Я слушала его вполуха. Врач по-прежнему то появлялся, то пропадал. Казалось, его брови шевелятся сами, будто живые.
Я повернула голову к маме.
– А… папа? Где папа? Он в порядке?
Мама закусила нижнюю губу. Прежде чем ответить, она тяжело вздохнула.
– Нет, Лиза. Мне очень жаль, – прошептала она. – Он… он не в порядке.
Часть вторая
6
Не хочу описывать неделю в больнице. То было время тоски, головных болей, отчаяния, страданий, слез и кошмарных снов. В первый раз, когда мне разрешили сходить в уборную на другой стороне коридора, я вдруг обнаружила, что пол превратился в болотно-зеленую топь. Пузырящаяся горячая жижа облепила подошвы моих тонких больничных тапочек. Я с ужасом смотрела, как слизь стремительно взбирается по лодыжкам…
Я запрыгала на месте, лихорадочно пытаясь соскрести с ног зеленую дрянь.
– Она не сходит! Не сходит! – вопила я.
Мне на выручку явились две медсестры: взяли под белы рученьки и водворили, дрожащую и бьющуюся в истерике, обратно в кровать.
– Я всегда буду так чудить? – спросила я одну из них – высокую, чернокожую и такую крепкую, что она безо всякого труда подняла меня на руки и уложила в постель.
– Нет здоровых людей, есть необследованные, – добродушно отозвалась медсестра. Голос у нее оказался на удивление высокий и мягкий. – Все у тебя образуется. Нужно время.
Не шибко-то я ей поверила.
В больнице у меня только время и было: время, чтобы пялиться в потолок и думать о папе. Мама установила над моей кроватью телевизор. Но единственный раз включив его, я наткнулась на рекламу собачьего корма и разревелась, потому что Морти выскочил из машины и потерялся. Я выключила телевизор и больше не включала.
Друзья и знакомые слали открытки с соболезнованиями и ободрениями. Кузины из Вермонта отправили мне огромный букет белых и желтых лилий. Их насыщенный аромат наполнил палату, и я расчихалась. Очевидно, у меня аллергия на лилии. Пришлось убрать.
Но какая разница?
Одолевали и другие горестные мысли, которые я при всем желании не сумела бы описать. Вы, наверное, назвали бы их сумрачными.
Когда я сразу после выписки сидела на заднем сиденье непривычной еще новой машины, которую вела мама, все казалось мне слишком ярким. Я держала голову опущенной, дожидаясь, когда глаза привыкнут. Но привыкать они не хотели, и все мне виделось в ослепительном световом ореоле.
– Мам, как ты можешь вести машину одной рукой? – От затянувшегося молчания голос у меня сел. Я потерла правое запястье. Оно ныло там, где недавно была вставлена трубка. От нее остался круглый кровоподтек.
Мама не отвечала.
Я прикрыла глаза рукой. Солнечный свет тоже казался теперь слишком ярким. Подумала: может, солнечные очки надеть? Мы выехали с больничной парковки и уже через несколько минут мчались по узеньким улочкам Олд-Виллидж.
Мне бы радоваться. Наконец-то свобода! Я еду домой. Но радость отняла бы слишком много сил. Я развалилась на сиденье. Тело одеревенело. Знаете, как бывает, когда отсидишь ногу? А у меня так было во всем теле.
– Мам, ты как?
По-прежнему прикрывая глаза рукой, я глянула в лобовое стекло – и дико вскрикнула, увидев большого белого пса, который трусил через дорогу.
– Мама, стой! Останови машину! Смотри, это же Морти!
Но мы мчались дальше. Мама вывернула руль влево.
– Нет, мама! Ты его собьешь! Мама, тормози! Пожалуйста!
Она вдавила ногой педаль газа. Машина рванула вперед. Я увидела несущийся навстречу автомобиль. Темно-синий джип скалился клыками хромированного радиатора. В уши мне ворвался захлебывающийся вой клаксона.
А потом страшный удар сзади швырнул меня на спинку переднего сиденья.
О нет! Не-е-ет! Только не снова!
Я отлетела назад. На моих глазах мамина голова ударилась о рулевое колесо. И не отскочила. Мама так и осталась лежать головой на руле, свесив руки вдоль туловища.
Кровавый фонтан ударил из ее головы, окропив лобовое стекло красными брызгами.
Только не снова. Только не снова.
Машина опять пришла в движение. Мама, навалившаяся на рулевое колесо, не подавала признаков жизни. Но автомобиль с ревом сорвался с места. Я ничего не видела сквозь засыхающую на стекле кровь.
Потянувшись через спинку сиденья, я схватила маму за плечи и затрясла, затрясла что было силы.
– Очнись! Пожалуйста! Останови машину! Ты должна остановить машину!
И тогда ее голова медленно повернулась ко мне. И оказалось, что передо мною уже не мама. Папа ласково улыбался мне, мой бедный папа с развороченным черепом, ухмыляющийся мертвец…
7
От сильного рывка я открыла глаза и увидела маму, трясущую меня за плечо.
– Просыпайся, Лиза. Ну же. Просыпайся, – напряженно шептала она.
Занавески раздувались на ветру. За ними темнело небо. Еще не рассвело.
Я заморгала, пытаясь избавиться от видения размозженной папиной головы.
– Опять кошмар, – покачала головой мама. Ее светлые волосы прилипли к вспотевшей щеке. Она разгладила свою длинную ночную сорочку. Рука ее по-прежнему лежала у меня на плече.
Я хотела что-то сказать, но горло у меня до сих пор было забито спросонья.
Мама зажгла голубую лампу на прикроватном столике. Я отвернулась от яркого света.
– Ты дома уже неделю, а тебе до сих пор снятся кошмары, – проговорила она. – Когда тебе на прием?
– К доктору Шейн? Не помню, – пробормотала я, приглаживая руками волосы. Я была вся в испарине. – Все тот же кошмар. Я была в машине и снова увидела папу.
Мама вздохнула. В ярком свете лампы она вдруг показалась мне ужасно постаревшей.
– Доктор Шейн говорит, что всему свое время.
– Но, мам, мне не становится лучше. Я везде вижу папу и Морти. – Поднявшись с пропотевших простыней, я села на постели и поежилась. – Кошмары, глюки… Я больна на всю голову.
– Ты же знаешь, что это не так. Что это не навсегда. Уверена, со временем…
– Мама, я правда считаю, что мне станет лучше, если я вернусь в школу.
Мама опять вздохнула:
– Сейчас четыре утра. Знаю, у тебя выдалась страшная ночь. Обязательно снова поднимать эту тему?
– Тут нечего обсуждать. Я просто хочу вернуться в школу. Я… я до сих пор не виделась ни с кем из друзей. А все потому, что ты твердишь, будто я еще не готова.
– Это не я, – отрезала мама. – Это доктор Шейн говорит. А она опытный психиатр.