Примечания книги: Иосиф Бродский | Лев Лосев | LoveRead.ec

On Grief an Reason. P. 300. (Есть своего рода смиренная привлекательность в том, что меньшее комментирует большее, и в нашем уголке Галактики мы привыкли к подобного рода процедурам.)

Попытки научного описания феномена гениальности неоднократно имели место в психиатрии, психологии и генетике в течение последних двух столетий. Гениальность связывалась то с психической аномалией (Ломброзо, Нордау), то с физическими характеристиками (Кречмер), то с удачной комбинацией генов (Кольцов) и проч. (см. Kretschmer Е. The psychology of men of genius. N.Y.: Harcourt, 1931; Genius: The History of an Idea, ed. Penelope Murray. N.Y.: Blackwell, 1989; Леонгард К. Акцентуированные личности. Киев: Выща школа, 1989; в русской научной мысли – Sirotkina I. Diagnosing Literary Genius: A Cultural History of Psychiatry in Russia, 1880–1930. Baltimore – London: Johns Hopkins University Press, 2002).

Цветаева М. И. Об искусстве. М.: Искусство, 1991. С. 85–86.

Аверинцев С. С. Опыт петербургской интеллигенции в советские годы – по личным впечатлениям // Новый мир. 2004. № 6. С. 122–123.

Patera 2002. Vol. 1. P. 4. Сведения о словаре Ахматовой также предоставлены Татьяной Патера.

Строка из стихотворения «Памяти У. Б. Йетса». О том, какую роль сыграло это стихотворение в формировании мировоззрения Бродского, см. в главе V данной книги. Оден не раз повторял свое нигилистическое утверждение в статьях сороковых годов: «Искусство – продукт истории, ее следствие, а не причина. В отличие от других продуктов, например, технических изобретений, произведение искусства не возвращается в историю, чтобы активно на нее воздействовать. <...> Ошибочно мнение, что что-либо когда-либо происходило благодаря искусству». И снова, в неоконченном автобиографическом сочинении: «Толстой, который, поняв, что искусство ничего не делает (см. другие возможные переводы „makes nothing happen“ выше. – Л. Л.), бросил искусство, заслуживает куда большего уважения, чем какой-нибудь критик-марксист, изобретающий хитроумные резоны, чтобы великих художников прошлого приняли в Государственный Пантеон» (цит. по: Fuller J. W. Н. Auden: A Commentary. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1998. P. 288). Фраза из стихотворения Одена «Poetry makes nothing happen» является возражением на утверждение Йетса, что его пьеса «Кэтлин ни Хулиэн» будто бы послужила толчком к революционному движению в Ирландии.

Подробнее всего эта точка зрения изложена в разговоре с Дэвидом Бетеа (Интервью 2000. С. 537–538). Высказывания Бродского на тему независимости искусства от условий существования близко напоминают то, что В. Б. Шкловский провозглашал в 1919 году в статье «"Улла, улла", марсиане!»: «Все авторы (с которыми Шкловский полемизирует. – Л. Л.) считают, что искусство есть одна из функций жизни. Получается так: положим, факты жизни будут рядом чисел, тогда явления в искусстве будут идти как логарифмы этих чисел. Но мы, футуристы, ведь вошли с новым знаменем: «Новая форма – рождает новое содержание». Ведь мы раскрепостили искусство от быта, который играет в творчестве лишь роль при заполнении форм и может быть даже изгнан совсем... Искусство всегда вольно от жизни и на цвете его никогда не отражался цвет флага над крепостью города» (Шкловский В. Б. Гамбургский счет. М.: Советский писатель, 1990. С. 78–79). Бродский был хорошо знаком и с манифестом Шкловского, и с гневной на него реакцией идеологического официоза. Он, однако, не принимал философии искусства, питавшей теории русского формализма. Спор со мной о формализме он подытожил кратко: «Искусство не прием».

Бродский пишет об этом в неопубликованном мемуарном отрывке: «Я несколько раз расспрашивал мать и отца об этом дне, но они ничего толком не сказали. Я знаю только, что родился где-то на Выборгской стороне, в клинике профессора Тура. Мать говорила, что ею занимался сам профессор. Этот „профессор Тур“ и его одобрительные отзывы обо мне не оставляли меня всю жизнь» (РНБ. Ед. хр. 63. Л. 181). А. Ф. Тур (1894–1974) – известнейший русский врач-педиатр.

Ул. Рылеева, д. 2/6, кв. 10, на третьем этаже (нумерация квартир была позднее изменена; РНБ. Ед. хр. 63. Л. 184). В другом месте Бродский говорит, что в дом Мурузи (Литейный, № 24/27, на углу Пестеля (Пантелеймоновской), кв. 28) семья переехала в 1952 г. (Интервью 2000. С. 413). В статье Д. Новикова «Об экономии мрамора. К литературной истории дома Мурузи» (Аврора. 1989. № 6) дана дата 1955 г. Более поздние даты, видимо, правильны, так как в 1954 и 1955 гг. Иосиф учился в школах Кировского района, поскольку у отца сохранялась прописка на углу Газа и Обводного, то есть, вероятно, еще до обмена комнат отца и матери на две комнаты вместе в доме Мурузи.

По брошюре А. Кобака, Л. Лурье «Дом Мурузи» (Л.: Товарищество «Свеча», 1990).

Бродский ошибочно полагал, что это трофеи Крымской войны (см. «Полторы комнаты». Гл. 34).

Бродский И. Полторы комнаты (перевод Д. Чекалова; СИБ-2. Т. V. С. 346).

Зеркальность у Бродского – это главное свойство океана и рек, отражающих Время («Набережная неисцелимых»). Петербург – зеркало Европы, а не «окно в Европу» («Путеводитель по переименованному городу»). Он также город-Нарцисс, заглядевшийся на свое отражение (там же и «Полдень в комнате», У). Зеркало – граница жизни и смерти: «в конце пути / зеркало, чтоб войти» («Торс», ЧP). Будущее (и прошлое): «В будущем, суть в амальгаме, суть / в отраженном вчера...» («Полдень в комнате», У). Зеркало – это я сам: «Как хорошее зеркало, тело стоит во тьме...» («Колыбельная Трескового мыса», ЧP), «...твои черты, как безумное зеркало, повторяя...» («Ниоткуда с любовью надцатого мартобря...», ЧP), «Мы не умрем, когда час придет! / Но посредством ногтя / с амальгамы нас соскребет / какое-нибудь дитя» («Полдень в комнате», У). Есть и другие вариации этого мотива.

Из стихотворения Бенедикта Лившица «Дни творения» (1914).

Сведения по истории дома Мурузи приводятся в брошюре К. 3. Куферштейна, К. М. Борисова, О. Е. Рубинчик «Улица Пестеля. Пантелеймоновская» (Л.: Товарищество «Свеча», 1991).

«Петербургский роман». Гл. 27 (СИБ-2. Т. I. С. 65).

В кн.: Гумилев Н. С. Собрание сочинений. Т. 4. Вашингтон: Издательство книжного магазина Victor Kamkin, Inc. С. XXXV – XXXVI.

Насколько свободно она владела немецким, мы не знаем. В мемуарном очерке «Полторы комнаты» Бродский пишет о матери: «...всплескивает руками и восклицает: „Ach! Oh wunderbar!“ – по-немецки, на языке ее латвийского детства и нынешней службы переводчицей в лагере для военнопленных» (СИБ-2. Т. 5. С. 327). Из этого можно заключить, что немецкий был основным языком в семье матери. С другой стороны, в стихотворении-воспоминании о детстве «Благодарю великого Творца...», написанном в 1962 г., то есть когда образы родителей еще не подернулись ностальгической дымкой, Бродский не без мягкой иронии отзывался о материнском немецком: «За знание трехсот немецких слов / благодарю я собственную мать: / могла военнопленных понимать – / покуда я в избе орал „уа“, / в концлагере нашлось ей амплуа» (РНБ. Ед. хр. 59). Не исключено, что отсюда же полуидиш-полунемецкий волапюк в стихотворении «Два часа в резервуаре» (ОВП).

Мандельштам Н. Я. Вторая книга. М.: Московский рабочий, 1990. С. 90.

Там же. С. 180. Там же. С. 163: «(Отец) всегда считал меня бездельником, лоботрясом. Он был достаточно строг, каким и должен быть отец. Замечательный человек».

В переводе Н. Фельдман: «У меня нет совести. У меня есть только нервы»; Акутагава Рюноскэ. Новеллы. М.: Художественная литература, 1974. С. 539.

«Трофейное» (авторизованный перевод А. Сумеркина; СИБ-2. Т. VI. С. 12).

Из неоконченного стихотворения (1961?); РНБ. Ед. хр. 59. Л. 75.

Выставка трофейного немецкого оружия была открыта в том же помещении еще в 1943 г. и преобразована в музей в 1946 г. В 1949 г. в связи с репрессиями против ленинградского руководства и одновременной кампанией по уничтожению образа Ленинграда как «Северной столицы» музей был закрыт.

«Меньше единицы» (перевод В. Голышева; СИБ-2. Т. V С. 8).

Например: «...до этого еврея настоящего империалиста в русской литературе не было!» (Бар-Селла 1982. С. 231).

См. Волков 1998. С. 67. Интересны реминисценции из Сент-Экзюпери в стихотворении «Письмо генералу Z.» (КПЭ). Вероятно, форма стихотворения была подсказана Бродскому «Письмом генералу X.» Сент-Экзюпери. Проникнутое пафосом пацифизма и антитоталитаризма эссе «Письмо генералу X.» было написано в 1943 г. на военной базе в Северной Африке за два месяца до гибели и опубликовано посмертно. В России в шестидесятые годы оно имело хождение в самиздате в переводе М. К. Баранович; переводчиком Экзюпери был также знакомый Бродского писатель Рид Грачев (об истории русских «официальных» и самиздатских переводов Экзюпери см.: Кузьмин Д. Сент-Экзюпери в России // Книжное обозрение. 1993. № 44. С. 8–9). У Бродского «письмо генералу» иронически переосмысляется, оно написано в более иносказательном, символическом стиле. Особого внимания заслуживает сквозная топика карточной игры, начатая каламбуром – карты географические/игральные – в первой строке, она несет тему авантюризма, шулерства, расточительства. Возможным импульсом к возникновению в «Письме генералу Z.» мотива карт был рассказ вдовы Михаила Булгакова о встрече с Экзюпери на вечере у советника американского посольства в Москве 1 мая 1935 г.: «Француз – оказавшийся, кроме того, и летчиком – рассказывал про свои опасные полеты. Показывал необычайные фокусы с картами» (цит. по: Чудакова М. О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М.: Книга, 1988. С. 567).

В обширной литературе по культурной семиотике Петербурга нередко говорится о театральности города. Ср.: «В 1920 году Мандельштам увидел Петербург как полу-Венецию, полу-театр» (Ахматова А. А. Сочинения. В 2 т.: Т. 2. М.: Художественная литература, 1986. С. 206) или «П(етербург) театрален. Город-сцена: центр, Невский проспект, набережные, стрелка Васильевского, Ростральные колонны – бутафорские маяки, никому не светившие. Петропавловская крепость, никого ни от кого не защищавшая...» (Тульчинский Г. Город-испытание. В кн.: Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры. Вып. 1. Метафизика Петербурга. СПб.: Эйдос, 1993. С. 153).

Исследователи творчества Кузмина пишут о его цикле «Александрийские песни»: «Античность в русском символизме и – шире – модернизме чрезвычайно широко использовалась не только как средство выявления аналогий с современностью (что тоже было очень распространено), но и как способ представить себе нынешнее время в качестве реального продолжения той мифологии, которая создана древними и, пройдя через века, трансформировалась в мифологию современности» (Богомолов Н. А., Мальмстад Дж. Э. Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 105).

О петербургской эсхатологии наиболее подробно см.: Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст» русской литературы (Введение в тему). В кн.: Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М.: Прогресс-Культура, 1995. С. 259-367.

«Константин Ватинов – совершенно феноменальный автор и настоящий, на мой взгляд, петербуржец. [...] Ткань произведений Вагинова – это такая старая, уже посыпавшаяся гардина, да? В текстах Вагинова меня особенно привлекает это ощущение как бы ненапряженного мускула. Это постоянно чувствуется и в его композиции, и в интонации» (Волков 1998. С. 289, 290).

Исключения составляли специальные школы с преподаванием ряда предметов на иностранном языке, где преимущественно обучались дети номенклатурной элиты или людей со связями. Состоятельные родители могли платить за частные уроки языка или музыки.

Школу полагалось посещать в районе проживания, но у отца сохранялась еще довоенная прописка в Кировском районе. Я благодарен В. В. Герасимову за подборку материалов о школьных годах Бродского (РНБ. Ед. хр. 2. Лл. 1-6).

Вагинов К. К. Козлиная песнь. М.: Современник, 1991. С. 112. Среди стихов Н. А. Заболоцкого, которыми он восхищался, Бродский особо выделял «Обводный канал» (1928) (см. Волков 1998. С. 288). Описанная Заболоцким «барахолка», рынок подержанных вещей, просуществовал на углу Лиговского проспекта и Обводного канала до середины пятидесятых годов. Хотя во времена Бродского гужевой траспорт уже был редок, в остальном картина напоминала описание Заболоцкого:

А вкруг – черны заводов замки,

высок под облаком гудок...

И воют жалобно телеги,

и плещет взорванная грязь,

и над каналом спят калеки,

к пустым бутылкам прислонясь.

MC. Т. 1. С. 141. Эти неопубликованные стихи многим запомнились. Бродский часто читал их на публичных выступлениях, и они ходили в самиздате (см.: Пикач А. И от чего мы больше далеки? // Новое литературное обозрение. 1995. № 14. С. 181–187). К «джазовым» стихам того периода также можно отнести «Богоматери предместья, святые отцы предместья, святые младенцы предместья...» (MC. Т. 1. С. 65–66), части «Июльского интермеццо» (СИБ-2. Т. 1. С. 68–78) и «От окраины к центру» (там же. С. 201–204). О «джазовой поэтике» Бродского см. Петрушанская 2002.

Гордин 2000. С. 140 (в книге Гордина письмо приводится полностью).

Бродский неоднократно говорил, что среднюю школу ему кончить не удалось (см., например, Волков 1998. С. 25; Интервью 2000. С. 414), но в конце 1963 г. он писал в редакцию газеты «Вечерний Ленинград», опровергая возведенную на него клевету, в том числе, что он «недоучка, не окончивший даже среднюю школу»: «Я получил среднее образование в школе рабочей молодежи, так как с пятнадцати лет пошел работать на завод. Я имею соответствующий документ – аттестат зрелости, который готов предъявить в любую минуту» (цитируется в кн.: Гордин 2000. С. 168). Возможно, он имел в виду справку об обучении в вечерней школе.

См. статистические и другие сведения в кн.: Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина. М.: Международные отношения, 2001. Гл. 5; и в кн.: Солженицын А. И. Двести лет вместе. Ч. П. М.: Русский путь, 2002. С. 404-405.

Язык и культура – весьма общие категории, что делает понятие «национальность» малоинформативным в том, что касается отдельного представителя национальности. Как и самоидентификация, уточненная Бродским, язык и культура, формировавшие его личность, могут быть точнее описаны как язык и культура русской интеллигенции двадцатого века. Можно было бы еще добавить: «ленинградской». С другой стороны, язык и культура не являются тотальными детерминантами, и параметры личности не устанавливаются раз и навсегда. Так, «языковая личность» Бродского менялась в связи с приобретаемым жизненным опытом: активным общением с неинтеллигентными слоями русского общества, жизнью в северной деревне, интенсивным изучением польского и английского языков и, наконец, собственным языкотворчеством, сознательными поисками еще неосуществленных возможностей родного языка.

Труды и дни. С. 59. См. также Бондаренко 2003; критик русского националистического (но не шовинистического) направления приводит весьма убедительную подборку фактов, доказывающих индифферентное отношение Бродского к «еврейскому вопросу». А. И. Солженицын даже упрекает его за это (Солженицын 1999. С. 191).

Это то, что рассказывал мне отец поэта, А. И. Бродский, в 1972–1975 гг. Бродский, видимо, совместил обстоятельства жизни прадеда и деда, когда говорил: «Дед мой был из кантонистов, он отслужил двадцать пять лет в армии, и у него была своя маленькая типография» (Интервью. С. 412). Институт кантонистов был окончательно упразднен в России еще в 1858 г. Если бы кантонистом в детстве был дед Бродского, то к моменту рождения отца поэта (1903) ему должно было быть, по крайней мере, лет шестьдесят.

Интервью 2000. С. 328. Бывал ли Бродский в Бродах? Я никогда не слышал от него о поездках на Украину и полагал, что он видел ее только из окна поезда по дороге в Крым или Одессу. Однако в недатированной открытке родителям из Милана (хранится в музее Ахматовой в Петербурге) Бродский, сообщая, что зашел взглянуть на «Тайную вечерю» Леонардо, добавляет: «Помню, видел я впервые изображение этого „Делового ужина“ в Млинах, в саду с чудными желтыми сливами». «Млин» – «мельница», нередкий топоним на Украине. Есть населенный пункт с таким названием и неподалеку от Брод.

Освобождение 2000. С. 70. Бродский откровенно рассказывал, как ему удалось «закосить», отделаться от призыва: «У меня была хорошая докторша. Все в Ленинграде, кто хотел уклониться от службы в армии, шли к ней. Про меня она сказала, что я психически нестойкий, и назначила мне лекарство... Венгерские возбуждающие таблетки. Их принимало полгорода» (Труды и дни. С. 53). Это забавный застольный рассказ, но, как показало дальнейшее, болезнь сердца действительно имелась. Ранее, в восемнадцатилетнем возрасте, он получил отсрочку от призыва в связи с заболеванием отца (инфарктом).

См. вторую главу мемуарного эссе «Меньше единицы».

Осенью 1963 г., отвечая на статью в «Вечернем Ленинграде», в которой его объявили тунеядцем, Бродский писал: «Я работал в геологических партиях в Якутии, на Беломорском побережье, на Тянь-Шане, в Казахстане. Все это зафиксировано в моей трудовой книжке» (цит. в: Гордин 2000. С. 171). Всего Бродский ездил в экспедиции пять раз: в 1957 и 1958 гг. к Белому морю, в 1959 и в 1961 гг. в Восточную Сибирь, Якутию и в 1962 г. в Казахстан. Летом 1961 г. в якутском поселке Нилькан в период вынужденного безделья (не было оленей для дальнейшего похода) у него произошел нервный срыв, и ему разрешили вернуться в Ленинград (см. Шульц 2000. С. 76).

Британишский В. Поиски. Л.: Советский писатель, 1958. С. 14–15, 20.

Самиздатское авторизованное собрание сочинений Бродского в пяти томах, подготовленное В. Р. Марамзиным в 1972–1974 гг.; основной источник последующих публикаций произведений Бродского до 1972 г. Далее – MC.

Цитируется по ксерокопии, переданной Э. Ларионовой в Гуверовский институт. Купюры в квадратных скобках.

Интервью, данное Валентиной Полухиной в июне-июле 2004 г. Я благодарю В. П. Полухину за разрешение цитировать еще неопубликованное интервью.

РНБ. Ед. хр. 63. Л. 63. О сходной работе Бродского вспоминает Д. В. Бобышев – «в монтажной бригаде на Балтийском заводе. Ему нужно было лазать в трубы, проверять их после сварки» (Бобышев 2002. С. 79).

Из поэмы Михаила Луконина «Рабочий день» (цит. по антологии: Русская советская поэзия. М.: Художественная литература, 1954. С. 695).

Интервью 2000. С. 150. Там же. С. 133: «Любой автор, берущийся за перо в Ленинграде, сколь бы молод и неопытен он ни был, так или иначе ассоциирует себя с гармонической школой, имя которой дал Пушкин».

Первое, несколько менее представительное, издание называлось «От романтиков до сюрреалистов» (Л.: Время, 1934).

Вышла без имени Мирского, который был в год выхода книги, 1937-й, арестован (в книге составителем был назван один из переводчиков – М. Гутнер). Бродскому эту высоко ценившуюся в кругу его друзей книгу подарил в 1963 г. на день рождения М. Б. Мейлах (Мейлах 1997. С. 159).

О второй поездке Бродского в Польшу есть книга: Tosza Е. Stan serca: Trzy dni z Josifem Brodskim. Katowice: Ksiażnica, 1993.

Одно время под влиянием Уманского и его кружка (см. ниже) Бродский интересовался и оккультизмом, пытался, например, читать трактат русского мистика начала XX в. В. Шмакова «Арканы Таро» (см. Мейлах 1997. С. 162). Это увлечение скоро прошло, но оставило некоторый след в поэме «Исаак и Авраам». Позднее в стихотворениях «Два часа в резервуаре» (1965) и «Речь о пролитом молоке» (1967) встречаются резкие выпады против оккультизма.

Отрывки из заметок о поэтах девятнадцатого века см.: Труды и дни. С. 29-39.

Эти строки Мандельштама близки к теории литературной эволюции, развитой Ю. Н. Тыняновым и другими русскими формалистами.

Семенов Г. С. Прощание с осенним садом. Л.: Советский писатель, 1986. С. 112.

Ушаков Н. Н. Стихотворения. М.: ГИХЛ, 1958. С. 68-69.

Шефнер В. С. Избранные произведения. Л.: Художественная литература, 1975. Т. 1. С. 137.

Русская мысль. № 3750. Литературное приложение № 7. 1988. 11 нояб. C.V.

Первые стихи. Сборник стихотворений школьников – учащихся студии литературного творчества Ленинградского Дворца пионеров. Л.: Лениздат, 1947. С. 64-65.

Цит. по кн.: Рассадин С. Н. Так начинают жить стихом. М.: Детская литература, 1967. С. 63. С. С. Орлов (1921–1977) стал с годами профессиональным поэтом и средней руки литературным функционером; у него было одно популярное стихотворение об убитом солдате, «Его зарыли в шар земной...». Уничижительный отзыв Бродского об Орлове см.: Волков 1998. С. 53.

«Особенно популярными были выступления Г. Горбовского, В. Сосноры, А. Морева, К. Кузьминского, Н. Рубцова, И. Бродского. Эту поэзию иногда называли „эстрадной“ или „вокальной“. Визуально-слуховой контакт поэтов с аудиторией влиял на просодию стихов – их звуковую инструментовку и ритмическую организацию» (Иванов Б. 2003. С. 548). К списку наиболее популярных молодых ленинградских поэтов на рубеже 1950–1960-х гг., отличавшихся экстравагантной манерой декламации, следует добавить Е. Рейна, а в Москве – Е. Евтушенко, А. Вознесенского и Б. Ахмадулину.

О том, что физически представлял собой машинописный «Синтаксис», вспоминал его издатель А. И. Гинзбург: «Весь номер – десяток пачечек по 2–3 полулистика. Пять стихов поэта – пачечка, десять пачечек – номер» (Русская мысль. 1987. 30 окт. С. 8). Там же Гинзбург вспоминает, что стихи Бродского привез ему в Москву и восторженно рекомендовал инженер Игорь Губерман, впоследствии популярный поэт-сатирик.

В кн. Волков 1998 Бродский говорит: «Первый раз меня взяли, когда вышел „Синтаксис“...» (С. 64). «Взяли» здесь следует понимать не как арест, а как первое столкновение с госбезопасностью – допрос, угрозы. Арестовывали и подвергали заключению Бродского в СССР дважды. Это подтверждает рукопись незаконченного стихотворения, которое начинается: «Поскольку вышло так, что оба раза / меня сажали, в общем, в январе...», – и далее: «Двух раз, конечно, мало для того, / чтоб в чем-то усмотреть закономерность. / А для тюрьмы их мало и подавно» (РНБ. Ед. хр. 63. Л. 97).

Сведениями о кружке Уманского я главным образом обязан Г. И. Гинзбургу-Воскову. См. также Шахматов 1997.

Например, использование символики чисел в духе древнееврейской Каббалы. Сведения о Каббале Бродский мог также почерпнуть из статьи Владимира Соловьева в энциклопедии Брокгауза и Ефрона.

По воспоминаниям Г. И. Гинзбурга-Воскова, это был политико-философский трактат, написанный в форме писем президенту Кеннеди.

В книге Белли и его спутника Дэнни Джонса о путешествии по СССР (Belli М. R, Jones D. R. Belli Looks at Life and Law in Russia. Indianapolis – New York: The Bobbs-Merrill Co., 1963) этот эпизод не упоминается.

Вот что писал два года спустя в официальной справке офицер ленинградского управления КГБ Волков:

«Шахматов и Уманский 25 мая 1962 года осуждены за антисоветскую агитацию на 5 лет лишения свободы каждый. Осуждены правильно. Участие же Бродского в этом деле выразилось в следующем:

С Шахматовым Бродский познакомился в конце 1957 года в редакции газеты «Смена» в г. Ленинграде. В разговоре узнал, что Шахматов также занимается литературной деятельностью. Это их и сблизило. Затем он познакомился и с Уманским и вместе с Шахматовым посещал его.

После осуждения Шахматова в 1960 году за хулиганство, последний по отбытии наказания уехал в Красноярск, а затем в Самарканд. Оттуда прислал Бродскому два письма и приглашал приехать к нему. При этом хвалил жизнь в Самарканде.

В конце декабря 1960 года Бродский выехал в Самарканд. Перед отъездом Уманский вручил Бродскому рукопись «Господин Президент» и велел передать Шахматову, что Бродский и сделал. Впоследствии они эту рукопись показали американскому журналисту Мельвину Белли и выяснили возможность опубликования рукописи за границей. Но не получив от Мельвина определенного ответа, рукопись забрали и больше никому не показывали.

Установлено также, что у Шахматова с Бродским имел место разговор о захвате самолета и перелете за границу. Кто из них был инициатором этого разговора – не выяснено. Несколько раз они ходили на самаркандский аэродром изучать обстановку, но в конечном итоге Бродский предложил Шахматову отказаться от этой затеи и вернуться в город Ленинград.

Уманский увлекался индийским философским учением йогов, являлся противником марксизма. Свои антимарксистские взгляды изложил в работе «Сверхмонизм» и других работах.

О Бродском Уманский показал, что читал его стихи и раскритиковал их. Считал Бродского болтуном. Об изменнических настроениях Шахматова и Бродского узнал только после их возвращения в Ленинград. Об антисоветских разговорах со стороны Бродского не показал. Бродский по делу Уманского и Шахматова не привлекался. Управлением КГБ по Ленинградской области с ним проведена профилактическая работа».

Публикация Ольги Эдельман, www.svoboda.org/programs/td/2001/td.060301.asp. Из справки видно, что офицер госбезопасности не имел представления о том, кто такой Белли, и даже не знал, что Мельвин – имя, а не фамилия.

Там же. С. 35 (в СИБ-2 не включено). Очень вероятно, что это стихотворение Бродского является откликом на стихотворение Слуцкого «Сон»: «Утро брезжит, а дождик брызжет. / Я лежу на вокзале в углу...» [впервые напечатано в журнале «Знамя» (1956. № 7)]. Помимо общей темы – сон на вокзале – просматриваются и пародийные моменты: Слуцкий пишет, что принимает свою участь «как планиду и как звезду», Бродский – что «видел только одну планету: / оранжевую планету циферблата». В концовке этого популярного стихотворения Слуцкого к автору сходит с пьедестала «привокзальный Ленин», у Бродского «голубоглазые вологодские Саваофы» шарят по карманам автора, пытаясь найти запрятанные червонцы (с портретом Ленина). Таким образом «за слова – спасибо» может иметь и другое значение. О добродушно-ироническом отношении Бродского к Слуцкому лично см.: Сергеев 1997. С. 439. Современного читателя может смутить иронический оттенок некоторых высказываний Бродского и других поэтов его круга о Слуцком. Это связано с тем, что коммунистические иллюзии Слуцкого молодежь воспринимала как наивное чудачество. В особенности скептическое отношение к любимому поэту как человеку усилилось после того, как в 1958 г. он, раздираемый противоречиями между «партийным долгом» и личной порядочностью, все же присоединил свой голос к официальной травле Пастернака.

Кузьминский К. Лауреат «Эрики» // Русская мысль. 1987. № 3697. 30 окт. С. 11. В статье ошибочно назван 1958 г.

Первая публикация в журнале «Знамя» (1957. № 2).

В период до 1972 г. это выразилось прежде всего в необычайно разнообразной и оригинальной строфике. См. подробный обзор Шерр 2002.

Слуцкий Б. А. Собрание сочинений. Т. 1. М.: Художественная литература, 1991. С. 71. В этом же стихотворении Слуцкий рифмует предлог (немногое от – господ), что стало «фирменным» приемом у Бродского.

Выступление на симпозиуме, посвященном 40-летию окончания Второй мировой войны. Times Literary Supplement (London), № 4285 (17 May 1985). P. 544.

Д. Я. Дар (1910–1980) руководил литературным кружком при доме культуры «Трудовые резервы», но направлял своих лучших учеников к Семенову. Фактически оба этих литератора были менторами молодых поэтов-«горняков». См. воспоминания В. Л. Британишского «Похищение Прозерпины Плутоном» в кн.: Под воронихинскими сводами / Сост. В. А. Царицын. СПб.: Изд-во журнала «Нева», 2003. С. 13–44.

В кн.: Рейн Е. Б. Избранное. М.; Париж – Нью-Йорк: Третья волна, 1992. Поучительный анализ статей, предисловий и отзывов Бродского о поэтах дан в Полухина 2003.

Wittgenstein L. Notebooks:1914–1916. Chicago: The University of Chicago Press, 1979. P. 75.

Рейн Е. Б. Человек в пейзаже // Арион. 1996. № 3. С. 34. Рейн брал у Бродского интервью для несостоявшегося документального фильма. Книга, о которой говорит Бродский, это: Баратынский Е. А. Полное собрание стихотворений. Л.: Советский писатель, 1957. Тема «Бродский и Баратынский» освещена в статье Ефима Курганова «Бродский и искусство элегии» в кн.: Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. С. 166-185.

Мандельштам Н. Я. Воспоминания. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1970. С. 205.

«Моби Дик» на русском языке впервые вышел в переводе И. Бернштейн (в нашей цитате исправлены допущенные переводчиком неточности) в 1961 г. Как мне рассказывал Г. И. Гинзбург-Восков, Бродский тогда же с большим энтузиазмом рекомендовал ему эту книгу. Реминисценции из «Моби Дика» есть в «Письме в бутылке» (ОВП), «Новом Жюль Берне» и «Ты, гитарообразная вещь со спутанной паутиной...» (У).

Ахматова 1996. С. 667. Об отношении Ахматовой к стихотворению «Гимн народу» см. Лосев 2002.

См. Горбаневская 1996. С. 16. См. соответствующее экфрастическое стихотворение «Иллюстрация» (СИБ-2. Т. 2. С. 26).

К тому моменту, когда пишутся эти строки, обстоятельства этой истории обнародованы подробно, хотя и пристрастно, в «kiss-and-tell» мемуарах Д. В. Бобышева (Октябрь. 2002. № 11). Бродский в общих чертах рассказывал о любовном треугольнике интервьюерам (см., например, Интервью 2000. С. 2).

В СИБ ошибочно датировано 1983 г. Хотя точной даты написания этого стихотворения у нас нет, но это 1963–1964 гг. Помимо стилистических особенностей на этот период указывает то обстоятельство, что в ИСКА автор поместил его в самом начале, то есть внутри цикла «Песни счастливой зимы».

Наиболее частые у Бродского цвета (с учетом глаголов типа «белеть» и существительных типа «белизна») – черный и белый, за ними идут со значительным отрывом в порядке убывающей частотности красный, серый, зеленый, голубой, коричневый, синий (по Patera 2002. Book 6).

См.: Taubman W. Khrushchev: The Man and His Era, New York: W. W. Norton, 2003. P. 591 (рус. пер. Таубман У. Хрущев. М.: Молодая гвардия, 2005).

Ильичев Л. Ф. Основные задачи идеологической работы партии. В кн.: Пленум ЦК КПСС 18–21 июня 1963 г. Стенографический отчет. М.: Издательство политической литературы, 1964. С. 58–59.

«Человек, глубоко неудовлетворенный своей работой хозяйственника, рвущийся к власти и усмотревший в правах дружинника возможность добиться этой власти. Он завязывал знакомства с милицией, прокуратурой, партийными работниками и следователями КГБ, оказывая им подчас ценные услуги... По характеру склонен к дешевой детективщине, к провокации. Подозрителен и честолюбив» (Чуковская 1999. С. 159). По сведениям хорошо осведомленного И. М. Меттера, Лернер в молодости был сотрудником НКВД (Гордин 1989. С. 149). Позднее Лернер зарвался. Он начал вымогать деньги, пользуясь именами своих покровителей в руководстве города, и это ему с рук не сошло. Он был дважды, в 1973 и 1984 гг., осужден за мошенничество. Родители Бродского присутствовали на первом суде. После отбытия наказания уже в годы перестройки Лернер продолжал выступать с «разоблачениями» Бродского, сотрудничая с крайне антисемитскими изданиями.

Опубликовано в «Литературной газете» (1997. № 22. С. 14).

В сравнительно узком кругу ленинградских журналистов Медведев (Берман) и Ионин оказались в щекотливом положении, поскольку подписанная ими статья наверняка обрекала на тюрьму сына их знакомого и коллеги А. И. Бродского. Оба говорили, что их роль сводилась к литературной обработке материалов Лернера и что отказаться они не могли под угрозой потери работы.

Полгода спустя Ильичев санкционировал своим авторитетом дело Бродского и в разговоре с А. А. Сурковым назвал поэта «подонком» (Чуковская 1997. С. 217).

Гордин 2000. С. 175. Е. Г. Эткинд сообщает, что в действительности автором эпиграммы был поэт М. А. Дудин, вскоре сменивший Прокофьева на посту руководителя ленинградской писательской организации (Эткинд 1977 С. 155).

Шнейдерман 1998. С. 194. В феврале Союз писателей послал на суд одного «общественного обвинителя». Никто из более или менее уважающих себя литераторов исполнять эту позорную роль не хотел, в качестве представителя Союза писателей на суд послали молодого литературного поденщика, автора детективных повестей Е. В. Воеводина.

Ахматова 1996. С. 421. A.A. Сурков (1899-1983), который наряду с Твардовским и Исаковским был ведущим поэтом советского официоза и влиятельным функционером, втайне преклонялся перед Ахматовой и старался ей помогать. См.: Тименчик Р. Д. Анна Ахматова в 1960-е годы. М.: Водолей; Торонто: Изд-во Торонтского университета, 2005. С. 327-328.

На первом заседании суда 18 февраля 1964 г. Бродский говорит, что выписался из больницы 5 января (Гордин 2000. С. 182). Это либо описка Вигдоровой, либо оговорка Бродского, либо справка о выписке была датирована 5 января. На самом деле Бродский уже 3 января вернулся в Ленинград, чтобы объясниться с Мариной и Бобышевым.

Субъективный, естественно, рассказ об этом см. Бобышев 2002.

«Письма к стене» конкретно локализованы. Кирпичная стена, на которую падает тень лирического героя, это стена тюрьмы «Кресты» на Арсенальной набережной по соседству с заводом и больницей – первыми местами работы Бродского.

Среди тех, кому через несколько лет пришлось пройти через «наказание психиатрией», была Наталья Горбаневская, поэт и друг Бродского. О карательной психиатрии, в том числе о пытке мокрыми простынями, см.: Bloch S., Reddaway P. Psychiatric Terror: How Soviet Psychiatry Is Used to Suppress Dissent, New York: Basic Books, 1977. О том, как пребывание на Пряжке послужило материалом для поэмы «Горбунов и Горчаков» (ОВП), см. подробнее Loseff 2004.

Чуковская 1997. С. 473. Один из свидетелей, заместитель директора Эрмитажа по хозяйственной части Ф. О. Логунов впоследствии раскаивался в том, что принял участие в суде: вызвали в Дзержинский райком партии, он не смог отказаться (Якимчук 1990. С. 21).

Борьба за Бродского детально отражена в дневниках Чуковской (Чуковская 1997).

Boulanger P. «Action poetique» de 1950 a aujourd'hui. Paris: Flammarion, 1998. P. 199.

См. полный перевод и вступительную статью Е. Г. Эткинда в журнале «Нева» (1990. № 3).

До Бродского на Западе пресса много писала о преследовании в Советском Союзе писателя В. Тарсиса, а вскоре после процесса Бродского о А. Синявском и Ю. Даниэле. Потом настала очередь А. Зиновьева и некоторых других, однако их литературный успех был кратковременным. Прочно вошли в мировую культуру из русских писателей второй половины двадцатого века только Солженицын и Бродский, причем оба еще до получения Нобелевской премии.

От этих ранних проекций образа Бродского в художественную литературу решительно отличается поэт Чиграшов в романе Сергея Гандлевского «<нрзб>» (2002). У Чиграшова есть и другие реальные прототипы, но автор придает ему некоторые характерные черты и элементы биографии Бродского, а так же парафразирует, как стихи Чиграшова, заключительный сонет Марии Стюарт и «Я был только тем, чего...».

В истории диссидентского движения шестидесятых – семидесятых годов «дело Бродского» было первой большой (и выигранной!) битвой. Р. Д, Орлова знаменательно называет свой очерк об этом эпизоде «Поворотное дело». Бродский был в этом плане лишь предметом борьбы, а активными героями были Вигдорова и другие защитники поэта. Орлова пишет о Вигдоровой: «Она была обвиняемой, ее судили вместе с Бродским». И дальше: «Здесь судья Савельева в союзе с самыми темными силами судила каждого советского интеллигента. Потому запись суда нельзя читать без ужаса» (Эткинд 1988. С. 93).

В первой публикации, с присовокуплением еще 16 строк, написанных более года спустя в другой камере, название цикла ироничнее – «Камерная музыка».

Из стихотворения «Не пугайся, я еще похожей...», входящего в цикл «Шиповник цветет. (Из сожженной тетради)». Написано в июле 1962 г., то есть в период, когда Бродский уже регулярно встречался с Ахматовой, и, вероятно, тогда же она читала ему эти стихи.

Образы, явно навеянные «Одним днем Ивана Денисовича» Солженицына.

Coetzee J. M. Youth: Scenes from Provincial Life II. London: Secker & Warburg, 2002. P. 91. В свое время Бродский очень высоко оценил прозу Кутзее: «Только он и имеет право писать прозу после Беккета» (СИБ-2. Т. 6. С. 402). Перед самой смертью Бродского весьма огорчила прохладная рецензия Кутзее на его книгу «О скорби и разуме» (Coetzee J. M. Speaking for Language // The New York Review of Books, February 1996; Бродский успел его прочитать, поскольку журнал поступает к подписчикам обычно за две-три недели до обозначенной на нем даты).

Детали этой, казалось бы, непритязательной «зарисовки с натуры» даны в многозначительном контрасте. Пилот, совершающий эволюции в небе, напоминает о детской мечте автора стать летчиком. Летчиком стать не удалось, но даже и трясущийся на сеялке, «припудренный» землей он, «как Моцарт». Как раз на сельскохозяйственные реалии автор не обратил должного внимания: сеялка превращается в борону (это разные орудия, хотя возможно, тракторист называл культиваторный брус сеялки «бороной»). Странно звучит «топорщилось зерно». Видимо, по этим причинам стихотворение не публиковалось до собрания сочинений.

Эту поэтику также называют акмеистической. Хотя Пастернак в литературно-бытовом отношении не был связан с кружком акмеистов, в принципах его поэтики было много общего с Мандельштамом и Ахматовой, в первую очередь то, о чем говорит Бродский в цитируемом письме. Гордин в своей книге приводит высказывание Пастернака об исключительном значении композиции, очень сходное с мыслями Бродского (там же. С. 138).

В не раз переиздававшейся «The New Pocket Anthology of American Verse from Colonial Days to the Present» под редакцией Оскара Уильямса были те самые «чернобелые квадратики» – портреты поэтов, о которых Бродский вспоминает в эссе памяти Одена (СИБ-2. Т. 5. С. 263).

Многократно повторяющийся у Бродского мотив параллельных линий. Пересекающиеся параллели как символ протеста против рационалистического представления о полностью умопостигаемом мире унаследованы Бродским от Достоевского («Записки из подполья», «Братья Карамазовы») и таких писателей, как Белый, Пастернак, Набоков, Уоллес Стивенс.

См. перевод Бродского в ОВП и для сравнения также удачный перевод Г. Кружкова (Донн Дж. Избранное. М.: Московский рабочий, 1994. С. 54-55).

На принципиальное сходство «выросших из футуризма» Маяковского и Пастернака с английскими поэтами-метафизиками указывал еще в 1937 г. Д. Святополк-Мирский (Мирский Д. П. Статьи о литературе. М.: Художественная литература, 1987. С. 35).

Тщательный формальный анализ метафорики Бродского см.: Polukhina 1989 и Полухина, Пярли 1995.

Толстой Л. Н. Собрание сочинений. В 22 т.: Т. 15. М.: Художественная литература, 1983. С. 80.

Обобщения, которые мы здесь делаем, допустимы только для описания существенных различий между русской и англо-американской модернистской лирикой. Речь идет о тенденциях, а не об абсолютных фактах. Суггестивный подтекст, например, характерен и для лирики Ахматовой, да и у других русских поэтов можно найти эффективное применение фигуры умолчания. Великим мастером такой поэтики в русской литературе был, однако, не поэт, а прозаик – Чехов. См. о «чеховском» у Ахматовой и Бродского Лосев 1986, Loseff 1995.

Волков 1998. С. 98. Это запись живого разговора, Бродский выражается не вполне точно: далеко не «как правило» действие у Фроста происходит в помещении.

СИБ-2. Т. 6. С. 184. В эссе «О скорби и разуме» Бродский упоминает самого влиятельного литературного критика середины двадцатого столетия в Америке Лайонела Триллинга, который первым указал на мрачную трагедийную подоплеку «пасторалей» Фроста. Как ни странно, Бродский нигде не ссылается на развернутое эссе Рэнделла Джарелла на ту же тему (1962), причем построенное на анализе того же стихотворения Фроста, что и у Бродского, «Семейный погост» («Home Burial»). Может быть, это объясняется обидой на Джарелла, выдающегося поэта и литературного эссеиста, за нападки на позднее творчество Одена. Попутно отметим, что в примечания к эссе «О скорби и разуме» в шестом томе СИБ-2 вкралась ошибка: Бродский не присутствовал на выступлении Фроста в Ленинграде в 1962 г. Во время визита Фроста его не было в городе.

СИБ-2. Т. 5. С. 259–260 (перевод откорректирован).

Упоминание здесь о конечности жизни (ср. в стихотворении памяти Ахматовой: «поскольку жизнь одна») показывает, как корректно мысль Бродского развивается в рамках экзистенциалистской парадигмы: знание, памятование того, что жизнь конечна, предопределяет важность тех выборов, верных и ложных, которые делает человек.

Из справки председателя КГБ Семичастного, представленной в ЦК партии. См. Якович 1993.

Там же. Перевод немного откорректирован. В комментарии к публикации письма Сартра приводится мнение Е. Рейна, что «Сартр не сам додумался; его кто-то из наших попросил». Рейн также отмечает, что Сартр «великолепно сыграл в их игру – по всем аппаратным правилам с соблюдением всей лексики и дистанции».

Там же. С. 317. Пометки Твардовского на своих стихах Бродский назвал «весьма цивильными», а самого писателя «человеком несчастным и загубленным» (Волков 1998. С. 108).

Впечатляющее художественное изображение «внутреннего цензора» см. в романе А. И. Солженицына «В круге первом», в главе, посвященной писателю Галахову. Проблеме эзопова языка посвящена моя книга: On the Beneficence of Censorship: Aesopian Language in Modern Russian Literature. Munich: Sagner Verlag, 1986.

Об истории издания СИП см. Клайн 1998 и Кузьминский 1998.

Об одной из последних попыток Бродского напечататься на родине рассказывает бывший сотрудник ленинградского молодежного журнала «Аврора» Е. Клепикова.

«Бродский излучал на всю редакцию уже нечеловеческое обаяние. Даже тогдашний главный редактор, партийная, но с либеральным уклоном, дама Косарева подпала – заручившись, правда, поддержкой обкома – под интенсивные поэтовы чары (о Н. С. Косаревой см. в главе IV. – Л. Л.). В обкоме, просмотрев Осину подборку, предложили, как положено, что-то изменить. Не сильно и не обидно для автора. Бродский отказался, но заменил другим стихом. Еще пару раз обком и Бродский поиграли в эту чехарду со стишками. И одобренная свыше подборка была, впервые на Осиной памяти, поставлена в номер. [...] Короче, обком с КГБ на компромисс с публикацией Бродского пошли, а вот Осины коллеги – группа маститых и влиятельных поэтов – воспротивились бурно, хотя и приватно. Поздним вечером в пустой «Авроре» собралась в экстренном порядке редколлегия молодежного журнала, средний возраст 67 – исключительно по поводу стихов Бродского, уже готовых в номер. Ретивые мастодонты раздолбали подборку за малую художественность и сознательное затемнение смысла» (Клепикова 2001).

История издания ОВП описана Джорджем Клайном (Клайн 1998).

Там же. С. 222–223. Бродский отметил семьдесят ошибок в книге. Все они были учтены при переиздании в 2000 г.

Подлинный Бродский и миф о Бродском // Новое русское слово. 1970. 9 авг.

Андреев Г. Под маской эмиграции // Новое русское слово. 1970. 14 июля. См. также: Коряков М. Листки из блокнота: издательство им. Чехова // Новое русское слово. 1970. 25 июня.

Волков 1998. С. 101. Е. Петрушанская предположительно связывает замысел поэмы с балладой Стравинского «Авраам и Исаак» для баритона и камерного оркестра. В 1962 г. Стравинский приезжал в СССР и в публичных выступлениях говорил о работе над этим произведением. К Стравинскому Бродский испытывал постоянный интерес (Петрушанская 2004. С. 40–41).

Патера 2002; A Concordance to the Poems of Osip Mandelstam, edited by Demetrius J. Koubourlis, Ithaca [N.Y.]: Cornell University Press, 1974; Словарь языка Пушкина. М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей. Т. 2. 1957; Т. 4. 1961.

Иванов В. В. Художественное творчество, функциональная асимметрия мозга и образные способности человека. В кн.: Текст и культура. Труды по знаковым системам XVI. Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 635. Тарту, 1983. С. 12.

Интервью 2000. С. 567–568. А вот отголосок Юнга в поэме можно заподозрить – море как основной символ бессознательного, по Юнгу, играет там важную роль, в особенности в главе XIII («Разговоры о море»).

Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 288-289.

Ср. с окончанием стихотворения «Натюрморт» (КПЭ) – см. о нем в главе VII.

Прот. А. Шмеман. Великий пост. Париж: YMCA-Press, 1986. С. 91.

Этот же смысл слова «доктор» просвечивает у Пастернака в докторе Живаго – герое, который уподобляется Христу.

В. Р. Марамзин датирует первый черновой набросок к поэме маем 1964 г.: «Лежавший у окна был Горбунов, а рядом с ним валялся Горчаков» (РНБ. Ед. хр. 67. Л. 57).

Иногда называют дату 10 мая, но Бродский запомнил: «Это было в пятницу вечером» (Интервью 2000. С. 658). Пятница была 12 мая.

Бродский и сам связывал свое стремительное выдворение из страны с визитом Никсона: «Как раз в это время в Советский Союз приезжал Никсон, и повсюду шла чистка» (там же. С. 160; также Волков 1998. С. 125). По рассказу Евгения Евтушенко, в апреле 1972 г. ему случилось встретиться по своим делам с одним из руководителей КГБ (Ф. Д. Бобковым), и во время этой встречи он попросил не преследовать Бродского, а дать ему возможность без хлопот уехать из страны. Бродский на всю жизнь обиделся на Евтушенко – не за то, что тот «подал властям идею высылки», а за то, что, зная о ней уже в апреле, он не предупредил Бродского (Волков 1998. С. 126–131).

О принципиальной несводимости «философии Бродского» в систему см. Ранчин 1993.

В многочисленной литературе о Бродском встречаются лишь поверхностные высказывания о его политической философии и политической деятельности, хотя он был политически довольно активен в зарубежные годы. Напротив, его религиозно-философским взглядам посвящены основательные труды, в том числе Келебай 2000, Плеханова 2001, Радышевский 1997.

Именно из-за этой строки Оден исключил стихотворение «1 сентября 1939 года» из своего позднейшего тома избранных стихов: мы обречены умереть независимо от того, следуем ли мы заповеди вселенской любви или нет (промежуточный и тоже отвергнутый вариант: «We must love each other and die»). Рассуждение Бродского по этому поводу: «Истинное значение строчки в то время было, конечно: „Мы должны любить друг друга или убивать“. Или же: „Скоро мы будем убивать друг друга“. В конце концов, единственное, что у него было – голос, и голос этот не был услышан, или к нему не прислушались...» (СИБ-2. Т. 5. С. 250–251). Интуиция Бродского подтверждается поздним стихотворением Одена «Утренние трели» («Aubade»), которое, видимо, Бродскому в момент писания статьи было незнакомо (или упущено из виду). В «Утренних трелях» Оден уточняет мысль очень близко к интерпретации, предложенной Бродским: в человеческой речи, акте коммуникации, осуществляется жизнь. Слушая голоса прошлого, обращая свой голос в будущее, человек участвует в непрерывности жизни. Эти мысли Одена были откликом не столько на прославленную оду Горация, сколько на метафизику речи в трудах Розенштока-Хюсси, эмигрировавшего в США австрийско-еврейского философа. Взгляды Розенштока-Хюсси на экзистенциальное значение диалога были близки взглядам его друга Мартина Бубера и М. М. Бахтина. Оден внимательно читал труд Розенштока-Хюсси, в то время профессора Дартмутского колледжа, «Речь и реальность», где тот формулирует свою основную мысль так: «Audi, ne moriamur» («Слушай, да не умрешь») (см.: Fuller J. W. Н. Auden: A Commentary. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1998. P. 545).

Там же. С. 90–91. Бродский не дожил четырех лет до того момента, когда описанный им механизм – массы желают стабильности, возникает виртуальная единая партия, выдвигается единоличный лидер («серый, неприметный вид ее [партии] вождей привлекает массы как собственное отражение». С. 87) – был снова задействован на его родине.

«Резиденцию» (1983) Бродский писал, имея в виду тогдашнего правителя СССР Ю.В.Андропова (см. Рейн 1997. С. 194-195).

Полемическая реминисценция из стихотворения Одена «Испания» («Spain», 1937; в этом стихотворении с наибольшей полнотой выразились наивные коммунистические симпатии молодого Одена). «Когда Оден пишет об „усердных выборах председателей неожиданным лесом рук“ [The eager election of chairmen / By the sudden forest of hands], он провидит спонтанное и единодушное проявление политических чувств, совершенную в своей гармонии civitas [гражданская община], построенную по партийным предначертаниям. [...] Бродский [...] пишет о рефлективной, автоматической реакции партаппаратчиков, «единодушно одобряющих» очередную прихоть диктатора» (Hecht A. The Hidden Law: The Poetry of W. H. Auden. Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1993. P. 129).

В советском бытовом употреблении «индивидуализм» приравнивался к эгоизму. Бродский был последовательным индивидуалистом и не менее последовательным альтруистом. Соответственно, здесь слово «индивидуализм» употребляется для обозначения интеллектуальной самостоятельности и моральной ответственности за все свои действия, в том числе и коллективные действия, в которых индивидууму приходится участвовать.

«...в одном заведении на 52-й улице, растерянный и испуганный». Сленговые слова, в особенности из устаревшего сленга, всегда представляют проблему для переводчика. А. Я. Сергеев перевел «dive» как «ресторанчик». Читателям Одена было понятно, что речь идет не о маленьком уютном ресторане, а о баре с джазом, возможно, «голубом» баре (см. Fuller, цит. соч., р. 290). По забавному совпадению Бродский в восьмидесятые годы стал совладельцем (вместе с М. Барышниковым и Р. Каштаном) одного из «заведений» на той же 52-й улице – ресторана «Русский самовар».

С творчеством В. С. Соловьева Бродский был хорошо знаком не только по статьям в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, о чем упоминалось выше. После возвращения из ссылки у него появилось репринтное издание полного собрания сочинений Соловьева, привезенное кем-то из зарубежных друзей.

Более подробно о том же см. в моей работе «Home and Abroad in the Works of Brodsky» (Loseff 1992).

Цит. по: Парамонов Б. Советское евразийство // Новое русское слово. 1989. 22 авг. С. 5.

«Современный философ видит свой последний идеал в магометанстве: верую в единого Аллаха и его пророка Магомета. Всякий не признающий Магомета и Аллаха есть неверный» и т. д. См.: Шестов Л.

Potestas clavium. Берлин: Скифы, 1923. О шестовских истоках некоторых устойчивых метафор Бродского см. Келебай 2000. С. 109.

Мандельштам О. Э. Сочинения. Т. 1. М.: Художественная литература, 1990. С. 177. Там же. С. 180–181, в отрывках из уничтоженных стихов: «Я возвратился, нет – читай: насильно / Был возвращен в буддийскую Москву» и «Захочешь жить, тогда глядишь с улыбкой / На молоко с буддийской синевой, / Проводишь взглядом барабан турецкий...»

Франк С. Л. Этика нигилизма. Цит. по изданию: Вехи. Интеллигенция в России. Сборники статей 1909–1910. М.: Молодая гвардия, 1990. С. 173.

Интервью 2000. С. 95. Когда журналист спросил его, правдивы ли слухи о том, что он формально принял христианство, Бродский ответил: «Это абсолютно бредовая чушь!» (там же. С. 219).

Континент. 1985. № 43. С. 380–381. «Христопродавцами» в этом гневном, но не слишком вразумительном письме названы и Бродский, и редакторы журнала.

«Что касается веры, не следует думать, что она – продукт пережитого страдания и т. д. Я думаю, что человека может сделать верующим и счастливый опыт. Это вполне возможно. Я с этим сталкивался». Интервью 2000 С. 467.

РС-2. С. 68. Е. Келебай посвящает сравнению Бродского и Кальвина целую главу, слишком буквально, на мой взгляд, понимая заявления Бродского о его «кальвинизме» (Келебай 2000. С. 270–286), тогда как Бродский оговаривает, что связывает свое мироощущение с кальвинизмом «не особо даже и всерьез» (РС-2. Там же).

Переводя эссе Бродского в 1979 г. для парижского журнала «Эхо», я перевел название как «Меньше, чем единица» (имелась в виду «человеческая единица»). Перевод был авторизован, но название я перевел неудачно, ибо не вполне передал смысл английской грамматической конструкции «one is less than one». По-русски это будет «ты меньше самого себя» или «человек меньше самого себя». К сожалению, и в другом переводе, В. Голышева (СИБ-2. Т. 5), та же неточность, искажающая принципиально важную для Бродского мысль.

Шестов был любимым русским мыслителем Бродского. Скорее всего, он начал читать Шестова еще в «Современных записках» из библиотеки С. Шульца (см. выше), а, начиная с середины шестидесятых годов, у него дома появлялись книги Шестова в репринтных изданиях «YMCA-Press». Свой экземпляр «Sola Fide» он перед отъездом из России подарил мне. На Западе общая любовь к Шестову определила дружбу Бродского с двумя замечательными писателями – поляком Чеславом Милошем и мексиканцем Октавио Пасом.

То есть, если исключить служебные слова и местоимения, на девятнадцатом месте; ему предшествуют один, жизнь, глаз, время, здесь, день, окно, человек, рука, земля, знать, год, сказать, ночь, слово, лицо, видеть, свет, а за ним, замыкая первую двадцатку, следует любовь (Patera 2003. Vol. 6).

Марамзин В. Р. Тянитолкай. Ann Arbor: Ardis, 1981. С. 239.

В период юности Бродского это в первую очередь Генрих Сапгир, Стас Красовицкий, Михаил Еремин.

Камю А. Творчество и свобода. М.: Радуга, 1990. С. 66.

Такого эпизода нет в Евангелиях. Скорее всего, он навеян ахматовским «Requiem'ом», который тоже имеет десятичастную структуру и в котором также, без видимой связи с предыдущими частями, часть десятая, «Распятие», представляет собой две евангельские сцены. В первой из них цитируется обращение Христа к Марии: «Не рыдай мене, мати...» (из девятого ирмоса православной предпасхальной литургии).

О «Натюрморте» см. также Loseff 1989 и примечания к стихотворению в данной книге.

Детальную дискуссию, соотносящую мотивы поэзии Бродского с различными философскими учениями, см. в Келебай 2000, Ранчин 2001, Плеханова 2001, а также Лакербай 2000.

Об экзистенциализме Бродского см. в: Келебай 2000. С. 106–218; Ранчин 2001. С. 146–174; Плеханова 2001. Когда Бродский говорил, что в формировании его взгляда на мир французские экзистенциалисты не сыграли никакой роли, и тут же добавлял, что Шестов помог ему артикулировать собственные идеи (Интервью 2000. С. 204–205), он, скорее всего, просто хотел сказать, что не штудировал Сартра. Вся система взглядов Шестова близка французскому экзистенциализму и, вероятно, в какой-то мере повлияла на Камю и др.

СИБ-2. Т. 2. С. 101. «Начала и концы» – намек на книгу Льва Шестова «Начала и концы» (1908). Ср. сходное использование названия другой книги Шестова «Апофеоз беспочвенности» в «Посвящается Ялте» (КПЭ).

Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. СПб.: Шиповник, 1911. С. 68.

Не принимал он и структуралистского культурного детерминизма в приложении к этике и, тем более, постмодернистского релятивизма.

Сказано Бродским о вдове другого великого поэта – Н. Я. Мандельштам (СИБ-2. Т. 5. С. 114).

Шутка рискованная, но ее иногда неправильно понимают в чисто агрессивном плане. На самом деле она связана с повторяющимся у Бродского мотивом об «архитектурной» роли разрушения военных времен; ср. «У Корбюзье то общее с Люфтваффе, / что оба потрудились от души / над переменой облика Европы» («Роттердамский дневник», У).

Письмо мне (открытка с видом венского Грабена), написанное в самолете из Вены в Лондон.

СИБ-2. Т. 5. С. 266. Бродский описывает фотографию Одена, снятую известным фотографом Ролли Маккенна в Нью-Йорке в 1952 г. Оден стоит на пожарной лестнице возле своей тогдашней квартиры на 7-й авеню.

Там же. С. 269. Надо подчеркнуть, что за шутливым тоном письма скрывается искреннее восхищение творческой дисциплиной старого поэта.

В английской культурной традиции, по крайней мере со времен Даниэля Дефо, концепция писательства всегда была шире, чем в русской. Предполагалось, что писатель умеет делать любую литературную работу, а не только сочинять художественную прозу. Среди русских писателей первого ряда в прошлом таков был, пожалуй, только Н. С. Лесков.

Osborn C. W. H. Auden: The Life of a Poet. New York – London: Harcourt Brace Jovanovich, 1979. P. 325. Вероятно, подсознательно Бродский позаимствовал это сравнение в своем мемуарном очерке об Одене (1984): «В течение этих недель в Австрии он занимался моими делами с усердием хорошей наседки» (СИБ-2. Т. 5. С. 271).

В жизни Одена, помимо любви к русской классической литературе, был и некий личный «русский сектор» – он дружил с композиторами Стравинским и Николаем Набоковым (двоюродным братом писателя), с Исайей Берлином и в последние годы жизни с Василием Яновским, нью-йоркским врачом, а также талантливым писателем и мемуаристом. По просьбе другого своего русского знакомого, поэта и критика Юрия Иваска, он написал статью-рецензию на вышедший по-английски том эссе Константина Леонтьева. В то же время близко знавший Одена Исайя Берлин говорит: «Оден, конечно, понимал, что [Бродский] хороший поэт, который его очень уважает, но Оден не интересовался русской поэзией, Россией. Совсем нет. И Францией нет. Только Германией. У него была Италия до известной степени, но главным образом Германия. „Да, да я знаю, что я немец, – говорил мне он. – I ani a Kraut. Ничего не поделаешь, я таков, я немец“» (Труды и дни. С. 103).

См. об этом выше, в разделе, посвященном чтению англо-американской поэзии в Норенской. Тема «Бродский и поэтика Одена» не умещается в рамках данного очерка, она заслуживает серьезного исследования.

Selected Poems. Harmondsworth, Middlesex: Penguin Books, 1973. В конце того же года второе издание вышло в Америке в издательстве «Harper and Row».

«Сенегальская баллада» (1966); Евтушенко Е. А. Собрание сочинений. В 3 т. М.: Художественная литература, 1984. Т. 2. С. 96.

К этому времени Бродский знал Проффера уже несколько лет. В середине 1969 г. Проффер переправил в Америку рукопись «Горбунова и Горчакова».

Simile and Gogol's Dead Souls. The Hague: Mouton, 1967; Keys to Lolita. Bloomington: Indiana University Press, 1968.

Цит. по черновой машинописи (Beinecke, Box 29, Folder 8).

«Ардис» был не единственным «тамиздатом». Задолго до него существовали Издательство имени Чехова в Америке, «YMCA-Press» и «Посев» в Европе и некоторые другие эмигрантские издательства. «Ардис» отличался от них тем, что он был исключительно литературно-художественным издательством (основным направлением «Посева» была общественно-политическая, a «YMCA-Press» – религиозно-философская литература). Что еще важнее, он был, по сути дела, не эмигрантским издательством, а находящимся в США издательством текущей российской, московской и ленинградской, литературы. Это было возможно благодаря разветвленной «агентуре» «Ардиса». Американские и европейские студенты, аспиранты, преподаватели, журналисты, дипломаты не без риска вывозили из СССР рукописи. Еще больше рисковали, конечно, литераторы в СССР, передавая рукописи на Запад. Этот подпольный трафик литературы, сравнимый разве что с деятельностью сотрудников герценовского «Колокола», заслуживает своего историка.

В «Школе для дураков» Бродскому понравилось начало, и он хотел поощрить публикацией молодого автора. Последующие произведения Саши Соколова оставили его равнодушным (см. Интервью 2000. С. 590).

Гаспаров М. Л. Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти. М.: Издательство РГГУ, 1999. С. 280. Другие анапестические стихи Мандельштама: «Золотистого меда струя из бутылки текла...», «Голубые глаза и горячая лобная кость...» (из стихов на смерть А. Белого) и, отчасти, «Сестры – тяжесть и нежность...».

Набоков В. В. Стихи. Ann Arbor: Ardis, 1979. С. 267-268. Видимо, не без влияния лирики Набокова классический анапест был полностью реабилитирован в лирике поэтов поколения семидесятых годов – Сергея Гандлевского, Бахыта Кенжеева, Юрия Кублановского и Алексея Цветкова.

Брюсов В. А. Собрание сочинений. Т. 3. М.: Художественная литература, 1974. С. 488.

Интересно, что большинство стихотворений с длинными анапестическими строчками у Бальмонта так или иначе связаны с классической древностью. Видимо, такие строки казались ему воспроизведением греческого гекзаметра. Попутно заметим, что, хотя в ленинградском окружении молодого Бродского было распространено насмешливое отношение к Бальмонту, которого Блок назвал «нахальным декадентским писарем», единственное известное нам высказывание Бродского о нем как о поэте – положительное. При первом знакомстве с Лидией Чуковской, в январе 1963 г., он хвалил переводы Бальмонта из английской поэзии, противопоставляя их переводам К. И. Чуковского: «Переводы Бальмонта из Шелли подтверждают, что Бальмонт – поэт...» (Чуковская 1997. С. 71). Эта дерзость молодого Бродского очень напоминает то, какими словами тот же Блок противопоставлял Бальмонта как переводчика Шелли и Уитмена Чуковскому: «Переводы Бальмонта [...] сделаны поэтом, [...] а изыскания и переводы Чуковского склоняются к „низким истинам“» (Блок А. А. Собрание сочинений. Т. 5. М.; Л.: Художественная литература, 1962. С. 204).

Эткинд Е. Г. Материя стиха. Париж: Institut d'Ettudes Slaves, 1985. С. 114.

Интервью 2000. С. 643. Точно такого текста у Леонида из Тарента нет. В его эпиграммах встречаются отдаленно сходные фрагменты.

Бродский обсуждал со мной состав книг и некоторые незначительные стилистические моменты, но в основном моя роль была техническая – я набирал и корректировал. Только в одном случае он внес существенное изменение по моему предложению, в стихотворение «Осенний вечер в скромном городке...». Поэтому для меня было сюрпризом увидеть на субтитулах (страница «От автора») обеих книг: «Издание составили и подготовили Вл. Марамзин и Л. Лосев». Бродский попросил Проффера добавить эту строку уже после того, как я сдал работу.

Gilford H. The Language of Loneliness // Times Literary Supplement, № 3984, August 11, 1978. P. 903.

В литературной энциклопедии «Самиздат Ленинграда» (М.: Новое литературное обозрение, 2003) приведены сведения о 343 неофициальных литераторах. Из них по крайней мере 109 зарабатывали на жизнь физическим трудом, при этом кочегарами или операторами газовых котельных постоянно или какое-то время работали 46.

Разделение высших учебных заведений в США на университеты и колледжи весьма условно. Считается, что в колледжах учатся четыре года и получают степень бакалавра, а в университетах есть и более продвинутые программы (то, что в России называется «аспирантурой»), где можно получить степень магистра и самую высокую – доктора. Но на самом деле имеется немало колледжей с магистерскими и докторскими программами. Не всегда определяющим является и число студентов. Обычно «университет» больше «колледжа», но нередко бывает и наоборот. Чаще всего слово «университет» или «колледж» в названии не более, чем дань традиции.

Представление об этих «медленных чтениях» дают пространные эссе Бродского, посвященные стихотворениям Цветаевой, Мандельштама, Фроста, Одена, Рильке и др.

Birkerts S. My Sky Blue Trades: Growing Up Counter in Contrary Times. New York: Viking, 2002. P. 226-228.

Минчин А. 20 интервью. М.: Изографус – Эксмо-пресс, 2001. С. 35. Надо учитывать, что в семинаре Бродского автор получил отметку «посредственно», так что в воспоминании есть элемент сведения счетов, но реакция культурно неподготовленного студента на уроки Бродского передана с наивной непосредственностью.

Из рецензии Джона Апдайка (The New Yorker, 13 July 1992. P. 85).

См., например, интервью с Марией Дориа ди Дзулиани, фигурирующей в начале «Набережной неисцелимых». В ее недоброжелательных воспоминаниях о Бродском содержится и явная ложь, что-де когда Бродский эмигрировал в 1972 г. она «помогла ему ждать решения своей участи (то есть разрешения ехать в Америку. – Л. Л.) не в Вене, а в Венеции» (Общая газета. 2002. 3 апр. С. 16). На самом деле в Венецию Бродский впервые приехал на Рождество 1972 г., уже прожив полгода в США. Недоволен своим изображением в «Набережной неисцелимых» был, как нам рассказывали, и известный в городе чудак-аристократ, владелец старинного палаццо (21-я глава; деление на главы в русском переводе Г. Дашевского не вполне соответствует английскому оригиналу; этот в целом качественный перевод не свободен от досадных ошибок).

Финская исследовательница творчества Бродского Сана Турома в статье «Поэт как одинокий турист: Бродский, Венеция и путевые заметки» (Турома 2004) поднимает несколько надуманную проблему: изгнанник или турист – герой травелогов Бродского? Автор обнаруживает большую начитанность в области истории, социологии и семиотики туризма, но приходит к банальному выводу: Бродский – турист, поскольку посещает места, привлекательные для туристов, в первую очередь Венецию, и в Венеции его интересуют в первую очередь классическая архитектура и живопись. Последнее неверно. Самое интимное в отношении Бродского к Венеции – любовь к ее непарадной стороне: к Венеции вне сезона, к жилому району Сан-Пьетро и вообще к собственному быту в этом городе, а не к осмотру достопримечательностей.

С оговорками к этому списку можно прибавить «Декабрь во Флоренции» (ЧP), «Развивая Платона» и «В Италии» (оба У), где родной город увиден сквозь призму других городов, реальных или воображаемых.

В 1994 г. издательство было куплено издательской группой «Георг фон Хольцбринк», владеющей восемьюдесятью издательствами в Европе и Америке, но на условиях, которые сохраняли за ФСЖ полную автономию.

Для данной работы я получил поддержку Фонда Гуггенхейма.

Liberman A. Campidoglio: Michelangelo's Roman Capitol, with an essay by Joseph Brodsky. New York: Random House, 1994.

Либерманы почти что усыновили друга Бродского, блестяще эрудированного, остроумного Геннадия Шмакова, который подолгу жил у них. Привечали они и Эдуарда Лимонова, когда тот жил в Нью-Йорке. О Либерманах см.: Штерн 2001. С. 179–195, а также Лимонов 2000. С. 99, 105, 111-115.

См.: Карабчиевский Ю. А. Воскресение Маяковского. Мюнхен: Страна и мир, 1985. Гл. 11.6 (в то время автор еще находился в СССР, но книга его вышла в эмигрантском издательстве и обсуждалась только в эмигрантской печати); Колкер Ю. И. Несколько наблюдений (о стихах Иосифа Бродского) // Грани. 1991. № 162. Заметки Карабчиевского и Колкера представляют интересные точки зрения на творчество Бродского, тогда как критика Коржавина и Солженицына субъективна и, скорее, проливает свет на литературно-эстетические взгляды этих выдающихся писателей, чем на творчество Бродского. При жизни Бродского ни Коржавину, ни Солженицыну не довелось опубликовать свою критику. Темпераментные высказывания Коржавина были известны в эмигрантских кругах благодаря его выступлениям на различных форумах.

Открытое письмо художника Михаила Шемякина. Цит. по Navrozov 1981 в обратном переводе с английского.

СИБ-2. Т. 2. С. 155. Поэма Бродского метила в бывшего друга, Д. В. Бобышева, но инфантильный эротизм характерен и для классического авангарда 1920-х гг. (Крученых, дадаисты, обэриуты), и для таких его эпигонов, каким был в шестидесятые – семидесятые годы Лимонов. См. об этом: Смирнов И. О нарцистическом тексте (Диахрония и психоанализ). В кн.: Wiener Slawistischer Almanach, Bd. 12, 1983. S. 21–45.

Так у Лимонова, который полагает, что на свете возможен такой феномен, как «сотни эмигрировавших русских поэтов» (сотни!).

Лимонов 2000. С. 102. В более позднем тексте, написанном после смерти Бродского, когда поэт был уже канонизирован на родине, Лимонов заметно смягчает свои оценки. Лишенный сомнений в собственном величии, он признается, что Бродский – «единственный из живших в мое время литераторов, кого я некогда выбрал в соперники. Единственный, с кем хотел бы поговорить долго и откровенно, „за жизнь“, о душе, и всякие там космосы и планеты. Но он всегда уклонялся, боялся. Когда он умер, мне стало скучнее. Мне хотелось бы, чтобы он жил и видел мои последующие победы, пусть они и не лежат в области литературы» (там же. С. ПО). Бродский поддерживал Лимонова на первых порах жизни того в Америке, считая его поэтически одаренным. Позднее его оттолкнули проза и общественное поведение Лимонова (когда речь заходила о Лимонове, Бродский был краток: «Шпана»).

По правилам Фонда Макартуров стипендия тем выше, чем старше стипендиат. Так, в год, когда эта премия была присуждена Бродскому, самый юный в группе стипендиатов, 21-летний физик Стивен Волфрам, получил минимальную сумму, 24 тысячи долларов, а самый старший, известный американский писатель, 76-летний Роберт Пенн Уоррен – максимальную, 60 тысяч. За каждый год возраста прибавлялось по 800 долларов. Бродскому был сорок один год. В тот же год «премию гениев» получили еще один эмигрант из Советского Союза, молодой математик Григорий Чудновский, а также друг Бродского поэт Дерек Уолкотт.

Набоков не был полностью аполитичен. Он постоянно и последовательно в стихах и прозе осуждал тоталитаризм и выступал против преследований инакомыслящих в СССР. См., например, его письмо в защиту арестованного в Ленинграде писателя В. Р. Марамзина (The New York Review of Books, March 6, 1975).

В стихотворении «В озерном краю» (ЧP) Бродский пишет о состоянии своих зубов: «Развалины почище Парфенона». Ср. у Набокова: «У дантиста [...] седины и ухватки мастера, и, вероятно, художественное отношение к тем трагическим развалинам, освещенным ярко-пурпурным куполом человеческого нёба, к тем эмалевым эрехтеонам и парфенонам, которые он видит там, где профан нащупает лишь дырявый зуб...» (Набоков В. В. Камера обскура, [1932], репринт. Энн-Арбор: Ардис, 1978. С. 147).

Nabokov V. Selected Letters 1940–1977. Edited by Dmitri Nabokov & Matthew J. Bruccoli San Diego-New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1989. P. 461.

Имеется беллетризованный рассказ А. Г. Битова о том, что Бродский получил в Ленинграде в 1970 г. открытку от Набокова: «...я вышагивал (по Невскому. – Л. Л.), ибо до открытия магазина, до одиннадцати еще оставалось... навстречу Бродский... «Что так рано?» – «Да вот, роман сдал в издательство». – «Как назвал?» – «Пушкинский дом». – «Неплохо. А я сегодня открытку от Набокова получил». – «Что пишет?» – «Что 'Горбунов и Горчаков' написан редким для русской поэзии размером». – «И все?» Набокова я еще не читал ни строчки. И Иосиф хмыкнул, как только он умел...» (Битов 1997). Никаких других сведений об этой открытке нет.

См. подробный отчет о митинге: Cockburn A., Ridgeway J. The Poles, the Left, and the Tumbrils of '84 // Village Voice, February 10–16, 1982. P. 10, 28–29, 95. Авторы отчета не скрывают своего изумления и раздражения в связи с речью Зонтаг.

Интервью 2000. С. 105. Основным источником сведений о гражданской войне в Испании для Бродского была книга Джорджа Оруэлла «Посвящается Каталонии». Документальную прозу Оруэлла, в особенности книгу об Испании, он ценил очень высоко.

Поэтому обсуждение того, какое именно дипломатическое событие имел в виду Бродский, нерелевантно. См. во всех иных отношениях интересный анализ этого стихотворения в: Smith et al. 2002.

См. об этом также в эссе «Состояние, которое мы называем изгнанием» (СИБ-2. Т. 6).

Интервью 2000. С. 470, 85 (первое высказывание относится к 1990 г., второе – восемью годами раньше). Среди интервью есть и более конкретные высказывания о достоинствах и недостатках прозы Солженицына. См. о литературных отношениях двух писателей Лосев 2000.

Интервью 2000. С. 650. То, что Бродский не потрудился выбрать менее грубые выражения, объясняется, видимо, тем, что разговор шел с приятелем – польским журналистом Адамом Михником.

Partisan Review, №. 4, 1977; изначальный русский текст под названием «География зла» впервые опубликован Виктором Куллэ (Бродский 1999).

Письмо от 14 мая 1977 г. (Beinecke, Box 19, Folder 25) опубликовано в: Лосев 2000. С. 94. Если Солженицын читал все вещи Бродского, опубликованные в русской зарубежной периодике, то он был практически полностью знаком с основным корпусом произведений Бродского на тот момент.

Солженицын 1999. См. также последовавшую полемику: Ефимов 2000, Лосев 2000, Штерн 2003.

Из-за полного невнимания к денежным делам Бродскому однажды грозили серьезные неприятности. В 1991 г. он забыл вовремя уплатить подоходный налог и уехал в Англию. Грозное налоговое управление начало рассылать письма его соседям в Саут-Хедли с призывом помочь отыскать беглого неплательщика. Об этом эпизоде с юмором писала американская пресса (см. IRS Pens a Few Lines to US Poet Taureate // The Boston Globe, July 7, 1991. P. 40).

Michigan Today. Vol. 24, № 4, December 1992. P. 7 (интервью); Michigan Today. Vol. 25, № 1, March 1993. P. 14 (письма читателей).

В русской лирике единственный прецедент такого подчиненного отношения к женщине находим у Пастернака: «...след поэта – только след, / Ее путей, не боле...»

Bloom A. The Closing of the American Mind. New York: Simon and Schuster, 1987. P. 132–133. Книга Блума вызвала немало критических отповедей. Возможно, со сменой поколений нравы американской молодежи стали постепенно меняться в сторону восстановления традиции, но Блум точно отреагировал на ситуацию семидесятых – начала восьмидесятых годов.

Там же. С. 76. Поправлена ошибка в переводе: в СИБ-2 «последней». Надо «последним», так как это относится к «вниманию».

Письмо профессору Г. П. Струве от 27 ноября 1964 г. (Gleb Struve archive. Hoover Institution).

Надо оговориться, что на языке поэзии Бродского слово «вещь» имеет характер почти местоимения. Оно может обозначать неодушевленный предмет («Натюрморт», КПЭ), Иисуса Христа («Литовский ноктюрн», У) авторское «я» («Aere perennius», ПСН) и, среди прочего, женщину. В последнем значении это словоупотребление тоже не однозначно: ср. в эссе «После путешествия, или Посвящается позвоночнику»: «Шведской моей вещи все это было довольно чуждо...» (СИБ-2. Т. 6. С. 63) – и «Ты, гитарообразная вещь со спутанной паутиной...» (У).

Тынянов Ю. Н. Записные книжки // Звезда. 1979. № 3. С. 70.

Как всегда у Бродского, тот же мотив можно найти разработанным и в противоположном смысле. В одиннадцатой «Римской элегии» (У): «Бюст, причинное место, бедра, колечки ворса. / Обожженная небом, мягкая в пальцах глина – / плоть, принявшая вечность...» И далее: «Славься, круглый живот, лядвие с нежной кожей!» Здесь речь идет не о «частях женщины», а о работе скульптора, делающего преходящую физическую красоту вечной. Скульптор, конечно, метафорический. Это – Гёте, автор оригинальных «Римских элегий», и подражающий ему автор новых «Римских элегий».

Особо выразителен контраст между стихотворениями «Ангел» и «Приглашение к путешествию» (оба в ПСН). Сюжетное ядро этих двух коротких стихотворений сходно: одежда, оставленная отсутствующей женщиной. «Белый хлопчатобумажный ангел, / до сих пор висящий в моем чулане / на металлических плечиках» («Ангел») и «В спальне и гардеробе / пахнет духами: но, кроме тряпок от / Диора, нет ничего...» («Приглашение к путешествию»). В «Ангеле» забытое платье – ангел-хранитель лирического героя, в «Приглашении к путешествию» – фетиш для мастурбации. Но главное в «Ангеле» – сквозной мотив безграничной открытости, расширения: «...ангелы обладают / только цветом и скоростью. Последнее позволяет / быть везде. Поэтому до сих пор / ты со мной...» – и в конце удивительное иносказание беременности оставившей героя подруги, чье тело продолжает «расширяться от счастья в диаметре». В финале карикатурного «Приглашения к путешествию» герой насилует женщину, заставляя ее при этом задыхаться лицом в подушке. Об эротике и сексуальной тематике у Бродского см. Pilshchikov 1995, Лосев 1995.

Джозеф Конрад (Юзеф Теодор Конрад Коженевски, 1857–1924) – классик английского модернизма, поляк, но родился на Украине, а детство провел в Вологде, неподалеку от Череповца, с которым связаны самые ранние воспоминания Бродского. Языками его детства были польский и русский. Проза Конрада, по мнению многих, отличается редким стилистическим совершенством, но говорил он по-английски до конца дней с тяжелым славянским акцентом.

Его не все и не всегда хорошо понимали. Так симпатизирующий ему английский писатель Джон Ле Kappe считал, что в разговоре Бродский был косноязычен (inarticulate) и дивился, что, несмотря на это, писал Бродский прозу по-английски прекрасно (Труды и дни. С. 114). Думается, что дело тут не в качестве разговорного английского Бродского, а в его эллиптической манере говорить вообще, и на родном языке, и на английском, в особенности, когда он бывал увлечен и взволнован – многое опускалось, фразы недоговаривались. Говорящий Бродский полагал, что опускает и без слов понятное собеседнику, чтобы не задерживать развитие мысли. Большинство образованных англичан со школьных лет приучены выражать свои мысли отчетливо.

Профессор Джон Мерсеро (The Ann Arbor News, October 22, 1987. P. 4).

Еще одной характерной особенностью английского произношения Бродского было утрированно открытое произношение звука а. Так, скажем, «I can» («я могу») он произносил не как «Ай кэн», а как «Ай кан». Вероятно, он невольно подражал произношению Одена, чьи а звучали как слишком открытые для американского уха (см.: Charles Н. Miller. Auden: An American Friendship. New York: Charles Scribner's and Sons, 1983. P. 13). Однако русскому трудно воспроизвести нюансы различия между русским а и открытым британским а.

Труды и дни. С. 103, 104. Лекция появилась в печати под названием «Altra Ego». Такое же воспоминание осталось у меня о речи Бродского на нобелевском банкете в стокгольмской ратуше и его выступлении перед выпускниками Дартмута в 1989 г. («Похвала скуке») —люди с трудом улавливали обрывки текста.

Ш. Хайроев приводит следующую цитату из книги Н. Жаринцевой о русских и их языке, «предвосхитившей во многом опыты сегодняшней сопоставительной лингвокультурологии». Жаринцева «обращает внимание британцев прежде всего на способность русского языка передавать в широком словообразовательном диапазоне многочисленные смысловые и экспрессивные оттенки»: «Оценочных приставок в английском языке гораздо меньше, и – что важнее – они неупотребимы с таким количеством слов, как в русском, а ярких суффиксов в английском языке и вовсе нет. <...> Они составляют мир различий. Мы любим, чтобы слово несло мельчайшие оттенки нашей мысли. Такая гибкость значительно отличается от английской манеры нанизывания отдельных существительных подобно бусам на нить. <...>» (перевод мой. – III. X.) (Jarintzov N. The Russians and Their Language. Oxford: Blackwell, 1916. P. 40). (Хайроев 2004).

Цит. в статье Leigh Hafrey, «Love and the Analytic Poet», The New York Times Book Review, July 13, 1986, page 3. О том, как любимые мысли Бродского о влиянии языка на характер национального мышления соотносятся с идеями Гердера и других мыслителей XVIII в., а также с современной этнолингвистикой и культурологией, см. Хайроев 2004.

В интересах объективности я должен сказать, что Бродский однажды резко, хотя и бездоказательно, отверг это мнение, которое я впервые высказал в статье «Английский Бродский». Интервьюер процитировал: «Писателем можно быть только на одном родном языке, что предопределено просто-напросто географией. Даже с малолетства владея двумя или более языками, всегда лишь один мир твой, лишь одним культурно-лингвистическим комплексом ты можешь сознательно управлять, а все остальные – посторонние, как их ни изучай, жизни не хватит, хлопот и ляпсусов не оберешься» (Лосев 1980. С. 53). Бродский ответил с резкостью беспрецедентной в наших многолетних отношениях: «Это утверждение вздорное, то есть не вздорное, а чрезвычайно, как бы сказать, епархиальное, я бы сказал, местечковое. Дело в том, что в истории русской литературы не так уж легко найти пример, когда бы писатель был литератором в двух культурах, но двуязычие – это норма, вполне реальная норма» (Интервью 2000. С. 117). В подтверждение своих слов он назвал Пушкина и Тургенева. Конечно, оба прекрасно владели французским, но всерьез ни стихов, ни прозы по-французски не писали. Уж скорее о Тургеневе можно сказать, что он как раз «был литератором в двух культурах». Любопытна и оговорка «епархиальное» – калька с английского «parochial». Бродский поправился: «местечковое», но правильным в этом контексте было бы «провинциальное». Позднее, видимо, отношение Бродского к возможности поэтического творчества на двух языках изменилось. В эссе «Altra Ego» (1990) он говорит: «...поэт, по крайней мере в силу профессии, одноязычен» (СИБ-2. Т. 6. С. 70).

См. Myers 1996. Р. 35. Об автопереводах Бродского см. Weissbort 2004.

И три вышеупомянутые книги эссеистической прозы. На польском 14 книг, на итальянском девять, на французском и немецком по семь. Другие языки, на которых выходили книги Бродского при жизни автора, – голландский, датский, иврит, испанский, корейский, монгольский, норвежский, сербо-хорватский, финский, чешский, шведский. Всего прижизненных публикаций книг на иностранных языках было больше шестидесяти, из них приблизительно треть до присуждения Бродскому Нобелевской премии в 1987 г. На родном языке Бродский увидел изданными 28 отдельных книг, не считая нескольких микротиражных раритетных изданий. Из них семнадцать были изданы в России после 1991 г., остальные за границей. Также при его жизни вышли четыре тома СИБ-1.

Joseph Brodsky. Elegy to John Donne. Selected, translated and with an introduction by Nicholas Bethell, London: Longmans, 1967.

Пропущены были в основном наиболее ранние стихотворения, а также «Исаак и Авраам». Из «Горбунова и Горчакова» была переведена только одна глава, «Разговор на крыльце», а из «Школьной антологии» – «Альберт Фролов».

Цит. по рукописи интервью Д. Абаевой-Майерс. В «Трудах и днях» (С. 97) начало этого отрывка подверглось сокращению.

Характерный пример – статья некоего Ричарда Костеланеца по поводу книги «Less than One», автор которой опускается до того, что карикатурно передразнивает иностранный акцент Бродского (Kostelanetz 1986). Книга была отмечена премией как лучшая литературно-критическая книга года.

Неприязнь или, по крайней мере, неодобрительное отношение к Бродскому было характерно именно для английского поэтического истеблишмента (Рид, Рэйн, Алварес). Надо сказать, что поэзия в Англии после Ларкина и Хьюза переживала затяжной кризис. Современные Бродскому крупнейшие англоязычные поэты были ирландцы – Шеймус Хини и Пол Малдун, американцы – Ричард Уилбур, Энтони Хект, Ховард Мосс, Марк Стрэнд, австралиец Лес Марри и уроженец вест-индского острова Сент-Люсия Дерек Уолкотт.

Raine 1996. Эта истеричная статья не осталась без ответа в английской литературной прессе. Так, Майкл Хофман писал в «Обсервере» по поводу «отвратительной и неумелой атаки на Иосифа Бродского»: «Рэйну должно быть стыдно, хотя рассчитывать на это не приходится» (Hofman 2000). Перцепции «английского Бродского» в англоязычном мире посвящены работы Полухина 1998, Кюст 2000, Лонсбери 2002, Weissbort 2002.

Мы не видим существенного сходства между прозой Бродского и Мандельштама, но обсуждение этого вопроса слишком в стороне от основной темы нашего очерка и было бы слишком громоздко для примечания.

СИБ-2. Т. 5. С. 137. Розанову он там же дает остроумное определение: «русский мыслитель (точнее: размыслитель)».

Среди них два ранних эссе – «Писатель – одинокий путешественник» (1972) и «Размышления об исчадии Ада» (1973) – написаны по-русски, но заведомо для перевода на английский.

В интервью Свену Биркертсу Бродский говорит, что, когда пишет на английском, старается «угадать, как отнесся бы к моим попыткам Оден», а затем уточняет: «Оден и Оруэлл» (Интервью 2000. С. 94).

Цивьян Т. В. Проза поэтов о «прозе поэта» // Russian Literature XLI (1997). P. 429.

СИБ-2. Т. 5. С. 256, 324. Кажется, до Бродского единственным литератором, который писал порой на неродном языке не из практических, а из литературных соображений, был один из его кумиров, Беккет. Соображения, правда, были разные. Беккет написал несколько романов и пьес на французском, стремясь достичь универсальности звучания. Бродский выбирает английский потому, что хочет стать равным собеседником Одена, компенсировать свою немоту при реальной встрече.

Все примеры из «Watermark» («Набережной неисцелимых»). Все это, разумеется, делает адекватный перевод на русский таким же трудным делом, как перевод стихов. Вот как звучат эти фрагменты в переводе Г. Дашевского: «попытка приручить – или демонизировать – божественное» (аллитерация не воспроизведена), «брызжа, блеща, вспыхивая, сверкая, она рвалась» (аллитерация частично воспроизведена), «идущая скорее от Клода, чем от кредо» (ассонансная рифма в русском та же, что в английском). И второй – «в сущности, они играют роль не проводника, а водяного». Стараясь сохранить звуковой повтор, переводчик отошел от оригинала, где буквально: «они не столько помогают тебе, сколько превращают тебя в водоросль» (СИБ-2. Т. 7. С. 19, 45, 13, 23).

См. Лосев 1996. С. 235–236. Как Бродский использовал «поэтическую поэтику» в своей прозе, исследуется в работе В. П. Полухиной (Polukhina 1997).

Бывший посол Швеции в СССР Гуннар Ярринг в 1989 г. вспоминал, как он убеждал постоянного секретаря Шведской академии Андерса Остерлинга, что если «обойдут Шолохова и дадут Нобелевскую премию Константину Паустовскому, это вряд ли будет встречено с одобрением в Советском Союзе. Это только вызовет новую горечь, когда люди все еще стараются забыть обиду, которую они усмотрели в присуждении премии Пастернаку» (цит. по: Espmark К. The Nobel Prize in Literature: A Study of the Criteria behind the Choices. Boston: G.K. Hall & Co., 1991. P. 186). Вообще Нобелевский комитет всегда действовал автономно и с политиками и дипломатами не консультировался, но в данном случае, после истории с Пастернаком, они боялись навредить Паустовскому! Шведские академики и дипломаты плохо ориентировались в византийских дебрях советской идеологической политики. Тем не менее, когда тот же Ярринг в 1970 г. советовал повременить с присуждением премии Солженицыну, поскольку это «приведет к осложнениям в наших отношениях с Советским Союзом», Остерлинг ответил: «Да, может быть, но мы пришли к соглашению, что Солженицын самый достойный кандидат» (там же. С. 113).

Nobelpriset. The Nobel Prize. Translation of the Speeches at the Nobel Festival 1987. The Nobel Foundation, 1987. P. 27.

Цит. по: Espmark K. The Nobel Prize in Literature: A Study of the Criteria behind the Choices. Boston: G.K. Hall & Co., 1991. P. 110.

Nobelpriset. The Nobel Prize. Translation of the Speeches at the Nobel Festival 1987. The Nobel Foundation, 1987. P. 28, 29.

Григорьев А. А. Искусство и нравственность. М.: Современник, 1986. С. 264.

Сравните сказанное В. Вейдле о Бродском как восстановителе связи времен (см. гл. I).

СИБ-2. Т. 6. С. 50. Вполне возможно, что на ход рассуждений Бродского в нобелевской лекции повлияли его занятия русской поэзией восемнадцатого века. Всего на двух соседних страницах в томе сочинений М. Н. Муравьева (1757–1807), поэта, которого Бродский знал и ценил, встречаются и мысль об эстетическом воспитании как пути к нравственному усовершенствованию (причем слова Муравьева почти парафразированы у Бродского: «Тот, чье „чувствительное сердце разумеет страдания Петрарки и разделяет величественную скорбь Федры и Дидоны“, чья душа „возвеличивается при разительных изображениях Корнеля или при своенравных картинах Шекспира“, кто восхищается Ломоносовым, „красотами поэмы или расположением картины“, не в состоянии строить своего счастья на несчастье других». См. Кулакова Л. Поэзия М. Н. Муравьева в кн.: Муравьев М. Н. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1967. С. 15), и рассуждение о необходимости просвещения для всех сословий, параллельное мысли Бродского о том, что бедой России было «интеллектуальное неравенство», разделение общества на народ и интеллигенцию, и даже, как и у Бродского, ссылка на лорда Шефтсбери.

Там же. С. 47. Нас не должно смущать то, что Бродский противоречит в этом афоризме своему любимому Кьеркегору, который ставил эстетику ниже этики и веры. Кьеркегор называл «эстетикой» гедонизм.

Манера Бродского высказывать свои мнения, основанные на авторефлексии и интуиции, в квазилогической форме также провоцировала скептическое отношение некоторых профессиональных ученых (см. об этом в гл. II). В этой связи ценно следующее замечание оксфордского профессора и одного из лучших знатоков русской поэзии на Западе Джеральда Смита: «Тут играет некоторую роль мода – для англичан моего поколения такие эссе, какие писал Бродский, старомодны, особенно стилистически. Литераторы здесь позволяли себе такую манеру до войны, но подобное теперь не практикуется. [...] В этом сказывается, разумеется, еще один важный момент нашей интеллектуальной жизни: специализация, технологизация даже. О Кавафисе, скажем, у нас не станет писать тот, кто не знает новогреческого языка» (Смит 1996. С. 141).

World Literature Today, Spring 1988. P. 213. Он также пошутил: «Такой маленький шаг для человечества, такой большой шаг для меня», – перефразируя слова впервые ступившего на Луну американского астронавта Нейла Армстронга: «Маленький шаг одного человека, огромный шаг для человечества».

Не исключено, что советский чиновник просто процитировал Бродского, который в одном из первых интервью вслед за известием о премии сказал, что он на месте Нобелевского комитета дал бы премию Найполу. См. Интервью 2000. С. 275.

Кроме «писем» – «Новый Жюль Берн» и «Осенний вечер в скромном городке...» (Новый мир. 1987. № 12. С. 160–168).

В 1990 г. вышли «Осенний крик ястреба» (Л.: IMA Press), «Стихотворения Иосифа Бродского» (Л.: Алга-фонд), «Стихотворения» (Л.: Библиотечка журнала «Полиграфия») и представительный сборник «Часть речи. Избранные стихи 1962–1989» (М.: Художественная литература).

Согласно неполной библиографии публикаций, посвященных Бродскому (Указатель 1999), их число на последний год жизни поэта приближалось к тысяче.

Тюрин А. «Эстетика – мать этики». Интервью с Иосифом Бродским // Новое русское слово. 1994. 6 дек. С. 45.

В свое время «Anno Domini» тоже можно было прочитать как перенос в область воображения впечатлений от поездки в прибалтийскую советскую республику, Литву (см. Венцлова 1998).

Ср.: «Я вообще не хожу в театр. Я читаю пьесы – это доставляет мне удовольствие. Смотреть пьесы – невыносимо, очень уж в них все „понарошку“. Не могу делать над собой усилие, чтобы заставить себя поверить в то, что происходит на сцене» (Интервью 2000. С. 332).

Там же. С. 327. «Когда кончается история...» – продолжение темы, начатой в предшествующей сцене. Персонажи откликаются на нашумевшее эссе американского политолога Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории», в котором провозглашалось глобальное торжество либеральной демократии (впервые опубликовано в летнем выпуске журнала «National Interest» в 1989 г.).

Горянин А. Дай руку брату своему! Два письма русскому интеллигенту об Украине // Русская мысль. 1996. 8–14 февр. С. 9.

«Отвернутые углы» (арго) – украденные чемоданы.

Цит. по кн.: Измайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина. Л.: Наука, 1975. С. 25.

Уже после смерти поэта неумелая транскрипция текста с аудиозаписи была опубликована в Киеве в газете «Столиця» (1996. № 13. Сент.). Публикацию сопровождала стихотворная отповедь Павла Кыслого, академика HAH Украины. Кыслый перечислял все исторические обиды, нанесенные Россией Украине, а о Бродском писал: «Ти був заангажованний, смердючий цап, / Не вартий нiгтя Тараса» («Ты был завербованный вонючий козел, / Не стоящий ногтя Тараса [Шевченко]»). Но в Украине высказывались и другие мнения. «Конечно, мы можем воспринять брань поэта как оскорбление, но именно она является очевидным выразителем неравнодушия автора. Автор прибегает к архаической традиции заговоров, связанных с украинским фольклором. Именно из фольклора и произведений Шевченко Бродский берет сокрушительную лексику, интонацию бесшабашной анафемы. [...] К кому обращается поэт? Бесспорно, к власти и ее носителям, носителям упадка и раздора. Да, он отождествляет себя с „кацапами“, откровенно осуждает „семьдесят лет“ жизни в империи. Но те, кого он осуждает, не являются ни „ляхами“, ни „Гансами“, ни „украинцами“. Это – силы раздора и вражды, силы, мистически раскованные Чернобылем, самым важным событием катастрофического излома истории. [...] В конце замечу, что И. Бродский, читатель и знаток Григория Сковороды – поэта, которого он ставит на одну ступень с Джоном Донном и Гавриилом Державиным, разделяет главную мысль мудреца: „загляни в себя“. Этот живой призыв воссоздает в учениках Сковороды модель самопознания и погружения в „духовные пещеры“. Это – основание настоящего Памятника – Чистого Логоса, который возводят Гораций, Державин и Пушкин. Он противостоит действенному профанному миру. Именно он является ориентиром современности, светом во тьме, призывом к жизни. Единство и противоположность „строк Александра“ приравнивается к Логосу, а „брехня Тараса“ – действенному, воинствующему творческому Слову поэта-пророка» (Кравец 2001).

Эта метафора, как хорошо было известно начитанному в античной литературе Бродскому, встречается уже у Софокла в «Царе Эдипе», где Иокаста сравнивает главу государства с кормщиком попавшего в бурю корабля.

Интервью 2000. С. 653. Это не красивая аллегория, подготовленная специально для интервью. Рассказывая мне по свежим следам о встрече с Горбачевым, Бродский сказал почти то же самое: «Он [Горбачев] что-то говорит, но это неважно. Кажется, что в комнату вошла История».

Предварительное изучение архивных материалов заставляет предположить, что стихи в 1979 г. Бродский писал, но, видимо, не был удовлетворен ничем из написанного и считал необходимой дальнейшую работу над этими текстами.

Из четырех старых, написанных еще в России стихотворений, которые Бродский включил в ПСН, два, «Песня о красном свитере» и «Любовная песнь Иванова», были пародийно-юмористическими.

Ср. «Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах, / свойства тех и других оно ищет в сырых овощах» («Конец прекрасной эпохи», КПЭ).

Манн Т. Собрание сочинений. В 10 т.: Т. 4. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959. С. 173. См. также интересное эссе С. Стратановского «Творчество и болезнь. О раннем Мандельштаме» (Звезда. 2004. № 2. С. 210–221).

Мы имеем в виду стихи непосредственно на рождественский сюжет, а не просто календарно привязанные к Рождеству. К последним относятся «Рождественский романс» (1962), «Новый год на Канатчиковой даче» (1964), «На отъезд гостя» (1964), «Речь о пролитом молоке» (1967), «Anno Domini» (1968), «Второе Рождество на берегу...» (1971) и «Лагуна» (1973).

Из речи, произнесенной на вечере памяти Карла Проффера (Beinecke, Box 29, Folder 8, перевод).

В разговоре с Ю. Алешковским, рассказывая о своем сне, из которого выросло эссе «Письмо Горацию» (сообщено нам Алешковским тогда же). В Алешковском Бродский особенно высоко ценил метафизическую интуицию, называл его «органическим метафизиком» (СИБ-2. Т. 7. С. 214).

«Формально оно посвящено годовщине рождения, содержательно же это типичное для Бродского стихотворение „на смерть“...» (Лотман М. 1998. С. 196).

Марк Аврелий. Наедине с собой. Пер. С. М. Роговина. В кн.: Римские стоики. Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий. М.: Республика, 1995. С. 290. Стоики всегда очень интересовали Бродского. Марку Аврелию он посвятил в 1994 г. большое эссе «Дань Марку Аврелию» (см. русский перевод в СИБ-2. Т. 6. С. 221–246). Об успокоении умерших «в виде распада материи» Бродский пишет уже в юношеском стихотворении «Еврейское кладбище около Ленинграда...» (1958; СИБ-2. Т. 1. С. 20). В ПСН есть еще одно стихотворение, содержащее текстуально близкий фрагмент, «С натуры» (1995): венецианский воздух, «пахнущий освобожденьем клеток / от времени». Читателя несколько смущает то, что в стихотворении «Только пепел знает, что значит сгореть дотла...» говорится о свободе от клеток, а в стихотворении «С натуры» о свободе клеток. Видимо, в первом случае речь идет о более далеко зашедшем процессе разложения.

Пер. 3. Морозкиной. Квинт Гораций Флакк. Оды. Эподы. Сатиры. Послания. М.: Художественная литература, 1970. С. 112.

К сожалению, мы располагаем черновиком только последней строфы.

Лотман М. 1998. С. 201–202. «Нравилось ... лучше», поскольку стихотворение отчасти стилизовано под фольклорный просторечный текст.

В поэзии Бродского очень многое напоминает о Маяковском, и эта метафора указывает на один из главных моментов сходства: оба поэта заворожены будущим и проблемой времени (см.: Поморска К. Маяковский и время. (К хронотопическому мифу русского авангарда) // Slavica Hierosolimitana, V—VI, 1981. С. 341–353). В этом смысле Бродский – не меньше футурист, чем Маяковский, и Ю. Карабчиевский прав, отыскивая черты глубокого сходства между двумя неприятными ему поэтами, хотя он и пишет, что Бродский «не только не в пример образованней, но еще и гораздо умней Маяковского» (Карабчиевский 1985. С. 273). См. редкое, но знаменательное признание, сделанное Бродским в разговоре с Томасом Венцловой: «У Маяковского я научился колоссальному количеству вещей» (Интервью 2000. С. 349).

Символика белого и черного цветов была рано освоена Бродским: ср. «"Земля черна". – „О нет, она бела...“» и т. д. в неоконченной юношеской поэме «Столетняя война», видение белого мира в «Посвящается Ялте» (КПЭ), «белый на белом, как мечта Казимира» («Римские элегии [XI]»), снеговой покров как предпочтительный облик пространства («Я не то, что схожу с ума, но устал за лето...»; ЧP), инвариантный мотив творческой самореализации как черного на белом. То же остранение употреблял Достоевский: «Черного на белом еще немного, а ведь черное на белом и есть окончательное» (письмо А. Майкову, август 1867; Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Т. 28– II. Л.: Наука, 1985. С. 205; выделено автором).

Представляется весьма вероятным, что на воображение молодого поэта сильно подействовала глава XLII «О белизне кита» романа Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит», представляющая собой трактат о символике белого: «[Белизна] является многозначительным символом духовного начала и даже истинным покровом самого христианского божества и в то же время служит усугублению ужаса во всем, что устрашает род человеческий. [...] Всецветная бесцветность безбожия, которое не по силам человеку...» (Мелвилл Г. Моби Дик, или Белый кит. М.: Художественная литература, 1967. С. 227–228).

Ср. «в противоположность тому, чему учит оптика, белизна означает у Бродского не полноту цвета, а его полное отсутствие» (Лотман М. 1998 С. 204).

См.: Markov V. Russian Futurism: A History. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1968. P. 80.

У раннего Бродского встречаются и более традиционные научно-фантастические и дистопические мотивы, например, в стихотворении «А. А. Ахматовой» (ОВП) и в неоконченной поэме «Столетняя война» (Звезда. 1999. № 1. С. 130-144).

С этим связаны и более общие характеристики поэтики Бродского, подробное обсуждение которых выходит за рамки биографического очерка: сравнительно редкое для лирического поэта и уменьшающееся с годами присутствие авторского «я» в текстах, а в тех случаях, когда «я» наличествует, его подчеркнуто маргинальное помещение в позицию не участника, а наблюдателя – в кафе, на скамейке в парке, «в глухой провинции у моря». Так, вероятно, еще выражается и «жажда слиться с Богом, как с пейзажем» («Разговор с небожителем», КПЭ).

Е. Петрушанская указывает на забавную параллель к этому пассажу и, возможно, его подсознательный источник – детские «страшилки» по типу: «В черном, черном дворце в черном, черном гробу лежит черный, черный мертвец...» (см. Петрушанская 2004. С. 69).

На современном медицинском языке такие приступы называются panic attack. Весьма возможно, что Бродский испытывал нечто подобное в молодые годы – состояние беспричинного ужаса и борьбы с ним описано в стихотворении «В горчичном лесу» (СНВВС).

Ср.: «Только другими наполнены все кладбища» (Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 99).

В 1977 г. в Энн-Арборе я пересказывал Бродскому сведения по истории русского языка, в частности, гипотезу о том, что звук ы в русском произношении есть результат тюркского влияния. Скорее всего, Бродский также читал у Батюшкова о русском языке: «И язык-то сам по себе плоховат, грубенек, пахнет татарщиной. Что за Ы? Что за Щ? Что за Ш, ШИИ, ЩИЙ, ПРИ, ТРЫ?» (Из письма Н. И. Гнедичу от 27 ноября—5 декабря 1811 г.; Батюшков К. Н. Нечто о поэте и поэзии. М.: Современник, 1985. С. 252). Ср. с известными строками из будетлянского стихотворения Д. Петровского «Установка»: «Мы суффиксы введем в глаголы, / В деепричастия предлог, / Дабы бы не могли монголы / Так скоро изучить наш слог» (Петровский Д. Галька. М.: Круг, 1927).

В одной из рабочих тетрадей Бродского (Beinecke) по памяти записаны отрывки из «Гусарской азбуки».

В 1974 г. в шутливом послании Андрею Сергееву Бродский выражал желание быть похороненным в Венеции: «Хотя бесчувственному телу / равно повсюду истлевать, / лишенное родимой глины, / оно в аллювии долины / ломбардской гнить не прочь. Понеже / свой континент и черви те же. / Стравинский спит на Сан-Микеле...» (Сергеев 1997. С. 453).

«Со смертью не всё кончается» (Проперций. Элегии, 4.VII). Надпись была выбрана вдовой поэта, знавшей о любви Бродского к Проперцию и, в частности, к этой элегии, которой иногда присваивают название «Смерть Цинтии». Эта строка входит в эпиграф и к другой высокоценимой Бродским элегии – «Смерть друга» (1814) Константина Батюшкова. Переклички с элегией Батюшкова можно усмотреть в одном из поздних стихотворений Бродского «Шеймусу Хини» (ПСН). Возможно, Ахматова говорила с Бродским об этой элегии Проперция в период их частого общения осенью 1965 г., так как именно тогда она перечитывала это стихотворение и сказала, что «Проперций – лучший элегик» (Тименчик Р. Д. Анна Ахматова в 1960-е годы. М.: Водолей; Toronto: The University of Toronto, 2005. С. 271).

Примечания книги: Иосиф Бродский - читать онлайн, бесплатно. Автор: Лев Лосев

Онлайн книга - Иосиф Бродский

Автор книги - Лев Лосев