Груз 200 - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Воронин cтр.№ 24

Где-то совсем недалеко коротко простучал автомат, к нему присоединился еще один, и почти сразу же в ответ отрывисто и гулко залаял крупнокалиберный пулемет. “Духи” начали ночной концерт, давно ставший привычным, как стрекотание сверчка за печкой или приглушенное бормотание радиоточки. На секунду Лыков представил себя сидящим в ненадежном укрытии блокпоста и палящим в темноту из ручного пулемета. По голове у него пробежала волна озноба, заставив шевельнуться коротко остриженные светлые волосы. Боже сохрани… Так ведь и пулю схлопотать можно! Ильич, конечно, мужик раздражительный, и рука у него, надо сказать, тяжелая, но за ним как за каменной стеной. И подзаработать дает, не скупится. И, опять же, спиртягу где-то достает. Он правильно говорит: на нашей работе не пить нельзя. Когда почти каждый день жмуриков перетаскиваешь, дезинфекция – первое дело.

Лыков брякнул на стол горячую банку и облизал жирные пальцы. Гуняев закончил кромсать штык-ножом хлеб, ладонью смел со стола крошки и одним резким движением отправил их в рот. Стол был хороший, с полированной дубовой крышкой, но ему уже основательно досталось: блестящая светлая поверхность была вдоль и поперек исцарапана, на ней чернели прожженные круги, оставленные донышками горячих котелков и консервных банок, и следы от затушенных сигарет. Гуня, которому нравилось корчить из себя крутого вояку, с громким стуком воткнул тяжелый штык-нож в многострадальную крышку стола и откинулся назад, привалившись спиной к оклеенной выгоревшими обоями стене. Он закурил и хотел было что-то сказать, но тут заменявший дверь кусок брезентового автомобильного тента с шорохом откинулся в сторону и в кухню протиснулась туша старшего прапорщика Славина.

– Смир-р-рна-а! – дурачась, выкрикнул Гуняев и действительно вскочил, щелкнув каблуками и выпучив глаза. Губы он при этом сложил куриной гузкой, из самой середины которой торчала дымящаяся сигарета.

– Клоун, – проворчал Славин, расстегивая портупею и стаскивая с себя бушлат. – Ну как есть клоун. В агитбригаду тебя, что ли, отдать. – Погода, сука, портится, – сообщил он, вешая бушлат на гвоздь в стене и подходя к печке, чтобы погреть руки. – Опять тучи и холод собачий. Снова, наверное, дождь пойдет, а то и снег, чего доброго.

– Вот дерьмо-то, – усаживаясь на место и небрежно стряхивая пепел с сигареты себе под ноги, сказал Гуняев. – Ильич, как там насчет бани – не слыхать?

– В пятницу, – ответил Славин, вынимая из кармана мятый носовой платок и вытирая им свой знаменитый нос.

– Ни хрена себе, – недовольно проворчал Гуняев. – В пятницу…

– А сегодня, мать его, понедельник!

– А кто тебе виноват, что ты прошлый банный день бухой провалялся? Воин-освободитель, едрена вошь… Ладно, поговорю с Остапчуком, может, организуем. При нашей работе гигиена – первое дело.

– Второе, – вмешался в разговор немногословный Лыков, снимая с плиты вторую консервную банку и вслед за Славиным подсаживаясь к столу.

– Чего? – не понял Славин.

– Гигиена – дело второе, – пояснил Лыков, поспешно брякая банку на стол и дуя на обожженные пальцы. – Первое дело – дезинфекция. Ты, Ильич, очень хорошо это все нам растолковал. Про бациллы всякие.

– Сам ты бацилла, – проворчал Славин, придвигая к себе емкость со спиртом. – Сейчас мы тебя того.., продезинфицируем.

– Так я ж не против! – обрадовался Лыков и потянулся за кружкой.

– Еще бы ты был против, – ухмыльнулся Гуняев, тоже вооружаясь алюминиевой кружкой и не сводя глаз с фляги.

Спирт, аппетитно булькая, полился в кружки прозрачной струей. Славин поставил емкость на стол, по-хозяйски завинтил крышку и поднял кружку.

– Ну, мужики, – сказал он, – давайте дернем по маленькой за все хорошее. Вечер у нас сегодня свободный, день прошел…

– День прошел, и хрен с ним, – вставил Гуняев старое солдатское присловье, застрявшее у него в голове еще с тех пор, как он тянул срочную.

– Вот именно, – сказал Славин, недовольно покосившись на своего подчиненного: он не любил, когда его перебивали. – День прошел нормально. Завтра будет работа.

– Опять? – скривился Лыков. – Ох и не люблю я это дело… Все время кажется, что вот-вот застукают. Чего хоть в них, в этих гробах, а, Ильич?

– Не твое собачье дело, – не утруждая себя дипломатией, отрезал Славин. – Не любит он… А бабки ты любишь?

– Бабки люблю, – покладисто согласился Лыков. – Да я ж ничего… Мне-то что? Я только говорю, что стремно. А что, если и вправду застукают?

– Да кому ты нужен? – снова вмешался Гуняев. – Кто тебя станет останавливать? От нашей труповозки все шарахаются, как от долбаного Летучего Голландца. А много ящиков, Ильич? – заинтересованно спросил он, повернувшись к Славину.

– Два, – ответил Славин, не сводя тяжелого взгляда с Лыкова. – А ты, Сашок, – продолжал он, обращаясь непосредственно к Лыкову, – запомни одно: меньше знаешь – лучше спишь. И, опять же, кто много знает, тот мало живет. Я, к примеру, про эти гробы ни хрена не знаю и знать не хочу. Знание, Сашок, это не всегда сила. Иногда это не сила, а могила, понял?

– Чего ж тут не понять, – смущенно пробормотал Лыков. – Я просто так спросил, для интереса. Для разговору, в общем.

– Для разговору лучше выпить, – успокаиваясь, сказал Славин. – А то устроили тут вечер вопросов и ответов, прямо слушать противно.

Контрактники молча подняли кружки, и Гуняев незаметно скорчил Лыкову рожу: дурак, мол, ты, Лыков, и не лечишься. Сколько можно говорить об одном и том же? Никто не знает, что в них, в этих гробах, и прав Славин, говоря, что знать это им вовсе не обязательно. Они получают за это хорошие деньги, а в случае чего с них взятки гладки: они действовали по приказу.

Выпить они не успели. Старший прапорщик вдруг замер, на сантиметр не донеся кружку до распахнутого, как ворота пожарного депо, красногубого рта, прислушался к раздавшемуся за занавешенной брезентом дверью тихому, какому-то очень вороватому шороху, и осторожно поставил кружку обратно на стол. Гуняев, не обративший на шорох никакого внимания, весь похолодел, увидев, как рука Славина, выпустив кружку, соскользнула со стола и потянулась к кобуре. Толстые пальцы старшего прапорщика бесшумно отстегнули кожаный ремешок застежки, откинули поцарапанный кожаный клапан кобуры и сомкнулись на рукоятке “Макарова”. Гуняеву вдруг показалось, что Ильич спятил, не выдержав напряжения военных будней, и сейчас пристрелит любопытного Лыкова как собаку. Судьба приятеля Гуню не волновала, но заодно с Лыковым Славин вполне мог шлепнуть и его, и поэтому он тоже поставил кружку на стол и потянулся к автомату, немедленно похолодев еще больше, потому что вспомнил, что в его автомате нет рожка. Днем он от нечего делать решил почистить автомат, и вот, поди ж ты, забыл вставить обойму…

Тугодум Лыков, целиком пребывавший во власти приятных предвкушений, вообще ничего не заметил. Внимательно глядя в кружку, словно на ее дне лежали невесть какие сокровища, он бережно поднес посудину ко рту и проглотил ее содержимое одним богатырским глотком. Глаза его выпучились, и он поспешно зашарил вокруг в поисках воды, но тут заменявший дверное полотно брезент откинулся в сторону, образовав треугольный проем, и в этом проеме появился незнакомый человек.