|
Cтраница 17
Да, мне легко… Покойно мне. Теперь хоть что-нибудь я знаю точно, – знаю, что нет меня. Скажи, мое виденье, а если я из комнаты твоей – стой! сам скажу: куранты мне напели: все будет то же, встречу я людей, запомнившихся мне. Увижу те же кирпичные домишки, переулки, на площади – субботние лотки и циферблат на ратуше. Узнаю лепные, величавые ворота; в просвете – двор широкий, разделенный квадратами газона; посередке фонтан журчащий в каменной оправе и на стенах пергаментных кругом узорный плющ; а дальше – снова арка, и в небе стрелы серого собора, и крокусы вдоль ильмовых аллей, и выпуклые мостики над узкой земною речонкой, – все узнаю, – а на местах, мной виденных не часто иль вовсе не замеченных, – туманы, пробелы будут, как на старых картах, где там и сям стоит пометка: Terra incognita. Скажи мне, а умерших могу я видеть? Гонвил
Нет. Ты только можешь соображать, сопоставлять явленья обычные, понятные, земные, – ведь призраков ты не встречал при жизни… Скажи, кого ты вызвать бы хотел? Эдмонд
Гонвил
Эдмонд
Гонвил, Гонвил, я что-то вспоминаю… что-то было мучительное, смутное… Постой же, начну я осторожно, потихоньку, – я дома был, – друзья ко мне явились, к дубовому струился потолку из трубок дым, вращающийся плавно. Все мелочи мне помнятся: вино испанское тепло и мутно рдело. Постой… Один описывал со вкусом, как давеча он ловко ударял ладонью мяч об каменные стенки; другой втыкал сухие замечанья о книгах, им прочитанных, о цифрах заученных – но желчно замолчал, когда вошел мой третий гость – красавец хромой, – ведя ручного медвежонка московского, – и цепью зверь ни разу не громыхнул, пока его хозяин, на стол поставив локти и к прозрачным вискам прижав манжеты кружевные, выплакивал стихи о кипарисах. Постой… Что было после? Да, вбежал еще один – толстяк в веснушках рыжих – и сообщил мне на ухо с ужимкой таинственной… Да, вспомнил все! Я несся, как тень, как сон, по переулкам лунным сюда, к тебе… Исчезла… как же так?.. …она всегда ходила в темном. Стелла… …мерцающее имя в темном вихре, души моей бессонница… Гонвил
Эдмонд
Не знаю, было ль это любовью или бурей шумных крыльев… Я звездное безумие свое, как страшного пронзительного бога от иноверцев, от тебя – скрывал. Когда порой в тиши амфитеатра ты взмахивал крылатым рукавом, чертя скелет на грифеле скрипучем, и я глядел на голову твою, тяжелую, огромную, как ноша Атланта, – странно было думать мне, что ты мою бушующую тайну не можешь знать… Я умер – и с собою унес ее. Ты так и не узнал… Гонвил
Эдмонд
Не знаю. Каждый вечер я приходил к тебе. Курил, и слушал, и ждал, томясь, – и Стелла проплывала по комнате и снова возвращалась к себе наверх по лестнице витой, а изредка садилась в угол с книгой, и призрачная пристальность была в ее молчанье. Ты же, у камина проникновенно пальцами хрустя, доказывал мне что-нибудь, – Systema Naturae сухо осуждал… Я слушал. Она в углу читала, и, когда страницу поворачивала, в сердце моем взлетала молния… А после, придя домой, – пред зеркалом туманным я длительно глядел себе в глаза, отыскивал запечатленный образ… Затем свечу, шатаясь, задувал, и до утра мерещилось мне в бурях серебряных и черных сновидений ее лицо склоненное, и веки тяжелые, и волосы ее, глубокие и гладкие, как тени в ночь лунную; пробор их разделял, как бледный луч, и брови вверх стремились к двум облачкам, скрывающим виски… Ты, Гонвил, управлял моею мыслью, отчетливо и холодно. Она же мне душу захлестнула длинным светом и ужасом немыслимым… Скажи мне, смотрел ли ты порою, долго, долго, на небеса полночные? Не правда ль, нет ничего страшнее звезд? Гонвил
Возможно. Но продолжай. О чем вы говорили? Эдмонд
Мы говорили мало… Я боялся с ней говорить. Был у нее певучий и странный голос. Английские звуки в ее устах ослабевали зыбко. Слова слепые плыли между нами, как корабли в тумане… И тревога во мне росла. Душа моя томилась: там бездны раскрывались, как глаза… Невыносимо сладостно и страшно мне было с ней, и Стелла это знала. Как объясню мой ужас и виденья? Я слышал гул бесчисленных миров в ее случайных шелестах. Я чуял в ее словах дыханье смутных тайн, и крики, и заломленные руки неведомых богов! Да, – шумно, шумно здесь было, Гонвил, в комнате твоей, хоть ты и слышал, как скребется мышь за шкафом и как маятник блестящий мгновенья костит… Знаешь ли, когда я выходил отсюда, ощущал я внезапное пустынное молчанье, как после оглушительного вихря!.. Гонвил
Поторопи свое воспоминанье, Эдмонд. Кто знает, может быть, сейчас стремленье жизни мнимое прервется, – исчезнешь ты, и я – твой сон – с тобою. Поторопись. Случайное откинь, сладчайшее припомни. Как признался? Чем кончилось признанье? Эдмонд
Это было здесь, у окна. Мне помнится, ты вышел из комнаты. Я раму расшатал, и стекла в ночь со вздохом повернули. Все небо было звездами омыто, и в каменном туманном переулке, рыдая, поднималась тишина. И в медленном томленье я почуял, что кто-то встал за мною. Наполнялась душа волнами шума, голосами растущими. Я обернулся. Близко стояла Стелла. Дико и воздушно ее глаза в мои глядели, – нет, не ведаю – глаза ли это были иль вечность обнаженная… Окно за нами стукнуло, как бы от ветра… Казалось мне, что, стоя друг пред другом, громадные расправили мы крылья, и вот концы серпчатых крыльев наших, – пылающие длинные концы – сошлись на миг… Ты понимаешь, – сразу отхлынул мир; мы поднялись; дышали в невероятном небе, – но внезапно она одним движеньем темных век пресекла наш полет, – прошла. Открылась дверь дальняя, мгновенным светом брызнув; закрылась… И стоял я весь в дрожанье разорванного неба, весь звенящий, звенящий… Гонвил
Вернуться к просмотру книги
Перейти к Оглавлению
Перейти к Примечанию
|
ВХОД
ПОИСК ПО САЙТУ
КАЛЕНДАРЬ
|