Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути - читать онлайн книгу. Автор: Захарий Френкель cтр.№ 97

Калитка в больницу оказалась закрытой. Хотя мы прибыли точно в 3 часа, как было условлено. На наш стук калитку открыл нам высокий коротко стриженый человек. Я вручил ему письмо Фарара, адресованное профессору Томсону. Взяв письмо, он пригласил нас в контору и предложил всем расписаться в книге. Затем, раскрыв конверт, пробежал письмо и пригласил нас следовать за ним. Не без удивления я должен был убедиться в том, что это был не швейцар, а сам профессор Томсон. К нашему большому удовлетворению, он владел немецким языком и познакомил нас со всей системой обнаружения и доставки заразных больных в эту общегородскую инфекционную больницу. В ней всегда были свободные кровати, а иногда и целые отделения. Из 1200 штатных коек в момент нашего посещения занято было только 660.

Профессор Томсон прежде всего показал нам отделение для вновь поступивших больных — с внутрипалатной изоляцией. Эту систему он ввёл вместо системы боксов. У каждой кровати в этой большой палате находился отдельный рукомойник для мойки и дезинфекции рук. Подходя к кровати, врач или ухаживающая за больным сестра надевали имеющийся у каждой кровати чистый халат, мыли руки и только после этого исследовали и вообще касались больного. Не движением общего в палате воздуха, а соприкосновением с больным руками, через одежду или через халат могут переноситься патогенные начала, и внимание персонала к устранению этого главного пути внутрибольничного заражения только ослабляется, когда привыкают, полагаются на стеклянные перегородки боксов, а не на самое строгое выполнение мер, устраняющих передачу прикосновения. Палатная сестра при системе внутрипалатной изоляции с неумолимой строгостью следит за выполнением описанных выше правил.

Проф. Томсон показал нам отделение с боксами, которые были перестроены для других целей, и заявил, что после отказа от боксов случаев внутрибольничной инфекции стало не больше, а гораздо меньше, — они даже совсем перестали наблюдаться. С видимым чувством гордости Томсон показал нам окружённый садом и цветниками двухэтажный дом, служивший квартирой для 12-ти врачей-интернов, с хорошо обставленной общей столовой, общим библиотечным залом, верандой и отдельными просторными и уютными комнатами для каждого врача-интерна. На мой вопрос об условиях оплаты врачей, проф. Томсон сообщил, что врачами-интернами могут быть только люди холостые, они обязаны жить при больнице, отлучаться могут только в свои свободные дни. Квартира, стол и всё обслуживание обеспечивается врачам бесплатно, а жалованье — 120 фунтов в год. Извиняясь за, возможно, нескромный вопрос, я спросил, каковы условия службы главного врача. Последовал ответ: «Как главный врач и я получал также 120 фунтов, но не в год, а в месяц, Ограничения относительно семьи и отлучек из больницы на главного врача не распространяются». Общее впечатление, оставшееся от нашего осмотра этой инфекционной больницы, было очень благоприятным. Приятны были безукоризненная чистота, порядок и отсутствие казарменности. Дисциплина поддерживалась авторитетом врачей и уважением к ним, как и к главному врачу, всего персонала.

На следующий день с 9 утра мы были в Санитарном бюро Вестминстерского округа. Очевидно, благодаря карточке с запиской на ней Фарара руководитель здравоохранения в этом центральном районе Лондона познакомил нас со всем распорядком и особенностями санитарной деятельности и проведения противоэпидемических мер, показал дезинфекционную станцию, дал печатные годовые отчёты и обзоры санитарного состояния Вестминстерского участка.

С большой неохотой думал я о неизбежности к 7 часам вечера быть у Фарара в связи с его чрезвычайно любезным и таким настойчивым приглашением обедать у него. Уклониться было тем более невозможно, что необходимо было поблагодарить его за такое внимательное, благодаря его рекомендациям, отношение к нам в Тотнемской больнице и в Вестминстерском санитарном бюро.

Не без труда разыскал я улицу и дом, указанные в визитной карточке Фарара. Улица была с домами-особняками и садами. Дом с указанным номером имел пышный парадный подъезд, мало похожий на вход в частную квартиру. Пришлось всё же войти, так как другого входа не было. Ливрейный швейцар, когда я назвал фамилию Фарара, провёл меня через ряд залов в большую комнату, где меня встретил Фарар и представил довольно многочисленным гостям.

Тут только понял я, что Фарар пригласил меня «пообедать с ним» не на своей квартире, а в клубе. Это был аристократический клуб. На стене висел список его членов, в котором первым красовалось имя короля Англии — Эдуарда. Дамы и мужчины — гости Фарара проявили интерес к совершенно необычному на этот раз гостю. Мой потрёпанный в экскурсии костюм так мало гармонировал с обстановкой в этом клубе! Многие дамы и джентльмены довольно сносно говорили по-немецки и по-французски, и я мог поддерживать с ними разговор. «Что больше всего понравилось Вам в Лондоне?» — любезно обратилась ко мне одна из дам, чтобы проявить ко мне внимание. Не задумываясь, я ответил: «Гайд-парк, и притом не его аллеи и лужайки, не его газоны и стада овец, а постоянно проходящие в нём под открытым небом собрания и свободные обсуждения самых различных вопросов этики, социальных и политических проблем». Я рассказал, что каждый вечер в те несколько дней, что я провёл в Лондоне, я спешил в Гайд-парк, чтобы, слушая там ораторов, научиться понимать английскую речь. Я свободно читал английские книги и журналы, но совершенно не схватывал тексты, когда их вслух читали другие. Чтобы понимать, мне нужно было видеть напечатанное, но в Гайд-парке, к моему удивлению, я стал понимать выступающих там в спорах людей. Между прочим, я выразил восхищение умением простых людей говорить очень плавно, ясно и убедительно. В Гайд-парке нет искусственного пафоса, форсирования звука и эмоций. Моя собеседница заметила на это, что далеко не все англичане владеют ораторским даром, но в Гайд-парке выступают только умелые пропагандисты и одарённые ораторы. Мне она посоветовала не рассказывать в Лондоне, в так называемом «хорошем (приличном) обществе», что я слушал ораторов в Гайд-парке, так как это признаётся совершенно неприличным для «человека общества».

Меня стали расспрашивать о «русских нигилистах», но были разочарованы моим ответом, что времена тургеневских нигилистов типа Базарова в России давно прошли, что наша интеллигенция разделяется по политическим направлениям, так же, как и в других передовых странах. Я процитировал слова Некрасова: «Нигилист — это глупое слово. Но когда ты под ним разумел человека прямого, кто не любит живиться чужим, кто работает, истины ищет, не без пользы старается жить…» и пр. Элементы нигилизма теперь легче найти в Англии в поведении суфражисток, а не в России, где философский материализм и социально-политическое направление не представляются в таких экстравагантных формах, как великосветский суфражизм в Англии.

Затем разговор перешёл на всех заинтересовавшую тему о русском земстве, о его достижениях в организации народной школы, народной медицины и особенно об агрономических и экономических земских начинаниях.

Этот интерес послужил поводом для меня рассказать об объёме и формах работы русского земства в том виде, как я изложил это в вышедшем одновременно на русском и английском языках «Русском номере Times» 1912 г.

Только вернувшись в Петербург, я получил разгадку, почему столько любезности проявил ко мне Фарар. Даниил Кириллович Заболотный со свойственным ему юмором объяснил мне, что Фарар этим «отомстил» ему, Заболотному. В конце лета 1908 г. Фарар был в Петербурге и заболел холерой. С Заболотным он был знаком ещё по совместному изучению чумы и холеры в Индии. Узнав о болезни Фарара, Даниил Кириллович навестил его в «Европейской» гостинице, принял все меры к осуществлению изоляции и лечения. Одним словом, Фарар считал Даниила Кирилловича своим спасителем. А так как я передал ему письмо от Заболотного, то он из благодарности к нему проявил внимание ко мне и заставил меня попасть в довольно томительное для меня положение на обеде в его клубе.