Но и Грекову некогда было ждать.
– Я, товарищ Истомин, не делить с вами власть приехал.
– Как будто мы здесь сами не знаем, что надо делать, – не слушая его и ткнув пальцем в красный кружок посредине карты, почти крикнул Истомин, но тут же, опять выбегая из-за стола и останавливаясь перед Грековым, признался: – А ведь и правда, Василий Гаврилович, уже не знаем. – Впервые за весь их разговор он назвал Грекова по имени, хотя они знакомы уже были три года. – Какие только ключи к этой злосчастной станице ни пробовали подбирать. Самым крепким в районе оказалась орешком. Говорят, на ней еще и в героические тридцатые годы не один уполномоченный из Ростова зубы обломал. Вам, Василий Гаврилович, об этом известно?
Греков скупо усмехнулся:
– Немного.
Истомин внимательнее взглянул на него:
– В самом деле?
– В тридцатом году и мне довелось там побывать.
Истомин вдруг обрадовался. Он даже достал из кармана алюминиевую гребенку и стал расчесывать ею свои пылающие вихры.
– Так это же в корне меняет дело. В таком случае я приветствую ваш приезд. Старая гвардия, ей и карты в руки. И успели вы в самый решающий момент. Через час там открывается собрание, не помню уже какое по счету, я там лично должен быть, но теперь… – Истомин с полупоклоном развел руками. – Уверен, что вы справитесь и без меня. Старая гвардия никогда не подводит. Вы меня, пожалуйста, извините, не знаешь, за что в первую очередь потянуть. Тут еще незавершенная хлебосдача, тут уже под самым райцентром бурлит вода, а тут и эта Нимфадора со своим храмом. Не сердитесь, Василий Гаврилович, пожалуйста, на меня за такой прием. Вы сейчас в Приваловскую, а я в противоположную сторону вынужден буду махнуть. Район уже по горло в воде, а они там драку заварили. Из-за межколхозной межи на займище, которое все равно под воду уйдет. Хутор на хутор с кольями пошли. Все в разгоне, во всем райкоме ни души. Это же очень здорово, что как раз в этот момент обком подбросил вас к нам на помощь. Но теперь уже вашему водителю придется на всю железку жать, чтобы к началу собрания успеть. Иначе этих казачек может как ветром сдуть. Эта станица может нам еще не один сюрприз преподнести. – Греков уже спустился со второго этажа по лестнице на улицу, когда вдруг настежь распахнулось у него над головой окно и голос Истомина вдогонку предупредил: – Только вы не в клуб езжайте, а прямо в виноградные сады. В бригаду к Махровой. У них там теперь весь штаб. – И огненно-рыжая шевелюра Истомина скрылась в окне.
2
Уже на въезде в станицу Греков увидел, как простоволосая, еще совсем не старая женщина на коленях лазает снаружи своего двора вдоль летней кухни, пошлепывая по ее стенке ладонями и что-то приговаривая. Лицо у нее было красное, русые волосы, как скошенная к намокшая под дождем пшеница, слиплись и растрепались. Она стояла перед кухней на коленях и, пришлепывая ладонями, как будто лаская обмазанную глиной стенку, жалобно что-то приговаривала. Только после того как водитель притормозил машину, Греков сумел разобрать.
– А я тебя лепила, – она дотрагивалась до летней кухни ладонями, отрывая их от нее и снова начиная гладить. – Лепила этими руками и слепила не хуже, чем у других. Вон ты какая. А Ваничка так и не вернулся. А я тебя для него лепила, моего ро-о-одненького. – Она заплакала дурным голосом. И вдруг сразу же перешла к веселому пению с приплясом: – Я тебя лепила, лепила, – пела она, покачивая бедрами и продолжая пошлепывать по стенке кухни ладонями. Ее пошлепывание становилось все звонче, а песня все быстрее и веселее. – Для Ванички лепила, для моего слепила. – Ей захотелось подняться на ноги, упираясь руками в стенку кухни. Продолжая одной рукой упираться, она другой стала помахивать в такт своему пению, приплясывая ногами, в кровь исцарапанными в придорожной колючке. И следа у нее не осталось от прежнего жалобного настроения. Пшеничные волны реяли вокруг головы, вспыхивая в лучах солнца. Водитель пояснил Грекову:
– Я до стройки, когда в рике шофером работал, часто тут бывал. От женихов у нее отбоя не было, но она все своего Ваничку хотела дождаться. И в работе, ничего не скажешь, всегда как огонь, и на язык к ней лучше было не попадаться.
И еще долго, уже проехав двор этой вдовы, Греков слышал, как поет-танцует она. Казалось, ее высокий и звенящий, как натянутая струна, голос вот-вот оборвется.
Еще не успел вездеход Грекова перевалить через крутой склон на поляну посредине виноградных садов, как волна голосов выплеснулась ему навстречу:
– Опять за здорово живешь!
– Еще упал намоченный.
– Давайте его правда скупаем.
– Или за опоздание назад завернем!!
– Спихнуть его с кручи в Дон!!!
Неистовствовали женщины, чьими платками и кофтами усеялось посредине раскинутых на сохах виноградных кустов вытоптанное и выезженное вокруг больших весов суглинистое взлобье. Сплошь заполнив его, сидели приваловские женщины на длинных скамейках, на опрокинутых плетенках и ящиках, в которых возят на винцехи виноград. И лишь небольшая кучка мужчин, поставив между коленями свои байдики и протянув вперед свежевыструганные протезы, устроилась на весах.
Три перевернутые бочки из-под вина полукругом выстроились по краю взлобья взамен стола президиума. За бочками сидели всего два человека, один в очках с металлической оправой – скорее всего парторг, почему-то подумал Греков, а другой не иначе как председатель колхоза – у кого же еще и могли быть такие закрученные до самого тончайшего сечения усы, которые требовали от их хозяина и неустанного внимания, и постоянного ухода. Так оно и оказалось. Не успел Греков выйти из машины, как мужчина с усами, выскакивая из-за бочек, протянул ему руку.
– Председатель колхоза Подкатаев. Нам, товарищ Греков, уже звонили о вас. Просим в президиум. – И, взяв под локоть Грекова, он указал на предусмотрительно оставленные за бочками свободные табуреты, не забыв взять другой рукой под локоть и Игоря Матвеева, который покорно подчинялся ему, краснея под градом уничтожающих реплик. Увидев в президиуме Игоря, приваловские казачки все свое внимание переключили на него.
– А это уже молодой захребетник!
– Скоро к нам будут прямо из роддома доставлять!
– Из всех цыпленков орел!
– Ну, теперь мы ни в какой воде не потонем.
– Гляди, он еще заплачет!
– А может, это и девка в штанах!
– Вскорости мы отревизуем.
Вдруг выскочила из кустов винограда та самая бабенка с растрепанными пшеничными волосами, которую на въезде в станицу видел Греков, и, подперев бедро, запела-заговорила хриплым, звонким голосом:
Мой миленок, как теленок,
Только вылез из пеленок…
При этом никто не засмеялся. Чья-то рука, высунувшись из-за виноградного куста,. ухватила ее за юбку, как за хвост, и утащила в лиственную мглу.