Я смотрела на человечка с крыльями бабочки и не могла
подобрать ни одного нелицемерного аргумента. Лично я бы не стала никого убивать
за коллекционирование бабочек, но будь у меня на спине крылья мотылька и
проводи я большую часть своей жизни, порхая вместе с ними с цветка на
цветок, – может, я по-другому оценивала бы смерть даже единственной
бабочки. Может, если ты размером с куклу Барби, убийство мелких созданий для
тебя так же ужасно, как человекоубийство. Может, да, может, нет. Но я не
чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы спорить.
Глава 29
Я сгребла подушки за спину, устроившись полусидя. Для этого
мне пришлось отодвинуть Китто. Он цеплялся за меня всеми конечностями, но глаза
его были прикованы к Шалфею. Он следил за маленьким эльфом, словно не доверял
ему или ждал от него какой-то опасности... а может, просто думал, каков Шалфей
на вкус. Но что бы он ни думал, мысли его не были дружелюбными.
Шалфей, казалось, не замечал малоприятного взгляда гоблина.
Он просто порхал по комнате, пока я устраивалась поудобнее.
Я расправила простыню на груди и протянула ему руку – ладонью
кверху, чтобы Шалфей мог добраться до моих пальцев, потому что именно из
пальцев он и будет пить. Нисевин как раз таким способом брала мою кровь, и если
это устроило королеву, то и для Шалфея сойдет. Кроме того, что-то в нем меня
нервировало. Смешно нервничать из-за кого-то, кого я могу одной рукой
пришлепнуть к стене, но глупо это или нет, отрицать свои чувства я не могла. И
разубеждать себя я не стала, просто прикрыла свои самые уязвимые места и дала
ему только руку.
Шалфей приземлился на моем запястье, встал на колени на
ладошке и обхватил крохотными ручками средний палец. Он погладил палец, и
ощущение оказалось для меня одновременно приятным и беспокоящим.
Наверное, я напряглась, потому что он сказал:
– Ты ведь позволила использовать гламор?
Я кивнула, не вполне доверяя собственному голосу.
Он улыбнулся, и рот его был словно маленький красный
лепесток, глаза – искренние и теплые. Я почувствовала, как расслабилась, всю
нервозность словно рукой смахнуло. Я не боролась с этим ощущением, потому что
уже дала согласие. И боль в плече ушла. Ничего не болело.
Китто свернулся у моего живота, скользнув ногой мне по
коленкам. Я отпустила простыню и взъерошила его кудри. Волосы были невероятно
мягкими. Он зарылся лицом мне в живот, и я вздрогнула от прикосновения его лица
к коже. Наверное, я сейчас среагировала бы на любого.
Я посмотрела на Шалфея.
– Ты великолепно владеешь гламором. – Мой голос
чуть дрожал.
– Нам без этого нельзя, – сказал он, водя
вверх-вниз ладошками по моему пальцу. Ощущение уже не было просто приятным, оно
было эротическим, как будто в пальце появились новые нервы. Я знала, что это
действие гламора, естественной магии фейри, но это все же было так хорошо, так
невероятно хорошо...
Поддаваться гламору, если гламор вот такой
чувственный, – это удивительное ощущение. Сидхе не проделывают такое друг
с другом, потому что использовать гламор в интимных ситуациях считается
смертельным оскорблением. Но малые фейри между собой используют его довольно
часто, а с сидхе – почти всегда. Может, это из-за неуверенности. Может, просто
способ показать, на что они способны.
Шалфей был способен на многое.
Он обвил мой палец руками, и было это так, словно он касался
чего-то более... гораздо более интимного. Он поцеловал кончик пальца – словно
касание нежнейшего шелка. Я чувствовала, как раскрылись его губы, и они
показались много больше, чем были на самом деле. Мне пришлось приоткрыть глаз и
взглянуть на него, чтобы убедиться, что он все такой же маленький и по-прежнему
находится у меня на руке. Как оказалось, я почти утонула в подушках, а рука моя
покоилась на бедре, но Шалфей все так же стоял на коленях на моей ладони.
Китто сплелся со мной ногами, и я почувствовала, как он
твердеет. На миг я задумалась о том, что же такое гламор делает с гоблином, но
тут Шалфей вонзил в меня зубы. Он укусил меня резко и сильно, как откусывают от
яблока, – но боль тут же уплыла, и когда он начал пить кровь из раны, мне
померещилось, будто тонкая красная нить протянулась от кончика пальца прямо к
моему паху. Каждое движение его губ отзывалось у меня внизу живота.
Он пил, питался, все быстрее и сильнее, и было это словно он
трогал меня внизу – все быстрее и сильнее. Я чувствовала растущую теплую
тяжесть в собственном теле, которая означала, что я была на грани, на грани
наслаждения. Словно Шалфей заманил меня к обрыву, которого я не разглядела
вовремя и теперь мне решать, падать ли в открывшиеся объятия.
Я была не в состоянии думать. Я ничего не могла решить. Я
вся превратилась в чувство, в растущее наслаждение, в ощущение теплой тяжести,
подступающей, заливающей мое тело. И вдруг это тепло полилось из меня, через
меня, поверх меня. Я вскрикнула, но не боль рвалась из моих губ. Я кричала от
наслаждения и извивалась на простынях, в ловушке между губами Шалфея, все еще
сомкнутыми на моей плоти, и твердостью тела Китто, прижавшегося к моей ноге.
Китто оказался на мне сверху, когда я извернулась на кровати; его руки
обхватили мою талию, заскользили к кончикам грудей. Прикосновение было очень
неуверенным, но в моем напряженном состоянии оно ощущалось как нечто гораздо
большее, о, настолько большее!
Я снова вскрикнула, и когда Китто скользнул через мое бедро,
прижался ко мне, не входя еще, но лежа на мне, и оба мы были наги, оба – в
нетерпении, – я не возражала.
Кураг сказал, что я должна дать Китто настоящий секс, а для
гоблина это значит только одно – соитие. Я знала еще, что гоблины не занимаются
сексом без крови. Но сейчас – больно не будет. Никакой боли.
Я подняла глаза на Шалфея, парящего над нами. Он светился
мягким медовым светом, словно внутри него зажглась свеча. Глаза горели черными
алмазами, жилки на крыльях блистали черным огнем; желтый, синий и
оранжево-красный цвета сияли, будто витражное стекло в потоке ярчайшего света.
У меня еще хватило рассудка сгрести волосы Китто и отдернуть
его голову кверху:
– Только кровь, Китто. Чтобы все мясо осталось на
месте.
– Да, госпожа, – прошептал он.
Я резко разжала ладонь, и он взглянул на меня темно-синими
глубокими глазами со зрачками, превратившимися в тонкие черные штрихи. Я будто
упала в синеву его глаз и знала, что это все еще действие гламора Шалфея, и мне
плевать было на это. Я сама отдалась гламору, я позволила иллюзии завладеть
мной.
Китто скользнул внутрь меня, приподнялся на локтях, замер на
миг – и мы слились воедино. Он смотрел на меня, распростертую под ним, и
одинокая слезинка скатывалась из синего глаза.
Я знала, как гоблины относятся к сексу: они не плачут при
первом слиянии. Сквозь туман гламора я видела Китто – сквозь все чары, я видела
его – и я подняла вверх руку, руку, которая уже стала белой и сияющей. Я
коснулась хрустальной слезинки и сделала то, что всегда делают гоблины с
драгоценными телесными жидкостями: я поднесла ее к губам. Я выпила соль его
слез, и он зарычал где-то в глубине горла и начал вдвигаться в меня.