Ледяное забвение - читать онлайн книгу. Автор: Александр Ковалевский cтр.№ 28

Гитлер говорил без умолку уже более трех часов. У невольных заложников его речевого эгоизма слипались глаза, и они незаметно терли их пальцами, дабы не уснуть прямо за столом, а неугомонный оратор с настойчивостью дятла продолжал вдалбливать им в головы:

— Поскольку лишь незамутненное расовое сознание способно обеспечить сохранность нашей расы, то наши расовые законы совершенно недвусмысленно должны быть направлены на борьбу с любой расовой заразой, а не только с одними лишь евреями. Высшие слои, которых ни в малейшей степени не интересовала бедственная судьба сотен тысяч переселенцев из Германии, ныне испытывают сочувствие к евреям, хотя те имеют пособников во всем мире и, в отличие от немца, способны акклиматизироваться как в Лапландии, так и в тропиках. Судя по Ветхому Завету, еврею не может повредить ни долгое пребывание в пустыне, ни переход через Красное море… — Говоря о высших слоях общества, фюрер с подозрением поглядывал на своих слушателей. Их лица никакого сочувствия к евреям не выражали, и он вдохновенно заговорил про любовь к соотечественникам.

— Всю ту любовь, которая выражается в сочувствии, высший слой, сохранивший в себе здоровые начала, должен безраздельно отдавать только своим единоплеменникам. И тут есть чему поучиться у христианства. Ибо нет другой веры, более фанатичной, исключительной и нетерпимой, в выражении любви к своему богу, чем эта. Именно с такой фанатичностью, исключительностью и нетерпимостью и должны вожди Германии выражать свою любовь к соотечественникам-немцам, которые верно служат своему сообществу и честно выполняют свой долг. Но и здесь нужно соблюдать меру и сочувствовать только тем, кто принадлежит к твоей нации. После войны, — глаза фюрера подернулись мечтательной поволокой, — после войны ничто не сможет заставить меня отказаться от намерения разрушать город за городом, до тех пор, пока все евреи не покинут их и не отправятся на… Мадагаскар или в какое-либо еще еврейское национальное государство.

Услышав про Мадагаскар, Мартин Борман, внимавший каждому вылетевшему изо рта фюрера слову, изумленно уставился на своего шефа, но тот пояснять, с каких это пор остров Мадагаскар стал еврейским национальным государством, не стал и без всякого перехода пустился философствовать на темы мироздания.

— Будь у нас возможность увеличивать до нескольких миллионов раз, мы бы открыли новые миры, — продолжил Гитлер свою принудительную проповедь. — Все в этом мире и большое, и маленькое одновременно, все зависит от того, по отношению к большему или меньшему мы рассматриваем ту или иную вещь. Единственное, что остается, — это изучать законы природы, чтобы не действовать против них; ибо это значило бы восстать против воли неба. Если я и намерен уверовать в божественный закон, то лишь ради сохранения арийской расы. Не следует так уж высоко ценить жизнь каждого живого существа. Если эта жизнь необходима, она не погибнет. Навозная муха откладывает миллионы яиц. Все ее личинки гибнут, но мухи остаются. Останется, прежде всего, не индивидуальная мысль, но настоянная на крови субстанция. Из нее-то и родится мысль. Она-то и родит мысль, — запутавшись в своем неиссякаемом потоке сознания, повторил фюрер, умудрившийся смешать в одну кучу арийскую расу и навозных мух.

В разгар очередного нудного монолога Гитлер вдруг прикрыл глаза и задремал в кресле. Гости начали перешептываться, надеясь разбудить его. Минут через десять фюрер встрепенулся и, несмотря на то, что было уже полвторого ночи, проговорил еще больше часа.

Ирма слушала словесные излияния фюрера лишь урывками, когда меняла приборы на столах гостей, и в смысл его речей особо не вникала. Гитлер определил для немецких женщин своеобразную нацистскую доктрину: «Kinder, Kuche, Kirche» (дети, кухня, церковь), согласно которой основной их функцией являлись ведение домашнего хозяйства и семья, а большего Ирме и не надо было. По указанию Гитлера ее каждое воскресенье возили в церковь, а детьми она обзаведется, как только выйдет замуж за Гюнтера. Правда, пожениться им постоянно мешали какие-то обстоятельства: то Гюнтера в армию призвали, из-за чего свадьбу пришлось отложить на неопределенное время, то они вдруг поссорились, потому что Ирма устроилась гувернанткой у фюрера. Теперь вот война началась, которая, как она очень надеялась, должна была скоро закончиться победой Гитлера над Францией, как было с Польшей, которую вермахт разгромил фактически за неделю.

Для Гюнтера же было очевидным, что добиться скорейшего окончания войны можно лишь путем свержения Гитлера. Только о том, что он состоит в антигитлеровском заговоре, Ирма знать не должна.

Когда европейская война стала суровой реальностью, неутомимый Ханс Остер возобновил свои усилия по расширению и укреплению боевой группы, которая в сентябре 1938 года должна была ворваться в рейхсканцелярию и убить фюрера, несмотря на мнение высших руководителей заговора, считавших, что Гитлера надо было арестовать, дабы он предстал перед показательным судом за совершенные им явные преступления.

Тогда в эту штурмовую группу входило около шестидесяти молодых офицеров, студентов и рабочих. Смешанный состав группы, которой командовал офицер абвера Гинц, должен был продемонстрировать сплоченность всех оппозиционных сил Германии в борьбе с нацистским режимом.

Во время кризиса 1938 года адмирал Канарис позволил Остеру создать в абвере фактически оперативный штаб Сопротивления. Хотя сам Канарис был противником организации убийства фюрера, он дал понять Остеру, что не будет мешать действиям заговорщиков, если те решат физически устранить Гитлера.

По своему складу характера Вильгельм Канарис был пессимистом и говорил Остеру, что Германия прошла точку невозврата еще после оккупации Праги в марте 1939 года. А после нападения на Польшу он с мрачным отчаянием фаталиста предсказывал в те дни, что «это начало конца Германии», и не верил, что можно было еще что-то предпринять для ее спасения. Под влиянием Остера он все же согласился значительно усилить уже существовавшую в абвере небольшую боевую оперативную группу, которая была замаскирована под «строительно-тренировочную роту». Возглавить эту группу было предложено тому же капитану Гинцу, который был командиром специального отряда оппозиции в 1938-м. По замыслу Остера капитан Гинц должен был стать командующим своего рода внутренних войск оппозиции, способных в случае необходимости предпринять силовые действия против нацистского режима.

По возвращении с Западного вала Гюнтер при встречах с Остером отмечал, что пока войска видят в Гитлере победителя, осуществить военный переворот нереально.

— Молодые офицеры опьянены Гитлером, и нельзя точно сказать, чей приказ будут выполнять солдаты — генерала, предпринявшего попытку переворота, или верных фюреру полевых офицеров, — пояснил он причину своих сомнений.

— Ты прав. Единодушия в германской армии больше не существует, — согласился Остер. Но больше всего его бесило бездействие генералов. Из-за пассивного отношения командующих Западной группировкой к подготовке переворота оппозиция не могла рассчитывать на сколько-нибудь активную поддержку с их стороны.

Мысль о том, чтобы убить Гитлера, избавив тем самым военных от присяги, которую они давали живому Гитлеру, становилась все более привлекательной для участников Сопротивления. Многие вызывались добровольцами для выполнения этой акции, но Остеру приходилось отклонять их кандидатуры, поскольку у них не было практически никаких шансов подойти к Гитлеру на достаточно близкое расстояние.