зачастую ставило под вопрос подлинность царя, и часто этим исчерпывалось, сохранилась концепция самодержавного правления. Отсутствовало поле, на котором могла сформироваться политика. Самозванчество, по-видимому, не только не вело к секуляризации политической мысли, но и, напротив, вписывалось в религиозную картину мира и, в свою очередь, ее укрепляло.

Такой ситуация была в середине XVII века, но тут одно событие, «вздыбившееся мгновение», как назвал бы его Фуко, пробило брешь в защитной системе самодержавия.

Как мы только что показали, самозванчество, ставя под сомнение подлинность отдельных монархов, но не покушаясь на систему, не было ориентировано на политическую борьбу. Однако «вздыбившееся мгновение» Фуко – в данном случае вооруженное восстание значительной части народа под предводительством Разина – пробило в защитной системе самодержавия брешь, через которую проступила политика; и хотя брешь была ничтожно мала и узка, важен сам факт ее появления и то, что движущей силой здесь выступили низшие слои населения. Русский путь к автономизации политики непривычен европейцам, ведь его определяли не слова, постепенно становившиеся объектом собственной рефлексии, не философия – но магия.

Столь же парадоксально смотрится история Степана Разина и в контексте российской традиции, ибо бунтовщики сумели нащупать дорогу к политике при помощи самозванства, которое вплоть до этого момента лишь отдаляло подобную перспективу. Наш тезис, развернутый ниже, состоит в том, что в России магия возвела опыт социальной борьбы на тот уровень политических требований, которые и были характерны для Нового времени. То, что одним из средств создания современной политики стала магия, не может не удивлять. При мысли о генезисе современной политики в Европе на ум сразу приходит несколько великих имен: Никколо Макиавелли (1469–1527), запрещенный в России вплоть до XIX века – первый русский перевод «Государя» вышел только в 1869 году; Джованни Ботеро (ок. 1544–1617); Томас Гоббс (1588–1679). Они заложили основы понимания политики как особой сферы, отделенной от религии, тогда как в России первые контуры современной политики были намечены в 1670 году восставшим народом, который выражал себя то через миф, то через светский дискурс и обращался к магическим ритуалам в рамках парадигмы самозванчества. В 1669–1671 годах Алексею Михайловичу пришлось столкнуться с восстанием поистине грандиозных масштабов. Помимо казаков, в нем участвовали крепостные и свободные крестьяне, староверы и инородцы, жившие по Волге (калмыки, татары и проч.), которых подтолкнули к этому угроза закрепощения и притеснения на религиозной почве.

Разин утверждал, что хочет «чорным людям дать свободу» и «мирских кравапивцев вывадить». Двор, в свою очередь, судил бунтовщиков по иным критериям: «И в той своей дьявольской надежде вы, воры и крестопреступники Стенька и Фролко, со единомышленники своими похотели святую церковь обругать, не ведая милости великого бога и заступления пречистыя богородицы <…>, уповая на дьявольскую лесть». С одной стороны – социальные и политические требования, с другой – анафема. Речам бунтовщиков о земной основе политики царь противопоставлял апелляцию к потустороннему. Во второй трети XVII века в России низы общества делали первые шаги в сторону целенаправленной политической деятельности со светской повесткой, в то время как царский двор цеплялся за средневековые представления о мире. Впрочем, целесообразно уточнить эту картину: если бы изобретение современной политики было столь же очевидным, как противопоставление речи Разина и речи царского двора, дальнейшая история России была бы иной. В частности, народные протесты затрагивали бы саму власть, а не восстановление на троне «истинного царя».

В августе 1670 года в ходе восстания Разин сообщил, что царевич Алексей Алексеевич, о чьей кончине было объявлено несколькими месяцами раньше, примкнул к их движению, якобы посланный отцом для борьбы с изменниками. Неизвестно, действительно ли в их рядах был человек, выдававший себя за лжецаревича. Странным образом его так и не представили публике. Однако отсутствие физического лже-Алексея оказалось средством, пусть и основанном на магических процессах, которое позволило повстанцам приблизиться к принципам современной политики.

Люди Разина утверждали, что от вражеского оружия их «оберегают» магические заклинания: будто бы именно они заставили замолчать пушки, оборонявшие Царицын, именно они спасали Разина от пуль и сабель. Среди вождей восстания были и женщины, под началом некоторых из них находилось по несколько тысяч человек. Двор объявлял их ведьмами. Одну из них сожгли на костре вместе со всеми ее «ведовскими книгами». После того как Разин был схвачен, его держали в притворе Старочеркасской епископской церкви, где магический дар бунтовщика должен был быть скован Господней силой. Когда же его везли в Москву, он должен был сидеть в той позе, в какой на известном лубке XVII века изображали колдунов. Разина и его людей обвиняли в «соблазнении» малых сих: глагол «соблазнять» («прельщати») обозначал одновременно и бесовские действия, и колдовские манипуляции. Восстание подавалось властями как измена, но одновременно власти особо подчеркивали участие мятежников в магических обрядах. Речи вождей восстания были объявлены «прельстительными». Этот пункт стал основой обвинения: «Ведомо нам, великому государю, что вор и богоотступник и изменник казак донской Стенька Разин <…>, обольстя в Астрахани и на Царицыне и на Саратове и на Самаре тутошних жителей, городы поимал», «посылает прельщать вас, всяких чинов людей, злыми своими всякими воровскими прелестями <…>», «и вам бы <…> ни на какие ево воровские прелести не прельщатца и никаким ево воровским письмам ни в чем не верить». Сам царь не сомневался, что Разин колдун.

Страница