– И что еще, кроме Кордубцева, вы желаете переменить? В каком направлении?
– Задача перед нами стоит, Варвара, такая: возврат Советского Союза к жесткому социализму. То есть реставрировать тоталитарное государство сталинского типа.
– Но зачем?! – ошеломленно выговорила девушка и даже локоть свой из-под петренковской руки вырвала, отпрянула и глянула исподлобья.
– Знаешь ли ты, Варя, какие государства на планете менее всего от страшных вирусов пострадали? Не догадываешься? Я тебе скажу: Северная Корея и Туркменистан. Самые что ни на есть тоталитарные.
– Так это наверняка потому, что там правду скрывают. Не говорят о заболевших-умерших.
– А может, и хорошо, что скрывают, а? Меньше паники. Но главное-то иное. Из Северной Кореи, как ты знаешь, мало народу выезжает, а еще меньше въезжает. Никакого туризма, границы закрыты. Вот и вирусов нет.
– И вы хотите, чтобы и здесь стало, как у Ким Чен Ына? Идеи чучхэ и все такое?
– Знаешь, идеи чучхэ все-таки лучше, чем помирать в мучениях, задыхаясь от ковида. Или от радиации.
Варя еще на шаг от полковника отступила:
– Нет! Я не хочу, как в Северной Корее!
– А чем плохо? Ни богатых нет, ни бедных. Ни олигархов, ни коррупции. Граница на замке. Никакой пошлости на ТВ и в Интернете. Плюс у нас, в отличие от корейцев, страна – обильная да богатая! Нефть, газ, металл, золото! Пашни, леса! Да мы в тысячу раз лучше их жить сможем! Главное только устроить: граница на замке. Чтобы выезжали не пятьдесят миллионов в год, как было в две тысячи девятнадцатом, а человек двести, как в начале пятидесятых: дипломаты и общественные деятели. А въезжают пусть не тридцать миллионов, как у нас в том же девятнадцатом, а пара тысяч отборных туристов из соцстран. И будем мы жить сами по себе, а мир – сам по себе. А как это можно устроить? Только реставрировав сталинизм.
– Кто это там у вас до такого додумался?!
– Решение принято на самом верху. И для нас с тобой оно является боевой задачей.
– Не хочу и не буду я делать так, чтобы мы как в Северной Корее жили!
– Варя, ты же знаешь свойство приказов: они не обсуждаются, они исполняются. Ты, конечно, можешь начать демагогию, что здесь, в ином теле, ты вроде как и не капитан спецслужбы, а я тебе отвечу: если вдруг откажешься, в свое время и в свое тело больше не вернешься. Ни ты, ни Данилов. А я – возвращусь. И распоряжусь, чтобы твое настоящее тело, пребывающее в коме в нашем родном времени, просто отключили от систем жизнеобеспечения, да и все. И даниловское – тоже. И ты, пожалуйста, не думай, что тебе, на крайний случай, удастся здесь, в прошлом, прожить-отсидеться. Не будет такого. Как наши исследования показали, если тело путешественника во времени, пребывающее в коме в нашем времени, в двадцать первом веке, вдруг умирает – его душа или сущность в прошлом тоже прекращает свое существование. В их тела возвращается подлинный хозяин. В твое здешнее – твоя родная бабка. В даниловское – его отец. А вам обоим – ни тебе, ни ему – не останется места ни в каком из миров. Прости, но ничего, как говорится, личного, просто служба. Ты ведь давала присягу.
Варвара глядела исподлобья, покусывая губу. С Петренко она больше не сближалась, шагала параллельным курсом на расстоянии пары шагов.
– И насколько я знаю, – продолжал полковник, – твоего возлюбленного здесь взяли? Он сидит неизвестно где и по какому обвинению? Так?
– Так.
– Будешь работать со мной – у тебя появится шанс его вытащить. А нет – значит нет.
– Типический случай шантажа, – проговорила Варя сквозь слезы.
– Шантажа, говоришь? – ощетинился Петренко. – А как ты хотела? Мало ли что мне в задании не нравится? Но приказ есть приказ. И как сказано в уставе, исполнять его надлежит беспрекословно, точно и в срок.
– Лучше б вы вообще здесь не появлялись! – в сердцах выкрикнула она.
– Конечно, для тебя лучше. Ты жила прекрасной жизнью дезертира: ела, пила, любила в свое удовольствие. Но когда-то и кому-то надо же было тебя призвать к порядку. Ладно, Кононова, подумай пока над обстановкой, над тем, как лично ты можешь быть полезной для выполнения боевой задачи. Что предстоит сделать, чтобы добиться наилучшего результата. А цель у нас очень простая: запустить перестройку в СССР немедленно, сейчас. Но совсем не такую, как Горбачев в восемьдесят пятом затеял. И никакой второй волны оттепели, которую Хрущев с твоим Даниловым планировали, не будет! Изменения пойдут в обратную сторону: будем жестко закручивать гайки, устанавливать казарменный социализм сталинского типа. Тем более за шесть лет, прошедших после кончины Батьки, от его парадигмы далеко не ушли. Вот и подумай сегодня на досуге, как нам всем к порядку вернуться…
– Сергей Александрович!.. – воскликнула девушка.
– Александр Тимофеевич, – поправил собеседник.
– Да, хорошо, Александр Тимофеевич, но ведь вы же совсем не сталинист! И никогда им не были! Вы всегда, насколько я помню, демократом слыли, в самом хорошем смысле этого слова, либералом. Против операции «Рентген» возражали, то есть ликвидации во имя высших интересов без суда. Что же с вами стало теперь? Или на вас так тело собственного отца влияет, который, похоже, отпетым сталинистом был?
– Взгляды каждого человека имеют свойство трансформироваться. Иной раз минус меняется на плюс. И если б ты сама своими глазами видела, что происходит у нас там, в будущем, думаю, тоже распростилась бы с интеллигентским слюнтяйством. Посмотрела бы на людей, которые еще вчера были бодры и веселы, а сегодня задыхаются на больничной койке, пожила бы в мире, где чистая, незараженная вода – редчайшее благо и ее потребление нормируют из расчета три литра в день на человека… Думаю, и твои бы взгляды трансформировались в сторону гораздо большей строгости – к себе и окружающим. Ладно, Варвара, дорогу до остановки сама найдешь. А завтра мы с тобой встретимся здесь же, в парке, и наметим порядок дальнейших действий. В десять ноль-ноль чтоб была тут как штык.
– У меня завтра лекция.
– Хватит этих дезертирских, расслабляющих разговорчиков, Кононова. «Лекция!» – передразнил он. – Давай соберись, товарищ капитан. – Полковник поднес ладонь к тулье летней шляпы, словно отдавая честь, а потом четко развернулся кругом и отправился к выходу из парка.
Полночи Варя проплакала.
Все думала: «Как мог он, Петренко, – такой либеральный, вдумчивый – подписаться выполнять людоедский приказ? Убивать ни в чем не повинных людей – предков Кордубцева? Как он может пытаться вернуть сталинский режим? И еще меня в это втягивает! Но я не хочу, чтоб я сама, родители мои и дети жили как в Северной Корее! Лучше десять тысяч раз погибнуть от вируса или радиации, чем целую вечность задыхаться в лживом, несвободном государстве! Без поездок за границу, свободных СМИ, частных кафе и гостиниц!»
Она прожила здесь, в СССР-1959, больше года и заметила, как постепенно распрямляются люди, становятся свободнее, все откровеннее обсуждают все на свете, чаще и радостней смеются. И как их прикажете загнать обратно, в сталинское корыто?! Она сама не хотела этого – и они не захотят! Хотя с другой стороны, кто народ особо спрашивает? Нас же не спрашивали власти ни о чем в двухтысячные и десятые годы, когда потихоньку, по кусочку от нашей свободы откусывали!