Когда налетел дождь, Аптахар залез под телегу и позвал к
себе Волкодава, но тот не пошёл. Выбравшись за составленные повозки, венн
повернулся туда, где молнии хлестали чаще всего. Поднял голову к разверзающимся
небесам и начал тихо молиться.
– Господь мой, Повелитель Грозы, – шептали его
губы. – Ты, разящий холодного Змея золотым своим топором… Мертва душа моя,
Господи, в груди пусто… Зачем я? Зачем ты меня к себе не забрал?..
Живые струи умывали шрамы на обращённом к небу лице, текли
по щекам, сбегали по бороде и туго стянутым косам. Близкие молнии зажигали огни
в хрустальной бусине, надетой на ремешок. Громовое колесо катилось за облаками.
На какой-то миг морщины изорванных ветром туч сложились в суровое мужское лицо,
обрамлённое чёрными с серебром волосами и огненно-золотой бородой. В синих
глазах пылало небесное пламя.
– Иди, – сказал гром. – Иди и придешь.
На другой день вдоль дороги всё чаще стали попадаться
селения. Дыхание западного ветра сделалось ощутимо солёным. Потом кончился лес,
и повозки выкатились на большак, по которому сновали туда-сюда конные и пешие.
К полудню у дальнего небоската показалось бескрайнее голубое море, а впереди
выросли деревянные башни стольного Галирада.
«Оборотень, оборотень, серая шёрстка!
Почему ты начал сторониться людей?»
«Люди мягко стелят, только спать жёстко.
Завиляй хвостом – тут и быть беде».
«Оборотень, оборотень, ведь не все – волки!
Есть гостеприимные в деревне дворы…»
«Может быть, и есть, но искать их долго,
Да и там с испугу – за топоры».
«Оборотень, оборотень, мягкая шубка!
Как же ты зимой, когда снег и лёд?»
«Я не пропаду, покуда есть зубы.
А и пропаду – никто не вздохнёт».
«Оборотень, оборотень, а если охотник
Выследит тебя, занося копьё?..»
«Я без всякой жалости порву ему глотку,
И пускай ликует над ним вороньё».
«Оборотень, оборотень, лесной спаситель!
Сгинул в тёмной чаще мой лиходей.
Что ж ты заступился – или не видел,
Что и я сама из рода людей?
Оборотень, оборотень, дай ушки поглажу!
Не противна женская тебе рука?..
Как я посмотрю, не больно ты страшен.
Ляг к огню, я свежего налью молока.
Оставайся здесь и живи…»
…а серая
Шкура потихоньку сползает с плеча.
Вот и нету больше лютого зверя…
«Как же мне теперь тебя величать?..»
4. Старый мастер
Волкодав шёл по улице, неся под мышкой завёрнутый в тряпицу
меч. У меча по-прежнему не было ножен, но годится ли гулять по городу с
обнажённым клинком? Аптахар присоветовал ему мастерскую, и Волкодав отправился
искать её, оставив своих в гостином дворе и строго-настрого воспретив Ниилит в
одиночку высовываться за ворота. За комнату было уплачено на седмицу вперёд.
Благо Фитела не обманул, рассчитался честь честью.
Город Волкодаву не нравился. Слишком много шумного,
суетящегося народа, а под ногами вместо мягкой лесной травы – деревянная
мостовая, на два вершка устланная шелухой от орехов. Босиком не пройдёшься.
Калёными орехами здесь баловались все от мала до велика, женщины, мужчины и
ребятня. Волкодав сперва неодобрительно косился на лакомок, потом, неожиданно
смягчившись, надумал купить горсточку – побаловать Ниилит.
Люди оборачивались ему вслед, ошибочно полагая, что он не
замечает их взглядов. Сольвенны считали веннов лесными дикарями и про себя
слегка презирали, не забывая, впрочем, побаиваться. За глаза болтали всякое,
что взбредало на ум, но в открытую дразнить не решались, спасибо и на том.
Венны почитали сольвеннов распустёхами и бесстыдниками, покинувшими завещанный
от предков закон.
И что любопытно: ни один сольвенн не стерпел бы, вздумай при
нём, скажем, сегван охаивать веннов. И венн кому угодно оборвал бы усы, услышав
из чужих уст хулу на сольвеннов. Два племени ещё не забыли о родстве, и что бы
там ни было между ними – свои собаки грызутся, чужая не встревай.
Язык у двух народов был почти един, вот только здесь, в
Галираде, называли всход – лестницей, петуха – кочетом, а тул – колчаном.
Непривычно, но отчего не понять. Хуже было то, что они говорили «малако» и
«карова» и глумливо морщились, слушая веннское оканье. Волкодав за свой выговор
пошёл бы на каторгу ещё раз.
Город раскинулся между морской бухтой, приютившей
многошумную гавань, и каменистым холмом, где высился кром – деревянная крепость.
В крепости жил со своей дружиной кнес по имени Глузд. Кроме кнеса, в городе был
ещё совет думающих старцев, избиравшихся от каждого конца. Этому совету
подчинялась стража, глядевшая за порядком на улицах Галирада.
Улицы спускались к тусклому голубому морю, лениво
пошевеливавшемуся под тёплым безветренным небом. Вдали виднелись подёрнутые
туманной дымкой лесистые горбы островов. Самые дальние, казалось, реяли над
водой, не касаясь собственных отражений. Местные волхвы, насколько было
известно Волкодаву, толковали этот знак то как добрый, то как дурной, сообразно
расположению звёзд. С моря пахло водорослями, рыбой, смолёным деревом… и ещё
чем-то, наводившим на мысли о дальних странах и чужих небесах. Волкодаву
нравилось море. Больше, чем море, он жаловал только родные леса.
Чем ближе к гавани, тем больше разного народа встречал
Волкодав. Иных он сразу узнавал по цвету кожи, говору и одеждам, других видел
впервые. Здесь, близ устья Светыни, у скрещения удобных дорог, торг шёл, как
говорили, от самого рождения мира.
Улицы в нижнем городе были вымощены не в пример лучше
окраинных: поверх плотно спряженных горбылей бежали гладкие доски. Не стало и
ореховой шелухи – улицы подметались. Волкодав невозмутимо шагал сквозь шумный
водоворот разноплемённой, разноязыкой толпы. Больше всего ему бы хотелось вдруг
оказаться где-нибудь на берегу лесного озера, возле уютного костерка. Там по
крайней мере никто не орёт тебе в ухо, нахваливая товар…
Лавки, харчевни и мастерские теснились впритирку одна к
другой. Волкодав косился на прилавки, раздумывая о том, чего ради послал его
сюда Аптахар, – ведь ясно, что мастера на окраине взяли бы за ту же работу
намного дешевле… Сегван подробно объяснил ему, как пройти, но Волкодав, не
любивший городов, чувствовал себя немного неуверенно. Он, впрочем, скорее
вернулся бы назад, чем пустился в расспросы. Ещё не хватало, чтобы какой-нибудь
сольвенн с этакой усмешечкой начал объяснять дремучей деревенщине, где тут
мастерская старого Вароха. Наконец, с большим облегчением углядев среди пёстрого
множества нужную ему вывеску – красный щит и пустые ножны при нём, –
Волкодав толкнул дверь и вошёл. Сколько труда положил он когда-то, пока не
навык входить под чужой кров вот так, без приглашения, непрошеным переступать
святую границу порога. Ничего, жизнь вразумила…