Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути - читать онлайн книгу. Автор: Захарий Френкель cтр.№ 38

В Ромнах была нанята «балагула» и после утомительного путешествия в течение многих часов по пыльной степной дороге с крутыми спусками в глубокие яры и трудными подъёмами из них, мы прибыли, наконец, в Ковалевщину. Здесь я близко познакомился с отцом Анны Николаевны — Николаем Васильевичем Ковалевским, человеком исключительно оригинальным и выдающимся. Он остался одиноким вдовцом после гибели в сибирской ссылке в 1889 или в начале 1890 г. его жены, матери Анны Николаевны. Все имевшиеся у него средства Николай Васильевич отдавал на поощрение теплившихся ещё кое-где старых конспиративных начинаний по поддержке революционных изданий на украинском языке культурно-политического освободительного направления. Ковалевский был близким другом украинского публициста и историка М. П. Драгоманова, выступавшего за культурно-национальную автономию Украины, издававшего в то время в эмиграции «Вильну спильку» и поддерживавшего выходившие в Галиции народно-радикальные социалистические газеты «Народ» и «Хлибороб». Ковалевский постоянно предпринимал поездки по Украине, навещал былых своих университетских товарищей, иные из которых, став материально обеспеченными людьми, давно позабыли о прежних своих симпатиях к революционному движению. Немало труда стоило подчас Николаю Васильевичу чтобы пробудить общественную совесть у погрузившегося в тину обывательского благополучия прежнего студенческого товарища и «подвести его к денежному ящику», получить от него некоторую сумму для помощи тем, в ком не угасла прежняя воля к борьбе за народ, за свободу, против угнетения и бесправия. Ковалевский известен был в кругах его прежних товарищей под названием «дида». Не знаю, сколько было ему лет, думаю, не более 65, но вид он имел старого украинского дида с длинной седой бородой.

На второй или третий день моего пребывания в Ковалевщине мне впервые пришлось оказать акушерскую помощь. На хуторе уже третий день в родах мучилась жена одного из хуторян, деревенская подруга детства Анны Николаевны. Первородящая. Роды протекали медленно. Встревоженный сильными страданиями жены, молодой муж совсем потерял голову после того, как безуспешно съездил в город за акушеркой. Та была в отъезде. Я в то время ещё не проходил акушерской практики (из этого можно заключить, что дело было не в 1894, а в 1893 г.). Уезжая на лето, я захватил с собой, между прочим, учебники Шредера и Рунге. Пробежав весь раздел о нормальных родах и акушерской помощи при них, я не без внутреннего смущения отправился к роженице.

Очень милая и, по-видимому, добрая, склонная к украинскому юмору в промежутках между схватками, она во время всё усиливавшейся и затягивающейся схватки неистово вскрикивала, плакала и проклинала всё и всех. Муж, с чувством виноватости и полного бессилия помочь, метался во все стороны. Хутор был небольшой. Никакой опытной бабки не было. По внешнему обследованию мне казалось, что всё идёт своим чередом. Роженица крепкая, пульс в порядке. Воды ещё не отходили. Я постарался успокоить её и её симпатичного и страдавшего едва ли не более чем сама роженица мужа. Послал его к Анне Николаевне за чистой простынёй. Затопил печь и поставил чугун воды, чтобы иметь под рукой откипевшую воду. Сохраняя вид полного спокойствия и уверенности в том, что всё идёт, как положено, я терпеливо перечитывал страницу за страницей в пособии Шредера. Так прошла почти вся ночь. Наконец пузырь лопнул, и прошли воды, после чего роды пошли ускоренно. В соответствующий момент я героически удерживал головку, охраняя промежность от разрывов. Наконец ребёнок родился и огласил хату своим первым криком. Стараясь всё делать так, как я только что вычитал у Шредера, я выкипяченными тесёмками перевязал пуповину в двух местах и перерезал её между ними. Вымыв и очистивши крепкого мальчишку, я подал его матери, счастливой от того, что прекратились боли. Я шутливо спросил её: «Шо, бильш николы вже не будете рожать?» — «Ну, це як прийдется», — улыбаясь, ответила она. Побыв ещё часа два рядом с роженицей и убедившись, что никаких осложнений не будет, я дождался, пока счастливый муж привёл одну из соседок, и ушёл. Тёплое утреннее солнце заставляло сверкать лучами солнца капли росы на придорожной траве и кустах в яру.

За завтраком я, не распространяясь о моих акушерских дерзаниях, успокоил Анну Николаевну, что всё вполне благополучно и численность украинского народа увеличилась одним будущим борцом за долю «рідного края». Побывав у родильницы, Анна Николаевна сообщила, что отец новорождённого и приехавшие из соседней деревни его родители понесли ребёнка крестить в церковь и, с согласия Анны Николаевны, запишут крестной матерью её, а крестным отцом — меня. Было уже поздно и бесполезно возражать против этого, и нужно было отправиться на «хрестины», т. е. на обед. Это был наспех сервированный, но очень торжественный обед в той же хате, где проходили роды, а теперь лежала мать с новорожденным. Было вместе с нами человек восемь родичей со стороны матери и отца, но всем управлял дед малыша. Он пригласил всех выпить за младенца, за его здоровье и благополучие: «Щоб вин ріс здоровый, як вода, та був богатый, як земля; та щоб мав разум добрий та вік довгий». Молодой отец, теперь совсем не похожий на того растерянного, беспомощно мечущегося, каким он был накануне, красиво подтянутый поверх украинской «свитины» широким поясом, подносил новорождённого к каждому пившему за его здоровье и от его имени с низким поклоном выражал благодарность. Я не пил, но должен был всё же пригубить поднесённую чарку. Солнце уже садилось, когда мы с Анной Николаевной возвращались по крутому склону яра через запущенный старый вишнёвый сад домой. «Кто был сегодня самым счастливым участником семейного торжества?», — спросила Анна Николаевна, хотевшая сказать, что счастливее даже матери и отца был я, случайный гость на семейном пиру, которому столько простой искренней, прямо дружеской благодарности высказывали родители. Я, однако, признавал это впечатление Анны Николаевны предвзятым и пристрастным в мою пользу, так как считал, что подлинно счастливым чувствовал себя — и был в действительности — отец новорождённого, преобразившийся в ответственного, умеющего держать себя с достоинством «батька».

С кратковременным пребыванием в Ковальщине связано у меня и воспоминание о поездке в Годяч, чтобы навестить жившую там в одиночестве старуху — мать М. П. Драгоманова, в то время бывшего профессором истории в Болгарии (в университете в Софии). Инициатором и организатором поездки в Годяч была Анна Николаевна. В Годяче, на краю города, на очень высоком берегу Псёла стоял небольшой белый домик, напоминавший более просторную украинскую хату с окружающим садом. Из окон дома и с веранды открывался вид на простор полей, на бескрайнюю полтавскую степь, по которой, извиваясь, уходил вдаль Псёл.

Мы были очень любезно и просто приняты приветливой и умной старухой, матерью М. П. Драгоманова. Во время нашего визита вошла и скромно села в стороне, а затем приняла участие в разговоре одетая по-украински и говорившая без всякой натяжки и без всякой рисовки, просто, на украинском языке, девушка, показавшаяся мне совсем молодой, хотя имела вид человека, не обладавшего цветущим здоровьем. Она вошла, сильно прихрамывая на одну ногу. Скоро я заинтересовался её рассказами о Годяче и его окрестностях. Разговор перешёл на более общие темы. Она упрекала приезжавших на лето студентов за отрыв от местной общественной жизни, за их отчуждённость от сельского народа. Анна Николаевна с бабушкой вышли в сад. Собеседница моя, когда она вошла, не была представлена, и мне ничего не говорили слова Анны Николаевны, которая, проходя, сказала мне, что это одна из внучек хозяйки дома. Между прочим, как на признаки некоторого поворота у украинской студенческой молодёжи внимания к украинскому селу и украинскому народу, я указал на усиливающийся интерес за последний год к издающимся в Галиции газетам «Народ» и «Хлибороб» и на присылку в эти газеты литературного материала из Украины. Незадолго перед тем в одном из номеров полученного (в закрытом письме) «Народа» было напечатано стихотворение неизвестного мне до того времени поэта. Я помнил это стихотворение и попытался рассказать наизусть: