Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути - читать онлайн книгу. Автор: Захарий Френкель cтр.№ 31

В назначенный час из химической лаборатории вышли студенты старших курсов естественного факультета, к ним присоединились из анатомического здания студенты-медики, и с Моховой улицы из нового здания университета стали подходить студенты-юристы и филологи. Сходка ещё не успела организоваться, как во двор с Никитской улицы и через проход с Моховой въехали, очевидно, заранее подготовленные конные жандармы и казаки с занесёнными в воздухе нагайками. Они быстро оцепили главную массу собравшихся и отрезали отдельные группы подходивших студентов. В это время в середине окружённых была прочитана резолюция о поддержке всех требований студентов Петровской академии и о единодушном требовании студенчества Московского университета об отмене вредного для дела образования университетского устава 1887 г. А тем временем во двор были введены многочисленные полицейские наряды, двойным кольцом окружившие нас. По приказу офицера задние ряды казачьего отряда стали напирать крупами коней на окружающих студентов, вытесняя их со двора через проход на Моховую улицу, которая оказалась оцепленной полицией. Всех участников сходки, оцепленных пешим и конным отрядами, провели по Моховой и через широко открытые ворота втолкнули в здание Манежа. Ворота закрылись. Проходили часы, нас держали в Манеже, не позволяя никому выходить и отказываясь передать какие бы то ни было наши заявления. Только к вечеру разрешили собрать деньги и передать для закупки булок. Поздно ночью нас переписали и в окружении конной и пешей полиции провели по ночным улицам Москвы в Бутырскую тюрьму. В той группе, в которой был я, оказалось около четырёхсот студентов разных курсов и факультетов. Большие камеры пересыльной тюрьмы были открыты в общий коридор, и мы разместились на отдых на голых нарах.

Утром следующего дня были выбраны старосты для организации питания. Началась шумная студенческая жизнь. Попытка тюремного начальства закрыть на замок и разобщить камеры вызвала чрезвычайное возмущение, и камеры вновь были открыты. Скоро в самой обширной камере было сооружено возвышение из нар, устроена кафедра и, сначала совершенно неорганизованно, начались выступления добровольцев-певцов и рассказчиков. Из уст в уста передавались всякие слухи, непроверенные, часто совершенно вздорные.

Очень скоро наладился выпуск первого рукописного листка — «Бутырского слова». В одной из более тихих камер устроилась редакция, работавшая под руководством юриста старшего курса, с целым штатом сотрудников, корреспондентов, фельетонистов, рецензентов. Изготовлялась газета в одном экземпляре. В ней помещались выдержки из проникавших с воли «Русских ведомостей». Когда очередной номер бывал готов, все камеры оповещались о предстоящем его громком чтении. Народ густыми толпами спешил слушать «Свободное слово». Особенно большой интерес стал вызывать выход газеты, когда появилось другое издание, остроумно и иногда очень удачно воспроизводившее реакционный правительственный орган «Московские ведомости». Между «Свободным словом» и «Бутырским словом» развернулась полемика. Было организовано несколько комиссий: лекционная, литературно-концертная, статистическая. В последней комиссии я провёл работу по «всеобщей народной переписи» и по разработке её материалов. Нас, имевших между собою общение через соединявший камеры коридор, оказалось более 400 человек. На следующий день было приведено в Бутырскую тюрьму ещё несколько сот студентов, пытавшихся собраться на сходку. Но они были размещены в другом крыле и не могли установить с нами общения.

В шумной, бурлящей и бушующей жизни нескольких сот студентов невольно бросалось в глаза полное отсутствие навыков и приёмов к организованному общежитию. Не было даже представления о том, что для возможности высказаться нужно соблюдать очередь и порядок, а для поддержания порядка необходимо какое-то руководство, нужно выбрать ведущего-председателя, секретаря. Это казалось каким-то нарушением общей свободы. Проводя при переписи личный опрос каждого в отдельности, я всячески убеждал в необходимости выбрать председателя и подчиняться на собраниях порядку, говорить, только получив слово и пр. Теперь кажутся просто невероятными хаос и анархия, господствовавшие на студенческих собраниях. Но, ведь, чтобы усвоить необходимые приёмы и навыки многолюдных общественных собраний, понадобилась длительная послереволюционная практика всяческих собраний и митингов, и особенное «общественное воспитание» под руководством пришедшей к власти партии и комсомола.

Пребывание в Бутырках затягивалось. Поднятый в бутырском «Свободном слове» вопрос об открытии в тюрьме чтения университетских курсов встретил широкий отклик. Был разыгран фарс торжественного открытия «Бутырской академии». Один из старост, студент-медик Вегер, выделявшийся зычным голосом и большой окладистой бородой, был избран ректором и произнес на торжественном собрании ректорскую речь. Открылось чтение лекций на юридическом и естественно-историческом факультетах. Но в это время началась развязка затянувшейся «Бутырской эпопеи».

В один из первых мартовских дней я был вызван в тюремную контору, где мне сообщили, что по решению специальной административной комиссии я уволен из университета и высылаюсь под гласный надзор полиции в распоряжение Черниговского губернатора. В конторе меня продержали до позднего вечера, затем я был передан жандармскому унтеру, которому вручили пакет «с приложением студента Френкеля», адресованный Черниговскому губернатору Анастасьеву.

С тоскливым чувством бессилия и бесполезности сидел я бок о бок с плотным жандармом, увозившим меня на Курский вокзал. Там он усадил меня на одну скамейку с собою, принес мне хлеб и чай, попросив расписаться в получении довольствия. В пути мы не развлекали друг друга разговорами. Трудно мне пришлось при переезде от станции Круты до Чернигова: несколько перегонов на почтовых лошадях по зимнему пути в моей лёгонькой шинели. Я зарывал нос в сено, чтобы не отморозить, да отогревался чаем, пока меняли лошадей на почтовых станциях. Рано утром жандарм доставил меня в канцелярию губернатора. Невзирая на ранний час, губернатор уже совершал свой утренний обход. Жандарм с пакетом и я в качестве приложения к пакету оставались довольно долго в передней, ожидая его. Губернатор вошел с улицы в пальто и, по тогдашнему обыкновению, с тростью. Жандарм, отдав ему честь, отрапортовал о доставке высланного и вручил пакет. Пробежав препроводительную бумажку, Анастасьев сделал несколько шагов в моем направлении и, потрясая своею тростью, повышенным голосом обратился ко мне: «Вы, милостивый государь, поехали учиться, а вместо этого занимались политикой. Если вы попали под гласный надзор ко мне в губернию, я вас отучу от политики. Я вам покажу!». Он выразительно повертел своею тростью в воздухе и, обращаясь к своему делопроизводителю, приказал: «Отправить его с околоточным в Остёр!» С этими словами его превосходительство проследовал в свои апартаменты.

Через несколько минут делопроизводитель отправил меня с городовым в полицейскую часть. Там меня много часов продержали за решеткой, где были задержанные за всякие провинности и, наконец, я был отправлен с полицейским опять на почтовых в довольно долгий путь из Чернигова в Остёр. Я опять мучительно промёрз. С жутким волнением проехал я мимо нашего сада в Попенках и был доставлен в Остёр, из-за позднего времени — на квартиру к становому приставу Федорову. Он хорошо знал моего отца, вероятно, и меня не раз видел, когда, проезжая по «своему стану», заезжал к нам в сад и получал, сколько хотел, отборных фруктов и лучших овощей. Он выразил, впервые за весь мой путь от Бутырок, простое человеческое сочувствие мне, высказал тревогу, не заболел ли я, промёрзнув в дороге, устроил мне у себя тёплый ночлег и ужин. Утром он сам лично отвёз меня в Попенки и сдал меня, как состоящего под гласным надзором, отцу под расписку. Разумеется, он знал, что его любезность, доставка меня к родителям не останутся без «благодарности» ^[24].