– Вот деньги. Это теперь наша мебель, а не ее. Отдай ей завтра.
Толик с удивлением смотрел на деньги:
– Зачем? Где ты их взяла?
– Ксеня подарила. Отдать твоей маме.
– Зачем? Ты что, не понимаешь?! Ей примерещилось что-то, ты что, ее слушаешь? Давно? Ну она такая. Не бери в голову. Верни деньги.
– Нет. – Людка завелась. – Или я сама ей повезу, но тогда будешь меня из милиции выкупать!
– Я понял, – Толик тяжело вздохнул. – Нет проблем. Завтра съезжу.
Он привезет деньги Фене и выложит их на кухонный стол:
– Вот, Люда просила передать. Тут две тысячи. – Помолчит и добавит: – Зачем ты это устроила? – И, не дожидаясь ответа, выйдет из квартиры.
А Людка в это время поедет на далекий поселок Котовского – плакать к маме. Уткнется в Нилины коленки и будет реветь, пока мама с бабой Женей не поедут вместе с ней домой, на Молдаванку.
Евгения Ивановна заглянет в комнату. Ее сестра сидела, припертая подушками, и смотрела телевизор.
– Спасибо, – скажет с порога Женя.
– Не за что, – не оглядываясь, ответит Ксеня. – Я бы ее размазала, гниду. Ты-то чего молчала?
– А зачем? – Пожала плечами Женя, глядя в маленькое окошко своей бывшей комнаты. – Она для меня никто. Быдло необразованное и жалкое.
– А внучку не жалко?
– Внучка могла и ответить.
– Вот и ответила.
– Вот и спасибо.
Женя прикроет дверь и пойдет в гостиную. В этот вечер и во все последующие, оставаясь на ночевку, они вместе с Нилой, несмотря на уговоры Люды, будут ложиться только на пол в детской.
На следующий день, точно на Рождество, в дверь позвонили – на пороге с улыбкой, как ни в чем не бывало, стояла баба Феня.
– С Рождеством, будьте здоровеньки. Я вам пирожки привезла.
Согласно ее крошечному исковерканному жизненному кодексу справедливость была восстановлена и конфликт исчерпан. А значит, снова можно общаться с внучками. Если бы дверь открыл не Толик, а Людка, визит закончился бы не начавшись, а так Феня, весело щебеча, уже шла в большую комнату.
– О бабына радость! А я вам пирожков привезла. Твоих любимых. С творожком.
– Я не хочу пирожков, – раздувая ноздри и стиснув зубы, процедила Юля. – Я поела.
За эти четыре дня она услышала достаточно. Про деньги, про унижение любимой бабушки Нилочки и про то, как Феня ненавидит мамочку. К этому кошмару добавились и новые-старые факты – про сданного в интернат папу. В Людкиной версии это звучало, что она просто выбрала одного ребенка, а второго, нашего папочку, сдала в детдом, чтобы ей легче жилось. И про елку, которой никогда не было, тоже рассказала. Этого было достаточно, чтобы всем детским сердцем искренне и горячо возненавидеть бабу Феню.
Людка Верба – настоящий клятый молдаванский суржик – уже пришла в себя после пережитого и начала мстить. Разумеется, незаметно ударив по самому уязвимому месту противника – любви к внучкам.
Юлька отберет пирожок у Леси и вернет на тарелку:
– Леся тоже не хочет. – Она потянет младшую: – Пошли, чего покажу! – и вернется в свою комнату.
Люда не поверила ушам и выглянула в коридор. Увидев свекровь, она выпучит от удивления глаза и уйдет назад на кухню. А затем решительно вернется в комнату, плюхнется в кресло и врубит телевизор.
– Сделай потише, – попросит Толик.
– Не мешай смотреть наш, – Людка помолчала и подчеркнула: – наш телевизор – очень интересно.
Феня не спеша выпьет предложенного сыном чаю и, весело попрощавшись, уедет, так же демонстративно не замечая общего игнора.
– Простота хуже воровства, – резюмирует Ксеня, когда Людка придет забрать поднос с тарелками.
Сколько хочешь
Если бы Фира Беркович видела, что вытворяет ее правнучка Люда, она бы точно выдала свое фирменное: «Наша порода». Людка, несмотря на тотальную нищету и вечное одиночество при живом муже, умела в лучших традициях молдаванского двора делать «праздник на всю голову» из ничего. И Юлькин первый юбилей было решено отметить с размахом, по-взрослому.
– Ты можешь пригласить одноклассников, – объявила она дочери.
– Сколько?
– Да хоть всех, – опрометчиво предложила Людка.
– Что? Правда можно всех? – У Юльки был очень дружный класс, несмотря на то что повторял в миниатюре всю социально-национальную разношерстность типичного молдаванского двора.
Отвечать за базар – тоже типичная дворовая черта. И Люда подтвердила:
– Ну все же не придут, – успокоила она мужа, но тут же добавила: – И не вздумай, слышишь, не вздумай сбежать в яхт-клуб. В этот день рождения ты мне нужен дома.
Действительно – из тридцати приглашенных явились всего двадцать шесть, в две смежные комнаты, в третьей осталась терпеть Ксения Ивановна.
После праздничного стола в комнату зашли Люда с Толиком с гигантской красной торбой, смутно напоминающей мешок Деда Мороза.
– Итак! Игры! – объявила Люда. На всех предыдущих домашних днях рождения одноклассников взрослые ограничивались угощением, тортом и вселенским терпением, пока дети гоняли по квартире, лестницам и окрестным дворам. Так что конкурсная программа произвела неизгладимое впечатление и стала неожиданностью даже для именинницы. Люда ликовала – сюрприз удался. Начали с «Что сделать этому фанту?» – спасибо, баб Женя подсказала, когда ночью Люда засыпала над сценарием. Потом рисовали портрет по командам с завязанными глазами, как в заводском пионерлагере «Орленок». Разумеется, читали стихи на табуретке и получали призы – конфеты. И в финале самый крышесносный конкурс, моментально ставший хитом всех детских праздников, – «Срежь приз с веревочки». Толик достал бельевую веревку с подвешенными на нитках призами и подарками – шоколадные конфеты «Гулливер» и «Белочка», карандаши, модные ластики, которые добыла Нила на заводе, крошечный клеенчатый блокнотик и еще какие-то невероятные детские сокровища. С Людкиными закройщицкими ножницами, с Нилиной косынкой на глазах ошалевшие гости под вопли остальных срезали подарки. После официальной программы, по замыслу Людки, гости должны были свалить во двор – выплеснуть конкурсный адреналин в активных играх, пока она перемоет тарелки и сервирует стол к чаю с тортом и эклерами. Но двор есть у всех, а настоящий корабельный канат в простенке между комнатами был только у Вербы. Балка перекрытия легко выдерживала вес до ста килограмм, это Толик рассчитал еще на старте. Поэтому ей были нипочем трое-четверо повисших обезьянами тощих третьеклашек, которые, улюлюкая, изображали Тарзана, отталкиваясь ногами то от стены баб Жениной спальни, то от семейного яблока раздора – дорогой полированной молдавско-румынской стенки с хрусталем.
Когда гости ушли, Толик обнял Люду: