Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри - читать онлайн книгу. Автор: Карло Гинзбург cтр.№ 27

Различия между жизнью Жака Простака, изображенной в немногих чертах Огюстеном Тьерри в 1820 г., и жизнью Бодо, педантично описанной Эйлин Пауэр веком позже, бросаются в глаза: в первом случае документальные свидетельства размещаются на хронологической шкале длиной в двадцать столетий и выстраиваются вокруг символического персонажа; во втором – в едином временном измерении и вокруг действительно существовавшего человека. И там и там работает один и тот же принцип: заполнение лакун, связанных со скудостью материалов, с помощью заимствованных из контекста элементов (контекста диахронного в первом случае, синхронного – во втором). Впрочем, Пауэр (которая также отталкивалась от реалистического, а не символического постулата) использует контекст весьма растяжимым образом: вряд ли живший близ Парижа Бодо произносил англосаксонское заклинание. Когда мы читаем: «Бодо, несомненно, брал выходной и уходил на ярмарку», то сразу понимаем, что речь идет о предположении. Однако, столкнувшись с фразой, формально лишенной гипотетичности, «Бодо шел по холодку, насвистывая песенку», было бы наивно задаваться вопросом, восходит ли она к конкретному источнику ⁷⁸. Заполнение первой лакуны подсказано, подобно и другим случаям в том же тексте, суждением об исторической совместимости; заполнение второй – общими соображениями допустимости (сегодняшние крестьяне насвистывают; следовательно, они насвистывали песенки и во времена Карла Великого), которые следует решительно оспорить (люди – не соловьи, они сами по себе не насвистывают).

В предисловии к «Людям Средневековья» Пауэр говорит о «социальной истории… интерпретированной, так сказать, личностным образом» ⁷⁹. Этот термин не должен вводить нас в заблуждение: «личность», «индивид» служит здесь синонимом «типа», хотя и не «идеального» в смысле Макса Вебера ⁸⁰. Однако способен ли тот, кто занимается историей подчиненных социальных групп, задаться целью воссоздать жизнь людей в настоящем смысле этого слова? Почти тридцать лет назад Франсуа Фюре дал очень четкий ответ на этот вопрос: низшие классы прошлого можно изучать только под знаком «чисел и анонимности, с помощью исторической демографии и социологии» ⁸¹. Сегодня это утверждение выглядит слишком уж строгим, если не пессимистическим. Историки доказали, что возможен и качественный анализ, в особенности благодаря судебным источникам, как процессуальным актам, так и при необходимости их интерпретациям в литературе. Именно в этом последнем направлении пошла Натали Земон Дэвис в своей книге «The Return of Martin Guerre» («Возвращение Мартена Герра»), посвященной делу о присвоении и неузнавании личности в одной французской деревне XVI столетия. Эти события вызвали к жизни громкий процесс, материалы которого оказались утрачены. Впрочем, ход процесса косвенно восстановить удалось – благодаря вынесшему приговор судье Жану де Кора, подробно рассказавшему об этой истории в печати. Подобное состояние источников предопределило исследовательскую стратегию Дэвис:

Мы неизбежно вспоминаем об Эйлин Пауэр, о которой Дэвис недавно написала с такой теплотой и проницательностью ⁸³. Однако Дэвис гораздо более внимательно, чем Пауэр, различает установленную истину и вероятность, сигнализируя о заполнении лакун в документации с помощью сослагательного наклонения (или же слов «возможно», «вероятно»), а не скрывая их с помощью изъявительного наклонения. Метод Дэвис сопоставим с современной реставрацией, при которой специалисты не стремятся устранить лакуны на изображении, накладывая новый рисунок, но подчеркивают границы неразличимой зоны, не пытаясь ее восстановить ⁸⁴. Контекст, понятый как пространство исторически обусловленных возможностей, выполняет здесь определенную задачу – реконструировать фрагменты человеческой жизни, о которых не осталось документальных свидетельств. Впрочем, такое заполнение лакун сигнализирует о возможности, а не о необходимом следствии; о догадках, а не установленных фактах. Если вы сделаете иной вывод, то вам придется отказаться от идеи случайности и отсутствия предопределенности, составляющей важную (хотя и не уникальную) черту человеческой жизни.

Вернемся к процессу против Софри и его соответчиков. Следственный судья Ломбарди и заместитель прокурора Помаричи действовали как историки, а не как судьи и, более того, как весьма неосмотрительные историки. Казалось бы, безобидное дисциплинарное нарушение. На самом же деле речь идет совсем о другом.

Мы начали наши рассуждения, подчеркнув, что у судьи и историка существует нечто общее – они устанавливают факты и, следовательно, приводят доказательства. Постепенно мы увидели, как возникает целая серия расхождений, скажем, между судебной и научной ошибкой, которые, в свою очередь, отсылают к вопросу (мы его здесь не обсуждали) о приговоре ⁸⁵. Теперь даже сходство, заключающееся в стремлении установить факты, оказывается фрагментарным. Факты, которые рассматривают судьи и историки, чем-то отличаются друг от друга, в особенности потому, что каждый из них по-своему обращается с контекстом или, точнее, с контекстами. Судьям контексты явлены (если мы отвлечемся от логического доказательства, к вопросу о котором еще вернемся) прежде всего в форме смягчающих обстоятельств или аргументов биологического или исторического типа. На их основе человека можно счесть частично или полностью поврежденным в уме, временно или постоянно невменяемым и т.д.; или же можно снизить наказание по целому ряду преступлений потому, что они совершены в чрезвычайной ситуации (гражданская война, длительные социальные столкновения, подобные тем, что случились в Италии осенью 1969 г., и пр.). Задача этих аргументов или обстоятельств – изменить обычный ход дела, смягчив принцип виновности, согласно которому «ни один факт или поступок не является действием, если он не совершен в результате выбора; отсюда за него нельзя наказать или еще прежде наложить на него запрет, если он не служит следствием намерения, т.е. не совершен в полном соответствии с сознанием и волей человека, вменяемого и способного пожелать сделать нечто» ⁸⁶. Мы видели, что редукция всякого исторического события или процесса к действию такого рода характеризует историографию, которую мы назвали судебной. Однако в научном плане речь идет о тенденции, больших результатов не принесшей. Напротив, вот уже целое столетие связь между человеческими действиями и контекстами (биологическими, культурными, экономическими и т.д.) в рамках более гибкой историографии составляет открытую проблему, а не раз и навсегда сформулированный постулат в пользу той или иной интерпретации. Это объясняет «двойственную роль», которую биография, как писал Момильяно, играла в историческом исследовании: «Она может служить инструментом социологического познания или же способом от него уйти» ⁸⁷.