– Назад! – закричал Чекин, угрожая шпагой.
Вячеслав обхватил Иоанна Антоновича и увлек его к порогу спальни.
Загремели удары топоров в двери. Все громче стучали они; в одном месте уже виднелось лезвие топора и щепки от ломаемой двери летели в комнату.
Иоанн Антонович вырвался от Вячеслава и, бросившись на офицеров, сверкая глазами, вне себя крикнул:
– Вы не хотите открыть?
– Теперь время, – сказал Чекин, – дольше медлить нельзя; у нас нет других средств воспрепятствовать его освобождению.
Большой кусок доски отлетел от двери и упал почти посреди комнаты. Через образовавшееся отверстие можно было видеть блестящее острие топора.
Чекин поднял шпагу и направил ее к груди Иоанна Антоновича.
– А, разбойники, безбожные разбойники! – крикнул тот, быстро повернувшись, так что шпага задела только его плечо.
Он бросился на Чекина, нечеловеческим усилием вырвал у него шпагу и сломал ее острие.
– Улузьев, – крикнул Чекин, – Улузьев, помоги, или они, наверное, уведут его!..
Улузьев был бледен как смерть; подняв шпагу, он нанес удар Иоанну Антоновичу в бок, из раны брызнула кровь.
С жалобным стоном подбежал к ним Вячеслав и поддержал шатавшегося раненого.
– Проклятые разбойники, проклятые убийцы! – крикнул Иоанн Антонович, с искаженным от бешенства и боли лицом.
Еще раз вырвался он из рук Вячеслава и набросился на Улузьева.
Тот направил против него шпагу и острая сталь вонзилась в грудь Иоанна Антоновича. Но он ухватился за клинок, вырвал его из раны, и, сдавив обеими руками горло Улузьева, стал душить его. Тогда Чекин поднял шпагу и, подойдя сзади, верным ударом вонзил в спину Иоанна Антоновича свою сломанную шпагу. Он попал удачно. Клинок вонзился под левый бок и пробил насквозь сердце.
Руки Иоанна Антоновича выпустили шею поручика и бессильно повисли, а сам этот несчастный, с хрипящим стоном упал на землю. Нисколько конвульсий потрясли его тело; затем все стихло и он лежал лицом вниз, плавая в собственной крови.
В ужасе подошел к его трупу Улузьев и тихо прошептал:
– Это не я, не я пронзил его сердце. Но разве его кровь не падет на мою совесть?
Старик Вячеслав опустился на колена и глухие, неясные стоны стали вырываться из его груди. Он перевернул мертвого, закрыл его неподвижные глаза и нагнулся над его бледным, искаженным лицом. Жутко было слушать рыдания старика, белая борода которого окрасилась кровью убитого.
Все яростнее рубили двери осаждающие. Чекин взял ключ со стола и со скрипом открыл замок. Массивные двери распахнулись.
Через порог тюрьмы проникла толпа во главе с Мировичем и огласила ее криком:
– Да здравствует Иоанн Антонович, наш законный император.
– Здесь ваш император! – холодно сказал Чекин, в то время как Улузьев закрыл лицо руками.
В ужасе подались солдаты назад. Мирович со страшным криком бросился к трупу; он ощупывал лицо умершего, положил свою дрожащую руку на его сердце, но не различал больше ударов; тело начинало коченеть и кровь у раны стала запекаться.
Солдаты были так поражены этим неожиданным исходом, что в страхе и ужасе отступили и никому из них не пришла в голову мысль отмстить этим двум офицерам за смерть узника, которого им хотелось возвести на престол.
– Прочь, бунтовщики! – закричал Чекин, – благодаря вам пролилась эта кровь, так как вы в безумном ослеплении нарушили присягу, мы же исполнили свой долг и спасли отечество!
Некоторое время Мирович стоял на коленах рядом с Вячеславом; он неподвижно глядел на покойника и мрачное отчаяние выражалось на его лице.
– Моя участь решена, – сказал он, наконец, беззвучным голосом. – Но жаловаться недостойно мужчины; моя жизнь была поставлена на карту и я проиграл. Бедная Аделина, если бы ты могла забыть меня!
Он встал и уверенным шагом направился к выходу мимо солдат, которые в ужасе расступались пред ним.
Комендант и его адъютант сидели пред караульней; Писков и его солдаты стояли пред ними, направив на них ружья и следя за каждым движением пленников.
– Уже свершилось? – крикнул радостно Писков, увидев приближающегося к ним Мировича. – Царь освобожден?
– Свершилось то, что было предрешено судьбой, – ответил Мирович. – Император освобожден от всех земных страданий и забот. Игра, ваше превосходительство, кончилась, – сказал он, обращаясь к коменданту, – и я проиграл ее; теперь я – ваш пленник!
Он подал генералу шпагу, а Писков с солдатами в ужасе попятились назад.
– Что вы сделали, несчастный? – сказал Бередников. – Значит, это был ваш план? О, Господи, какая пропасть раскрывается пред моим взором!.. Но теперь мне надо исполнить мои обязанности. Идите сюда! – приказал он солдатам, испуская глубокий вздох, в то время как последние медленно возвращались от дверей тюрьмы. – Степень вашей виновности будет установлена после, может быть, вы действовали в ослеплении.
Солдаты молча исполнили его приказание и выстроились во фронт у дверей прохода.
– Дайте мне свои шпаги! – приказал Бередников офицерам, принимавшим участие в заговоре. – Идите в свои комнаты!.. Приставить по два часовых у каждой двери! Сержанта Пискова я арестую.
При гробовой тишине были исполнены все его приказания.
Заговорщики-офицеры и Писков были уведены и ни один из них не проронил ни слова. Все были сражены таким неожиданным ужасным исходом задуманного предприятия.
– Я передаю вам командование крепостью, – сказал Бередников, обращаясь к своему адъютанту. – Я вам передаю все мои права и полномочия. Прикажите поставить у ворот пушки, причем офицеры должны сами служить при орудиях, и пусть стреляют в каждого, пытающегося бежать. Я должен ехать в Петербург, чтобы доложить о неслыханном злодеянии и кровавом исходе восстания, а также отдать в руки главного зачинщика. Мне жаль, – с грустью сказал он Мировичу, – вы были дельным офицером и могли бы посвятить свою жизнь лучшему делу. Я должен заковать вас и надеюсь, что с вашей стороны не будет попытки бежать, так как вас ждет тогда верная смерть.
Мирович не произнес ни слова; в глубоком молчании быстро надели ему ручные кандалы.
Бередников приказал двадцати конным гренадерам переправиться через Неву, назначил над ними для команды офицера и, еще раз напомнив своему временному заместителю обращаться с величайшей бдительностью с орудиями, направился к наружным воротам крепости.
Лошади гренадеров находились уже на пароме; пять человек должны были сесть в лодку командира вместе со связанным Мировичем; гребцы были заняты отвязыванием цепи. Взволнованный комендант приказал посадить в лодку Мировича меж двух гренадер. Сам он сел против пленника, весла погрузились в воду и, прорезая волны, лодка последовала за паромом с лошадьми и солдатами, уже достигшим средины широкой реки.