Самшитовый лес - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Анчаров, Александр Етоев cтр.№ 157

– А Нюру опять у Дунаева увели, – сказал Сапожников. – По-моему, она обыкновенная…

– Замолчи! – прервала его мама, не дав сказать последнее непоправимое слово. – Молчи. Ты ничего в жизни еще не понимаешь…

– Потому что частицы воздуха, – сказал учитель, – отстоят далеко друг от друга и им, чтобы встретиться и столкнуться друг с другом, нужно больше времени… Вот почему воздух – прекрасная изоляция… В чем дело, Сапожников?

– А если воздух выкачать? – спросил Сапожников.

– Откуда?

– Ну, если между окон выкачать воздух, то что останется?

– Осколки, – сказал учитель. – Давление атмосферы вдавит с двух сторон стекла. Природа не терпит пустоты, запомните…

– Значит, пустота ни на что не годится?

– То есть? – настороженно спросил учитель.

– Если в пустоте частиц нет, значит, они не сталкиваются?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Изоляция, – сказал Сапожников. – Теплоту не проводит.

– А-а… – успокоился учитель. – Это термос… Так делают термосы. Колба с двойными стенками, между которыми вакуум, пустота.

– Ну да, стенки двойные, а внутри пустота. Можно стенки в доме сделать такие… Воздух выкачивать… Отопления не нужно… Печку топить не нужно будет, – сказал Сапожников.

Он хотел добавить, что бабушке уже трудно печку топить, но не добавил. Он теперь уже был немножко умный. И ему от этого было скучно. Потому что ему много раз объясняли, что умный – это тот, кто неоткрытый, а открытые только простофили. Что-то тут не совпадало с правдой, но что именно, Сапожникову еще понять было не дано. Для этого ему нужно было узнать женщину и понять, что для большинства из них главное – не оказаться простофилей. И Сапожников тогда не знал еще, что обречен всю жизнь искать подругу-простофилю, чтобы и самому быть с ней простофилей. И он иногда сталкивался с такими, но потом с ужасом видел, как быстро они умнеют. И это приводило их к мелким тактическим выигрышам и имитации и к огромному стратегическому проигрышу всей жизни и к несчастью. А разве это правильно?

– Термосы все равно остывают, – сказала Никонова. – Вечером нальешь кипяток, а утром уже пить можно.

Учитель смотрел на Сапожникова не мигая. Сапожников испугался.

– Я убрал насос, убрал, честное слово, – сказал он.

Поезд остановился, и школьники начали выгружаться. Сапожников, как всегда, последний – пока слез с третьей полки, которая для вещей, пока снова наверх полез за чемоданом, пока в ночное окно смотрел, пока снова спустился, в вагоне уже никого не осталось.

– Мальчик, побыстрей, – сказала проводница.

Сапожников вылез на ночной перрон, и никто его не спросил, куда он девался. А он все равно втайне на это надеялся.

Потом поезд ушел и открыл ночное поле, где стояли лошади и много саней, в которые стали грузиться школьники – вещи отдельно, школьники отдельно. Сено в ногах, звезды наверху в небе, скрип полозьев, сопение одноклассников, ветер, ветер – это они едут. А дорога все назад бежит, назад, а впереди Калязин, который тоже давно позади, все времена перепутались, ничего теперь не понять, как время течет, то быстро, то медленно, как будто у него то узкие берега со стремниною, то широкие берега с разливами, старицами и времяворотами, где кружатся щепки, все сближаясь друг с другом, чем глубже их засасывает воронка.

Гиганты старшеклассники, которые уже дожидались их на станции, теперь везли на гигантских санях гигантскую елку.

Впереди загалдели. Сапожников приподнялся и увидел теплые огни в освещенных воротах дома отдыха и холодные монастырские стены, которые построили для изоляции внутренней среды от внешней.

Потом всех школьников разгрузили по палатам – каждый чемодан под свою кровать – и велели ничего не есть из домашнего, потому что будет праздничный новогодний ужин, а в кельях было холодно, потому что стены их были цельнокаменные и внешняя среда отнимала теплоту у внутренней.

И тут, конечно, двое школьников из ихней кельи шутя подрались, чтобы согреться, а потом не шутя подрались, чтобы остыть. А третий все-таки жрал ногу от курицы, приговаривая: «Вот он, твой Калязин». Тогда Сапожников сказал, что в монастыре есть музей старого оружия и подземный ход, и это их успокоило. Они надели пионерские галстуки и пошли на праздничный ужин, потому что их туда позвали.

В огромной столовой дома отдыха вдоль всех стен, кроме эстрады, стояли огромные праздничные столы, в центре стояла огромная праздничная елка, почти достававшая до огромного потолка трапезной, где еще виднелись ржавые крылатые люди и линяло-голубое штукатурное небо. А во время огромного праздничного ужина, куда добавили еще и обед – первое, второе и третье, потому что рассчитывали, что школьники приедут засветло, не пропадать же обеду, – был концерт, где артист на сверкающей дудке, похожей на никелированное пирожное, исполнял номер «Смеющийся саксофон», Дора Рубашкина из десятого «А» пела «Соловья» Алябьева не хуже Барсовой и «Санта Лючию» на русском языке, а гиганты старшеклассники показывали упражнения на брусьях, с грохотом падая на подмышки.

И в огромном зале было светлым-светло от электрического освещения и от свеч на праздничной елке, а также было тепло от праздника на душе и оттого, что в огромных окнах были двойные рамы, между которыми метались эти странные частицы, которые редко сталкиваются друг с другом и потому сберегают драгоценное общее тепло праздника от внешней стужи.

И теперь уже чересчур конкретное дефективное воображение вовсе не мешало Сапожникову, а, наоборот, помогало испытывать счастье праздника, счастье теплоты, счастье песчинки, частицы, кружащейся в праздничном времявороте. И кружился пол с конфетти под музыку артиста с саксофоном, и кружилось небо с рыже-голубыми гигантами, нарисованное чьим-то конкретным воображением.

А потом снова келья, где ребята все свои. Сапожников тут пошел искать и нашел перед сном ледяную уборную, где в соседней кабине кто-то басом пел: «И будешь ты царицей мир-ра…» – а в разбитое окно была видна луна, которая убегала от облаков. Праздник кончился.

Утром было соревнование по конькам и эстафета. Сапожников свой этап выиграл, а этот паскуда, курицын сын, сначала пошел хорошо, а на финише упал на метельном льду старицы. И Сапожников не спросясь ушел к бабушке.

Белое огромное поле с вешками для тех, кто не знает дороги, заметаемая тропка, проложенная чьими-то ногами. Трезвость. Высокий звон одиночества. Слепящий белый снег. Слепящий белый ветер в лицо.

Но потом черное пятнышко на дороге – собачка Мушка, которая не узнала его и отскочила от протянутой руки, но побежала за ним вслед.

Стук, стук, стук с замиранием сердца в калитку. Открыл средний дядя тычинки-пестики, пригляделся и ахнул. Сапожников вошел во двор. Залаяла собачка Мушка и вылезла из своей конуры, она была уже совсем старенькая и на улицу не выходила, а это дочка ее попалась Сапожникову на метельной дороге. Теплота, теплота.