Примечания книги: Железная маска - читать онлайн, бесплатно. Автор: Александр Дюма

1

В книге этой повествуется лишь об известных фактах. Но тем не менее из-за одной поразительной истории, рассказанной впервые, она имела столь огромный успех в Голландии и во Франции, что и следующем году вышло переиздание с дополнением. Кто автор этих «Записок»? Это крайне важно бы узнать, так как он был первый, кто бросил любознательности Европы эту приманку. Мы не сочли ничего лучшего как привести здесь блистательное и, как нам кажется, подводящее итог заключение библиофила Жакоба, который, на наш взгляд, ответил на вопрос искусно, аргументировано и в то же время весьма правдоподобно.

«По общему мнению, автором мог бы быть шевалье де Ресенье, который примерно в ту же эпоху был заключен в Бастилию. Но причина его заключения названа в реестрах Бастилии: известно, что он сочинял стихи, направленные против г-жи де Помпадур.

Так, может быть, автором была, как писала г-жа де Оссе в одном из неизданных писем, г-жа де Вье-Мезон, одна из самых язвительных женщин своего времени, взявшая в редакторы Кребийона-сына? Но Кребийон-сын, охотно переносивший в Персию легкомысленные приключения героев своих романов и даже опубликовавший в 1746 г. «Любовные приключения Зеокинизуля, царя кофранов» (Людовика XV), не рисковал соваться в высокую политику и ограничивался галантными рассказами, которые очень нравились двору. Может быть, им был некий Пеке, чиновник министерства иностранных дел, попавший в Бастилию из-за этого произведения? Но книга проникла во Францию, вне всяких сомнений, благодаря предприимчивости секретарей посольства, торговавших запрещенными книгами, и одного-единственного экземпляра, найденного у Пеке, оказалось вполне достаточно, чтобы выдать именной указ о его аресте?

Наконец, не был ли автором герцог де Ниверне, который отдыхал от сражений, сочиняя сказки в обществе Вольтера и Монтескье? Но герцог де Ниверне старательно собрал все написанное им для собрания сочинений, которое было выпущено как раз в то время, когда цензура преследовала «Персидские записки», но не проявляла к нему интереса как к анониму. К тому же эта аллегорическая история не имеет ничего общего с литературной манерой герцога, тонкого поэта, но прозаика хоть и остроумного, однако слабого, робкого и лишенного выдумки.

Ничего нового об авторе этих «Записок» я не добавлю и мнение свое выскажу лишь в виде предположения, что «Записки о персидском дворе», вероятней всего, принадлежат Вольтеру.

В них чувствуется стиль его повестей, – правда, здесь он небрежней, – а иногда и едкое его остроумие. В предисловии есть такие слова: «Похоже, что большинство произведений, к которым читателя просят быть снисходительным, снисхождения вряд ли заслуживают». Автор уведомляет, что один из его друзей, англичанин, во время путешествия в Париж получил возможность ознакомиться «со множеством секретных мемуаров и рукописей, хранящихся в библиотеке Али-Кули-хана, первого государственного секретаря, сановника несравненных достоинств», и перевел часть из них, относящихся к царствованию Сафи-шаха (Людовика XV). Читая восхваления Али-Кули-хану, в нем можно, распознать герцога де Ришелье, особенно если припомнить, что Вольтер, собирая материалы для «Века Людовика XIV», прибегал к воспоминаниям маршала, своего друга и покровителя.

В предисловии автор утверждает, что перевел эти «Записки» с английского. «Я прошу читателя принять во внимание, что английский язык отличается от французского. Французский более ясен, более упорядочен, однако не столь богат и энергичен, как английский». Но разве Вольтер не повторял десятки раз в тех же самых выражениях подобные суждения об этих языках?

Кроме того, у Вольтера были деловые связи с Амстердамской компанией еще с 1740 г., когда он ездил в Голландию, чтобы проследить за печатанием «Анти-Макиавелли» прусского короля. Именно тогда он жаловался на голландского книгопродавца по имени Ван Дурен, «самого отъявленного мошенника из этой породы», как написано в «Мемуарах» Вольтера, Он воспользовался этой поездкой для издания «Начал физики» г-жи Дюшатле, которые предварил предисловием; книга вышла в том же товариществе издателей, где пять лет спустя будут опубликованы «Персидские записки». Издатель приложил ко второму изданию сатирический портрет Вольтера; возможно, то была месть Ван Дурена: он счел забавным осмеять автора, названного вымышленным именем Кожа-сеид, в его же собственном произведении. «Кожа-сеид отличался непереносимой надменностью: великие мира и монархи столь испортили его, что он был дерзок даже с ними, с равными же себе нагл, а с низшими заносчив… Душа у него была низкая, сердце злое, а нрав коварный; он был завистлив, злоречив, язвителен и притом не слишком умен, а как писатель поверхностен и не обладал хорошим вкусом… Хотя родился он с добрыми задатками, но скаредность его была столь велика, что ради самых незначительных выгод он жертвовал всем: законом, долгом, честью, совестью». Как объяснить тот факт, что Вольтер не ответил на достаточно зловредную критику, хотя обыкновенно отвечал врагам ударом на удар и не спускал даже ничтожных нападок? Ведь в тот же год, когда был опубликован этот весьма схожий с оригиналом портрет, он обратился к Монкрифу, чтецу королевы, чтобы получить разрешение на судебное преследование поэта Руа, «который переполнил чашу преступлений», распространив пасквиль, где оскорбляется Академия, а Вольтер «подвергается чудовищной хуле».

Неоспоримо, наконец, и то, что в период выхода в свет «Персидских записок» Вольтер работал над аналогичными вещами: подготавливал «Век Людовика» и разрабатывал в своих повестях восточные сюжеты, которые вошли в моду после «Персидских писем» Монтескье. «Бабук», «Мемнон», «Задиг» написаны в одно время с «Персидскими записками». Возможно, Вольтер завидовал популярности «Персидских писем» Монтескье.

Но меня могут спросить, почему же Вольтер впоследствии не признал произведения, достойного, в некотором смысле, своего автора? Признай его Вольтер, все сомнения исчезли бы, и мне не пришлось бы пытаться сорвать завесу, скрывающую анонима, за которой я хотел бы узреть автора «Века Людовика XIV», открывавшего, так сказать; пути к новому факту, который он желал вырвать из архивов Бастилии.

Позвольте высказать догадку, но при всем при том весьма правдоподобную Я предполагаю, что маршал де Ришелье, знавший тайну Железной маски, поддался на просьбы и уловки Вольтера, и тот в конце концов был посвящен, дав клятву молчать, в этот мрачный секрет, которым владели лишь несколько ближайших приближенных Людовика XIV. По крайней мере, такой вывод можно сделать из отрывка «Персидских записок», где сказано, что «тайна сохранялась дурно» и что «великие мира сего бывают принуждены раскрывать свои секреты многим, а среди них всегда находятся болтуны».

Вольтер не умел хранить секреты; ничего до того не зная об этой тайне, доверенной преданности трех или четырех лиц, он ощутил непреодолимое желание рассказать о ней и, возможно, даже разгадать ее, но это могло навлечь месть короля и ненависть и презрение герцога де Ришелье. Кроме того, Бастилия, столь долго сохранявшая в своей каменной утробе государственного преступника и его имя, могла навсегда поглотить и нескромность писателя, дабы покарать его предоставлением возможности добавить новую строфу к своему «я видел».

Однако Вольтер считал, что для торжества истины и разума хороши все средства; он не боялся прибегать ко лжи и облекаться в любой маскарадный наряд, хотя было ясно, что ум и стиль выдадут его; так он прикрывался именами Аарон Мататай, Жак Эмон, Акакий и другими, придумал еще сотню более или менее прозрачных псевдонимов и, блюдя анонимность как самых значительных, так и самых неважных своих произведений, постоянно прибегал к услугам потаенных книгопечатен Голландии.

Понятное дело, он не претендовал на честь считаться автором книги, которая могла поссорить его с покровителями, маршалом де Ришелье и г-жой де Помпадур, в самый блистательный период своей придворной карьеры, когда милости Людовика XV удерживали его в Версале, когда он был гостем маркизы де Помпадур, склонялся перед солнцем Фонтенуа и с гордостью носил звания королевского камергера и историографа Франции.

И все же я думаю, что Вольтер хотел окольными путями пустить в обиход историю Железной маски, чтобы иметь право высказаться на эту тему, чего он не мог бы сделать, если бы кто-то до него не взял на себя инициативу произнести первое слово. И этот кто-то был он сам. Благодаря подобной тактике он получил возможность публично заговорить о крайне необычной исторической проблеме, которую имел возможность обсуждать, да и то полушепотом, только наедине с герцогом де Ришелье. Вольтер во многом смахивал на героя сказки цирюльника царя Мидаса; тот, будучи не в силах хранить тайну, чтобы освободиться от нее, вырыл в земле ямку и шепнул туда: «У царя Мидаса ослиные уши». Вольтер охотно публиковал все, что знал, и часто даже то, чего не знал, – в противоположность Фонтенелю, который, зная истину, нередко отказывался ее открывать. Уже давно повсюду говорили об узнике в маске и Вольтер, вероятно, получил согласие де Ришелье рассказать об этом необычном факте, вместо того чтобы отрицать его. Вот почему автор «Персидских записок» не раскрыл свое имя.

Следует также отметить, что Вольтер, не вдаваясь ни в какие объяснения, неизменно утверждал, что до него никто не публиковал историю «Железной маски» (примеч. автора).

2

О, если бы! (лат.).

3

Под этой фамилией был похоронен Человек в железной маске.

4

Здесь адмирал (лат.).

5

Эта камера располагалась на третьем этаже. «Все камеры имеют нумера и нумеруются по этажу, а двери у них расположены по правую и по левую сторону от лестницы. Таким образом первая базиньера – первая камера башни с этим названием, расположенная над казематом, затем следуют вторая базиньера, третья, четвертая, а самая верхняя располагалась под крышей Базиньеры». «Исторические заметки и анекдоты о Бастилии», 1774 (примеч. автора).

Обыкновенно обстановка камеры в Бастилии состояла из «кровати, застланной зеленой саржей и с пологом, соломенного тюфяка и трех матрацев, двух столов, двух кувшинов для воды, железной вилки, оловянной ложки и кружки из того же металла, медного подсвечника, железных щипцов для снятия нагара, ночного горшка, двух или трех стульев и иногда старого кресла» (там же).

Константен де Ренневиль, автор «Французской инквизиции», содержавшийся в 1702 г. во второй камере Бертодьер. дал описание своей тюрьмы. «Это была маленькая восьмиугольная каморка футов двенадцати или тринадцати в поперечнике и такой же примерно высоты. На полу был слой сора и отбросов толщиной с фут. Все амбразуры были заложены, кроме двух, а на этих оставленных были установлены решетки. Со стороны камеры амбразуры были шириной в два фута, по толщине стены они сужались на конус, так что с наружной стороны оказывались всего в полфута шириной и были затянуты частой железной сеткой. Из-за сетки, толщины стен, решетки на внутренней стороне, очень толстых и грязных стекол и ставней в камеру проникало столь мало света, что там вечно стоял сумрак и с трудом можно было различить предметы. Стены в камере были страшно грязные и измазаны нечистотами. Единственным чистым местом был потолок, очень ровный и белый. Из мебели там был только старый ломаный складной столик и продавленный соломенный стул, до того расшатанный, что на него было опасно садиться. В камере было полно блох по причине того, что заключенные, отправляя нужду, бессовестно мочились на стены. Стены были исписаны фамилиями узников. Около семи часов мне принесли не большую складную койку, тощий перьевой матрац, дрянное зеленое одеяло все в дырках, в котором было столько паразитов, что я с трудом очистил его от них (примеч. автора).

6

Юг Бернар Маре, герцог (1763—1839) – министр Наполеона.

7

См. так же: Генри Кок. Сиятельные любовницы., Ленинград, 1991 г., с. 117—142.

8

Записки Видока. Начальника парижской тайной полиции. Перевод с французского в трех томах. Том I, с. 8.

9

См.: Герхард Файкс. Большое ухо Парижа. Французская полиция: история и современность. Перевод с французского Л. Ф. Маковкина. Под редакцией и со вступительной статьей Б. М. Гиленсена. М., 1981 г.

Вернуться к просмотру книги