Девица ударила тонкими пальцами по струнам, извлекая первые ноты из лютни, и красивым, глубоким голосом затянула слезливую, но очень душевную любовную балладу. Некоторые мужики к середине истории даже украдкой пустили скупую слезу, делая вид, что это копоть от масляных ламп в глаз попала.
После любовной баллады молодая женщина — а я уже присмотрелся и понял, что ей было где-то между двадцатью и двадцатью пятью годами, очень маловероятно, что больше — исполнила пару веселых песен. Закончила бард свое выступление чередой похабных частушек, от которых мои коллеги краснели, а я только одобрительно хмыкал, отмечая изобретательность неизвестного дружинника — героя бойких четверостиший.
Певица была крайне опытна в выступлениях и хорошо умела работать с публикой. Сначала демонстративно ерзала на стуле, позволяя разглядеть себя, потом, когда все смотрели на разрез ее рубашки, затянула заунывную балладу, а чтобы сделать трактирщику хорошую кассу на пиве и вине — подняла градус веселья, в конце срываясь в похабную вакханалию. При этом всем своим видом она показывала посетителям, что смотреть на нее — всегда пожалуйста, а вот трогать не стоит, что подтверждал небрежно спрятанный за пояс длинный кинжал.
На последнем аккорде девушка сорвала с шеи платок, который бросила себе под ноги на помост — для звонкой монеты, а сама глубоко поклонилась благодарной публике, давая всем желающим получше рассмотреть содержимое ее декольте. В этот момент я во второй раз отметил про себя, что девушка эта точно профессионал своего дела и в каждый ее жест, взгляд, вздох, ужимка и закусывание пухлой губы при подтягивании струн лютни — лишь игра на публику.
Монеты полетели на платок потоком. В основном трешки и половинки, но часто мелькали и серебряные, а впечатленные купцы из первого ряда, которые лучше всего рассмотрели, что у девушки пряталось под едва держащимися тесемками рубашки — вовсе расщедрились на несколько звонких десяток.
Бард отправила несколько воздушных поцелуев в зал, чем вызвала волну одобрительного гула, ловко сгребла все монеты в кучу, подхватила платок и двинулась к стойке трактира, чтобы выплатить долю хозяина за предоставленную ей возможность спеть для его гостей.
Обычные трактирщики брали с певцов и артистов десятину, как случилось и сейчас, судя по тому, как быстро произошли расчеты. В более элитных заведениях, куда заглядывали аристократы, видные купцы и командиры дружин с женами, было штатное расписание, и барды там были на зарплате, либо за большие деньги могли арендовать помост в надежде сорвать куш в пару золотых или даже «короля» от расщедрившегося барина или зажиточного торговца.
После выступления и расчета с трактирщиком певица растворилась где-то в зале: видимо, решила выпить и перекусить, а угостить барда после такого удачного выступления, какое было сегодня, любой посетитель почтет за честь, так что отбоя от желающих поставить ей кружку пива или стакан вина у девушки не было.
Остаток вечера прошел хорошо, бард всем подняла настроение, а в полумраке трактира даже стало как-то светлее. Я усердно делал вид, что не теряю интереса к разговорам коллег, сам рассказал пару историй — гвоздем вечера вообще стал мой рассказ о ситуации в Сердоне, когда ушлый хозяин постоялого двора пытался выгородить своего сынка и кинуть меня на деньги. Я усердно пытался вовремя смеяться там, где смеялись остальные и делать серьезный вид там, где остальные хмурились. Получалось у меня неплохо.
Хоть это и не избавило меня от пустоты внутри, но я понял, что смогу так жить.
Я достаточно гармонично влился в круг этих людей, с которыми меня объединяла работа с цифрами и счетом, они были не настолько сложны и многогранны, чтобы моя выжженная эмпатия хоть раз за вечер по-настоящему мне понадобилась. Хорошие, честные, простые и удобные в общении люди. Расходились по домам, как я понял по ободряющим хлопкам по спине, почти друзьями, так что я был официально принят в мытарскую братию града Трейла.
На следующее утро Илий, когда увидел меня, только вопросительно поднял бровь, будто спрашивая, где уже ставший привычным кошель с жалованием. Я ничего ему не ответил: завтра на работу, там и заберу свои деньги у Михиуса.
В этот выходной гулял дольше обычного. Изучил верхний город — все же выделил на это деньги, а после зашел в уже ставшее привычным и знакомым святилище.
После попойки с мытарями, работать стало даже проще. Быстрее выполнялись просьбы, легче шли дела. Я уже заканчивал отчетность за последний год и подготовил большую часть материалов еще за два года, так что в данный момент работа была поставлена на поток. Я проводил финальные расчеты, сверяясь со своими записями арабскими цифрами на навощенных дощечках, а Онг старательно заносил данные под мою диктовку в заранее сшитую амбарную книгу.
Как я и ожидал, и в баронском учете закрались те же ошибки, что и у головы Сирдона — расхождение мер с итоговой стоимостью в пересчете на кло. Недостача составляла порядка семисот золотых только за прошедший год, при общем обороте по натуральному оброку на все княжество в двенадцать тысяч с лишним — крайне и крайне значительная сумма. В наличных деньгах же все было практически идеально, я еще на середине работы понял, что цифры приходов с отмеченными в книгах учета бьются идеально.
Если бы я был в норме, я бы очень сильно напрягся.
Налицо вырисовывалась коррупционная схема, при которой кто-то целенаправленно обносил барона, причем делал это виртуозно, пряча хвосты то тут, то там, не давая поводов для глубокой проверки.
На мытарей было думать бесполезно — они, в основном, работали со звонкой монетой и часто под личную ответственность собирали налоги. Кроме того, каждый наличный кло было легко проконтролировать. С натуральным оброком было все намного сложнее, потому что каждый, кто выбирал эту форму налогообложения или был обязан платить еще и «натурой» по решению барона, нес, что имел. В итоге у меня было более полусотни позиций: от привычной пшеницы, капусты и муки, до таких экзотичных вещей, как сушеные травы, лечебные грибы или, не будь сказано, памятные по Сердону щенки борзых.
И вот именно в этом хаосе кто-то очень грамотно дергал за ниточки.
Я четко знал, что один человек провернуть такое не способен — тут действовала большая группа, причем весьма тонко и системно.
Самая главная проблема воровства натурального оброка — это его конвертация в деньги. Если условный мытарь, голова или другой участник процесса сбора налогов зажмет себе мешок муки или полтелеги капусты, его очень быстро сдадут собственные соседи или коллеги. Именно поэтому за учетом натурального оброка следили не так строго, как за денежным. Каждого, кто позарится на эту долю аристократа, можно было легко поймать за руку и быстренько эту руку отрубить. Или две. А еще голову. Это уже решал сам аристократ, потому что воровали не только из его кармана, но, по факту, и из кармана короля, которому аристократ тоже платил налоги со своих земель.
Так что тут имело место типичная история с откатом и обналом по ценам ниже рынка.
Такое, видимо, было не слишком распространено и даже если до такой схемы додумались, то реализовать ее было очень трудно: каждый участник цепи должен был молчать, как могила. Учитывая импульсивность местных жителей и тягу населения решать вопросы силой, подобные кооперативы по распилу чужой собственности разваливались с умопомрачительной скоростью, достаточно было кому-нибудь одному почувствовать себя обделенным.