Засекреченное будущее - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков

Зачем существует литература? Каково предназначение Мастера? И кого можно назвать мастером, а кого вежливый человек наградит лишь многозначительным молчанием? Почему российская культура все тридцать постсоветских лет подвергается погрому? Как создавалась и работает система либеральной диктатуры в культурной жизни нашей страны? На эту тему беседуют писатель Юрий Полякова и главный редактор издательства «Книжный мир» Дмитрий Лобанов. Поводом к разговору послужил выход в этом издательстве книги Юрия Полякова «Зачем вы, мастера культуры? О русской литературе и искусстве».

Д. Лобанов. Юрий Михайлович, мы сейчас пытаемся выходить их пандемии. Как Вы думаете, наши люди, наши сограждане, этот период много читали книг?

Ю. Поляков. Думаю, тот, кто вообще много читает, тот в изоляции прочитал еще больше. Впрочем, некоторые мои знакомые радостно со мной делились, мол, наконец-то руки дошли, до академического Достоевского или Писемского… Ну, а кто мало читает, надеюсь, тоже приобщился… Хотя, конечно, соблазнов много. Интернет ведь тоже чтение… Другое дело — уровень этого чтения. Но все-таки в карантине шансов снять с полки книгу было больше, чем в обычной суете, беготне. Не исключаю, что пандемия и поспособствовала возвращению интереса к книге…

Д. Лобанов. Всё-таки, по наблюдениям издателя, снижается интерес к чтению именно сложных, больших текстов. С чем Вы это связываете? Я помню, как в позднем Советском Союзе люди бились в очередях за книги, сдавали за талоны макулатуру, записывались в очереди, и хорошая библиотека считалась признаком достатка, интеллигентности семьи.

Ю. Поляков. Это так, хотя бывало по-разному. Помню, попал я в гости, будучи еще студентом-филологом, в один дом обеспеченных по советским понятиям людей, не чуждых культуре. Пока накрывали на стол, я, конечно, с восхищением изучал библиотеку и обнаружил, что большинство собраний сочинений никогда не раскрывались: странички склеены. Только когда я взялся за «Библиотеку мировой фантастики», пошли прочитанные тома. При советской власти тоже читали по-разному, но дело в том, что тогда людям давалось образование университетское. Конечно, не все заканчивали университеты, я вот выпускник пединститута, мне умные люди объяснили, что в МГУ с моей рабоче-крестьянской анкетой лучше не соваться, все равно отдадут предпочтение тем, кто потом, получив диплом МГУ, отъедет на историческую родину. Речь об университетском принципе советской системы образования, дающего систематизированное знание основ наук. Сталин после революционных экспериментов с народным просвещением, вроде педологии, вернулся к опыту дореволюционной гимназии, исключив чрезмерное увлечение мертвыми языками, но сохранив системный подход. А он невозможен без навыков вдумчивого чтения больших сложных текстов. Именно поэтому при советской власти невозможно было достать серьезную научную, философскую, к примеру, литературу, она пользовалась большим спросом.

Никогда не забуду, как нашел в каком-то сельпо «Философию общего дела» Федорова, а в Москве её можно было купить только у книжных барыг на Кузнецком мосту, переплатив раз в десять! Даже люди без высшего образования тянулись к серьезной литературе. Вы будете смеяться, но книги Юлиана Семенова считались легковесной литературой, особенно его бесконечные продолжения про Штирлица. Над ними просто уже смеялись. А сейчас читаешь Семенова и отдаешь должное: человек хотя бы понимал, что пишет… Помню и такие сетования, мол, хороший писатель Константин Симонов, но последний том «Живых и мертвых» он явно надиктовывал. А это сразу видно по упрощенной структуре фраз. И такие разговоры я слышал отнюдь не в филологической среде…

Образование, которое у нас внедрялось в 1990-е «асмоловыми» (был такой заместитель министра образования), а сегодня навязывается усилиями «грефов», по своей сути фрагментарно, мозаично, предполагает усваивание упрощенных, коротких текстов. Учебники пишут именно по этому принципу. Конечно, для человека, получившего такое с позволения сказать образование, Достоевский — мука мученическая. Под этот запрос на необременительное чтение подстраивается и современная литература…

Д. Лобанов. В отечественной истории «поэт был больше, чем поэт», а писатель — «властителем дум». Как Вы думаете, с чем это связано, почему это у нас в Отечестве так?

Ю. Поляков. Во-первых, это связано с тем, что русская литература довольно долго оставалась в лоне церкви, но даже выйдя из него в конце XVII века, осталась учительной, сохранила обостренный интерес к нравственно-религиозной проблематике. Во-вторых, наша литература всегда отличалась очень высоким художественным уровнем, увлекая и покоряя читателей. У нас, я считаю, одна из самых серьезных литератур в мире, если не самая серьезная. Но есть и третья причина, она вязана с нашей политической историей. Дело в том, что мы до начала ХХ века развивались как монархия с довольно серьезными ограничениями свободы слова, хотя не такими тотальными, как сейчас пытаются представить. Например, Булгарин был скорее не доносчик, а составитель аналитических записок в верха, но содержание, направленность этих записок кое-кому выходило боком. Достаточно почитать секретные донесения Булгарина, они теперь переизданы. Там есть очень интересные и глубокие наблюдения. Но это к слову… А так как не было легальной оппозиции царю, то не существовало оппозиционной трону легальной прессы, за исключением потаенной, за которую сажали, и эмигрантской. Но и тут все не так просто: просвещенное общество, например, чутко следившее за публикациями «Колокола», отвернулось от него, едва Герцен поддержал польских мятежников, отличавшихся свирепой жестокостью по отношению к православным. Оппозиционная пресса появилась лишь после революции 1905 года, а до этого ее функции выполняла изящная словесность. В ней искали ответы на проклятые политические вопросы.

Во многом эта традиция продолжилась и при Советской власти. По мере того, как большевики расправлялись со своими врагами, оппонентами, попутчиками и союзниками (бескровно была поглощена лишь Еврейская рабочая партия), они закрывали и их печатные издания. Например, эсеровское «Знамя труда», где Блок печатал свои знаменитые поздние поэмы. И поэтому литература, несущая в себе комплекс не только художественно-нравственных, но и общественно-политических идей, стала отчасти выполнять роль оппозиции, за что многие писатели сурово поплатились. Романы и повести читали в библиотеках и в Кремле, читали не только как беллетристику, но и как тексты, содержащие критику общества и власти. Кстати, не за всякую критику карали, если это была «правильная», «нужная» критика, могли и поощрить. Например, Шолохов в «Тихом Доне» очень своевременно упрекнул большевиков за расказачивание, ведь этот кошмар был делом рук Троцкого, его как раз выдавливали из власти, хотя до ледоруба в черепе было еще далеко.

Думаю, этот опыт русской классической и советской литературы сегодня тоже востребован, ведь мы, в конечном счете, после Перестройки и 90-х всё равно пришли к жесткой вертикали власти. Причем, не по чьему-то злому умыслу, по логике Истории. Просто всё поняли, что цена плюрализма — распад страны и кошмар беспредела. Нет уж, давайте мы вернемся к старой доброй вертикали… Когда я входил в литературу, ее восприятие, прочтение с точки зрения политики было очевидно. Именно так читали романы Белова, Астафьева, Бондарева, Трифонова… Искали в них прежде всего свежие общественно-политические сигналы, а лишь потом оценивая их художественное качество. Вот почему такой громкий успех имели «Дети Арбата» Рыбакова или «Тучка» Приставкина — вещи, написанные довольно слабо.