Социальное общение и демократия - читать онлайн книгу. Автор: Штефан-Людвиг Хоффманн cтр.№ 10

Впрочем, политизация обществ, начавшаяся еще накануне Французской революции, и во всей континентальной Европе привела к кризису просвещенного социального общения. Именно потому, что это последнее было связано со старым социально-политическим порядком.

В Соединенных Штатах и Англии ситуация стала отличаться, что опять-таки наглядно можно показать на примере лож. В США после политических потрясений 1770-х годов они приобрели новое, огромное влияние. «Масоны колоний считали свой орден инструментом для вхождения в публичную жизнь, для усвоения манер, необходимых в более цивильном обхождении, и для проповеди любви, которой держится общество. Однако растущее после [Американской] революции расхождение между обезличенным внешним миром, основанным на конкуренции, и аффективным частным миром изменило масонство. Быстро растущие братства стали играть новую роль в гражданском ритуале. Многие стали видеть в них ключевой элемент в попытке республиканцев распространить свободу и создать гражданские добродетели» ^[59]. В Англии ложи изначально носили консервативно-христианский оттенок и не считали себя противниками конституционной монархии. Во главе их с 1782 года был герцог Камберлендский, в 1789 году его сменил принц Уэльский. Ключевыми словами здесь на рубеже XVIII–XIX веков были не свобода, равенство и братство, а воспитание в эпоху политических, социальных и экономических перемен политических добродетелей и патриотизма посредством сознательно элитарной общественности ^[60].

Во Франции уже с начала 1770-х годов, основания «Великого Востока Франции», ложи стали объектом большей централизации и реформ «сверху». После 1789 года большинство обществ, как и других форм ассоциаций Просвещения, было закрыто. Декларация прав человека 1789 года не содержит права на свободные союзы. Между государством и индивидом не должно было быть промежуточных сил. Разрешались лишь новые политические якобинские клубы. Через них организационную структуру получил демократический радикализм ^[61]. В новой конституции 1795 года были запрещены и политические клубы, которым огульно был вменен в вину революционный террор. С завершением революции под государственным надзором Бонапарта ложи снова были разрешены – как и в России (хотя здесь лишь на два десятилетия). В Пруссии с введением Всеобщего земельного уложения (ALR) ложи также были сильнее привязаны к государству. На них, как и на прочие ассоциации, смотрели с подозрением, при том что немалая часть чиновников, занятых реформами, сами были членами братских лож.

Новому социальному общению и ассоциациям – а особенно масонским ложам – в континентальной Европе задним числом вменяли в вину республиканско-демократические идеи и их практическое осуществление в политике, добродетельный террор Французской революции. Такая прямая связь, в которую позже поверили и многие историки, игнорирует, как было показано выше, самосознание и социальные практики «общества социального общения» ^[62]. Поиск основ современной демократии или даже тоталитаризма XX века в общественности эпохи Просвещения «определенно является историографической западней, а их идейная и социальная монолитность – проекцией ex post» ^[63]. Ложи, кружки чтения, музеи, ученые общества и академии были не только в социальном, но и в политическом смысле местом компромисса, причем разного вида и жанра в разных странах Европы. Разум и добродетель были тут своими в той же степени, как оккультизм и аристократические развлечения. Эти общества проводили новые границы исключительности: нередко это касалось женщин, всегда – социальных низов, «простого народа». Общественные объединения Старого режима, констатирует Жерар Гайо, «не были школами равенства и демократии, и точно также они не были лабораториями, в которых воспитывались будущие граждане» ^[64].

Такой точке зрения в новой исследовательской литературе, подчеркнуто заостренной на контекстуализации просветительского социального общения в современной ему эпохе, противостоит другая, которая воспринимает социальное общение в качестве однозначно модерного феномена рождающегося гражданского общества/civil society. Согласно ей, несмотря на свою социальную эксклюзивность, не только масонские ложи, но и, например, кабинеты или общества чтения можно рассматривать в качестве социального пространства внутри государства Старого режима. В нем в игровой форме упражнялись в демократических практиках (создание уставов, выборы членов, совещания о приобретении новых книг) – таким образом, «Просвещение можно было прожить». Европейские масонские ложи, продолжает далее Маргарет К. Джейкоб, «транслировали и воспроизводили текстуру Просвещения, переводили всю культурную лексику ее членов на язык коллективного общего опыта – гражданского и поэтому политического. Вместо того чтобы считать, что Просвещение представляет политика Вольтера, Гиббона или даже Руссо, или, еще хуже, отказывать ему вообще в политическом измерении, с той же степенью продуктивности в поисках нарождающейся политической культуры модерна мы могли бы взглянуть на масонские ложи» ^[65].

Впрочем, обе точки зрения не обязательно взаимоисключающие. Идеи, дискурсы и социальные практики привязаны не только к контексту их возникновения и интенциям современников; они могут повлечь за собой неожиданные политические эффекты. Политическая составляющая просвещенного социального общения вполне могла оставаться для практикующих ее скрытой. В их моральной мотивации, их вере в связь между добродетелью и общественностью, в социальной практике, отчасти преодолевавшей сословные, конфессиональные и государственные границы, сфокусированной на легальности и легитимности, образовании и социальном общении, управлении собой и реформе общества, которая была основана на новой, этически обоснованной системе ценностей, – во всем этом была имплицитно негативная оценка Старого режима, даже если участники ассоциаций не рассматривали себя в оппозиции к существующему порядку и могли быть его опорой ^[66].