Несогласный Теодор. История жизни Теодора Шанина, рассказанная им самим - читать онлайн книгу. Автор: Александр Архангельский cтр.№ 16

И я отправился на стройку, где очень быстро понял, что не гожусь для этого дела, потому что у меня были руки интеллигента, и я натирал их до крови. Я не справлялся с работой, в отличие от тех, кто привык таскать и копать. Но, сжав зубы, продолжал трудиться. Однажды в автобусе я встретил знакомую социальную работницу из Тель-Авива.

– Ну как ты? Уже закончил? Где работаешь?

– На стройке.

– Ты что? Или ты не знаешь, какая нехватка социальных работников в этой стране? А ты играешься в какие-то игры джеклондоновские. Завтра приходи к нам.

Назавтра меня наняли на работу, для названия которой нет ни русского, ни английского соответствия. Я должен был заниматься молодежью, которая ведет себя криминально, но криминальной не является. Это “клиенты”, которых еще не судили, но которые ведут себя как будущие уголовники. И там, на этой работе, я встретил удивительную команду немецких евреев. Выходцы из Германии были крохотным меньшинством в Израиле, но сыграли необыкновенную роль в его развитии. Мы их называли “екес”, потому что, когда они говорили между собой, всегда по-немецки, то мы это слышали, как “ек, ек, ек, ек, ек”. Но очень уважали. Они были необыкновенно вежливы, по понятиям израильтян. О них рассказывали анекдот, полный насмешливого уважения. Идет человек мимо городка Нагарии, в котором живут многие из екес, видит, они выстроились в цепочку, перебрасывают кирпичи и все время что-то говорят. Подходит ближе; оказывается, что каждый раз, когда человек кидает кирпич, он говорит: “Битте шён”, а когда подхватывает, говорит: “Данке шён”…

Их иврит был другим, потому что он был полон учтивых слов. В наших глазах они были необыкновенно образованны. Практически это они создали музыкальную культуру будущего Израиля. Я себя чувствовал простым мужланом, когда говорил с ними. Многие из екес были прикладными гуманистами и знатоками психологии. Но также философами – они пришли к нам из другого мира, в котором Канта каждый знал и слегка цитировал.

Тогдашний Тель-Авив был еще маленьким, но уже очень современным городом. Благодаря борьбе с английской властью возникла какая-то неформальность и близость между людьми. Было нормально заговорить с чужим на улице. Он с ходу реагировал как человек, который тебя знает, хотя он тебя никогда не видел. Была повсеместная взаимопомощь, спокойная вежливость, чувство патриотического взлета. Хотя не у всех. Я как-то зашел к моей кузине, которая работала в аптеке; зашел разговор о сыне ее хозяев, который учился в Бельгии и был старше меня на пару лет. Я спросил: “Когда он возвращается?” Они удивились: “Зачем возвращаться?” Я говорю: “Что значит «зачем»? Есть приказ о мобилизации”. Они возмутились: “Как ты смеешь думать, что он бросит учебу просто потому, что война за независимость”. Я обалдел. Я приехал из таких далеких краев воевать, а они тут… Но было и другое, настраивающее на оптимистический лад. Добрые буржуйские семьи пробовали прятать своих детей, а дети – не прятались. И шли добровольцами на фронт.

Кстати, на войне около нас воевала одна религиозная бригада. Они ели по-другому, соблюдали кашрут и молились. Но мы, левые, были едины с ними в патриотическом порыве и не чувствовали никакой разницы. С другой стороны, постоянно шли разговоры о том, что в Старом Иерусалиме живут глубоко религиозные люди, которые ненавидят нас за то, что мы воюем за независимость, и сопротивляются ей: лучше быть под англичанами, чем под сионистами. Они также отказывались говорить на иврите, употребляя только идиш. Ходили слухи, что, когда один из наших взводов кинулся через Старый город, подавляя атаку арабов, их забросали камнями, так как атака была в субботу, и в субботу они не должны были воевать. Так это или не так, но помню случай, как религиозники напали на машину, перевозившую молоко в Иерусалим из Цубы (где учредился кибуц), и вылили молоко, потому что в субботу нельзя работать. После чего по вызову союза Пальмаха мы кинулись на них. И была отчаянная драка, полиция нас разделяла…

В то время я работал в “Мальбене”, еврейской филантропической организации, которая приняла на себя ответственность за социальную помощь еврейским иммигрантам-инвалидам. Это разделило социальную работу в Израиле меж “Мальбеном” и властями. Я работал в туберкулезной больнице, а позже принял ответственность за реабилитацию инвалидов в Негев – южном регионе страны.

Я параллельно возобновил учебу в университете и в ней сильно почувствовал нехватку знания английского языка. На каком-то этапе я попросил у своего руководителя об отпуске на четыре месяца, чтобы посмотреть на социальную работу Англии (Британия считалась лучшей по вопросам реабилитации инвалидов, что меня особо интересовало) и чтобы подучить английский язык. К этому времени я накопил три неиспользованных отпуска. Неожиданно я получил письменный ответ, что мне разрешают девять месяцев оплачиваемого отпуска. Мой английский подтянулся очень серьезно, я как следует изучил методы социальной работы, научился уважать Англию – и вернулся работать в Израиль. Думал, что навсегда.

Но на каком-то этапе далее я сцепился с властями. Предыстория была такая: эксперт ООН, британец, отличный специалист по реабилитации, предложил израильскому правительству построить реабилитационный суперцентр, а меня назначить руководителем. Я поставил только одно условие: взять с собой всех моих сотрудников из центра реабилитации, созданного “Мальбеном”. Мне ответили согласием, слегка удивившись, что я прошу этого, а не повышения зарплаты. Но дальше начались сложности. Я попросил показать мне план строительства нового центра, осмотрел внимательно и взлетел в воздух. Они планировали строить центр реабилитации – внутри больницы для хронических больных! Главное в реабилитации – привести человека к пониманию, что он не бедный и несчастный. Он тот, который может. А тут его помещают среди людей, которые прикованы навсегда к постели.

Мне сказали, чтобы не лез не в свое дело. Тогда я потребовал встречи с министром труда. Мне ответили, что он очень занят. Что же; я отправился в Иерусалим, заявил секретарю министерства: “Я хочу видеть заместителя министра, ответственного за реабилитацию”. Услышал то же самое: “Он занят”. Тогда сказал: “Зайди к нему и скажи, что, когда он был заместителем командира бригады Армии обороны Израиля «Ифтах», я служил в шестом батальоне и требую аудиенции”. Он зашел в кабинет, доложил. Выскочил весь красный. И сказал мне, что заместитель министра примет меня через двадцать минут. “Кофе? Чай?”

В итоге мне пообещали, что соберут заново тот комитет, чтобы рассмотреть дело. Я нашел английского эксперта ООН, он меня похвалил: “Вот какое нахальство, полез к начальству и добился своего”. Но через неделю он мне перезвонил: “У меня плохие новости, зайди”. Я узнал, что комитет не соберется. Теперь думаю, что я был еще очень наивным, не понял, что за то, чтобы стройка состоялась именно в том месте, которое чиновники выбрали, была, возможно, дана взятка. Тогда я заявил, что ухожу – как из этого проекта, так и вообще из системы министерства труда. На мне уже была черная метка “левака”. А если такой неблагонадежный человек уходит из-за дурацких принципов, этого ему никогда не забывают.

И тут я вспомнил о письме из Бирмингемского университета, полученном за полгода до того. В нем предлагали стипендию, от которой я тогда отказался, так как счел, что не могу отвлекаться от работы над созданием центра реабилитации. Я начал искать работу, но написал в Бирмингемский университет: “Коллеги, понимаю, что стипендия давно ушла, но, если что-нибудь такое появится опять, я буду заинтересован”. На это пришла ответная телеграмма (тогда еще слали телеграммы), что кто-то отказался и осталась одна вакансия в центре изучения Восточной Европы. И если я теперь же вышлю мои данные, то меня рассмотрят. Получив эту стипендию, я выехал в Англию.