Джек отдал рог и сел. Все облегченно захлопали. Рог взял Хрюша.
– Вообще-то я с Джеком не согласен. Но кое-чего он верно сказал. Зверя в лесу нету. И не может быть. Чего бы он кушал?
– Свиней!
– Вот мы же едим свиней!
– Хрюшек он кушает!
– У меня рог, – возмутился Хрюша. – Ральф, скажи им, ну чего они, а Ральф? Эй вы, малыши, тихо! Я говорю, насчет страха это я не согласен с Джеком. В лесу вам бояться нечего. Да я тоже там был. Вы еще духов выдумаете и привидения разные. Что есть – то и есть, и всегда понятно, что к чему, а если чего не так, на все люди есть, чтоб разобраться.
Сразу, как будто выключили свет, зашло солнце. Хрюша снял очки и, мигая, посмотрел на малышей.
Потом он продолжал свои разъяснения:
– Когда у тебя болит, к примеру, живот, все равно, большой он там у тебя или маленький…
– Ну, у тебя-то большой!
– Ладно, вы кончайте смеяться, а тогда мы, может, продолжим собрание. И если малыши полезут обратно на кувыркалку, они сразу ведь свалятся. Так что лучше уж сразу садитесь на землю и слушайте. Ну вот. Для всего свои доктора есть, даже для мозгов. Неужели ж вы думаете, так и можно все время неизвестно чего бояться? В жизни, – сказал убежденно Хрюша, – в жизни – все научно, вот. Года через два, как кончится война, можно будет летать на Марс, туда и сюда. Я знаю – нету тут никакого зверя, ну, с когтями и вообще – но я и про страх тоже знаю, что нету его.
Хрюша помолчал.
– Если только…
Ральф вздрогнул:
– Если – что?
– Если только друг дружку не пугать.
Кругом раздались неприязненные смешки. Хрюша втянул голову в плечи и заключил скороговоркой:
– Ну давайте выслушаем малыша, который про зверя говорил, и, может, объясним ему, что все это глупость одна.
Малыши затараторили все разом, и один выступил вперед.
– Как тебя зовут?
– Фил.
Для малыша он держался уверенно, покачал рогом в точности, как Ральф, и так же точно, как Ральф, оглядел всех, призывая к вниманию.
– Вчера мне приснился сон, страшный сон, как будто бы я дерусь. Как будто я около шалаша, один, и я отбиваюсь от этих, от крученых, какие висят по деревьям.
Он умолк, и в нервном хихиканье малышей был призвук ужаса и сочувствия.
– Я испугался и проснулся. Проснулся и вижу – я один около шалаша, а этих черных и крученых уже нет.
Они затихли, воочию, с трепетом представив себе все это. Опять из-за рога запищал детский голосок:
– Я испугался и стал Ральфа звать и вдруг вижу: под деревьями идет что-то, большое и страшное.
Он смолк, обмирая от воспоминания, но не без гордости, что сумел напугать и других.
– Это у него был кошмар, – сказал Ральф, – он ходил во сне.
Собрание сдержанным гулом одобрило мудрость Ральфа.
Малыш упрямо затряс головой.
– Нет, когда те, крученые, со мной дрались, это я спал, а когда они пропали, я уже не спал, и я видел, как что-то большое и страшное идет под деревьями.
Ральф потянулся за рогом, малыш сел.
– Нет, ты спал. Никого там не было. Ну, кому охота ночью по лесу бродить? Кому? Выходил кто-нибудь ночью?
Все долго молчали, усмехаясь дикому предположению, что кто-то мог выходить в темноте. Но вот встал Саймон. Ральф глядел на него во все глаза.
– Ты? Тебе-то зачем в темноте по лесу шататься?
Саймон судорожно вцепился в рог.
– Я хотел… я хотел к одному месту пройти.
– Какому еще месту?
– Ну, есть одно место. В джунглях.
Он замялся.
Джек снял напряжение; только он умел говорить так презрительно, так насмешливо и твердо:
– Все ясно! Ему живот схватило.
Ральфу стало обидно и стыдно за Саймона, и, строго глядя ему в лицо, он отобрал у него рог.
– Ладно. Ты больше не надо. Понял? Ночью туда не ходи. И так глупости всякие болтают про зверя, а тут еще ты на глазах у малышей будешь красться, как какой-то…
В издевательских смешках остался призвук страха, и еще в них было осуждение. Саймон открыл рот, но рог был уже у Ральфа, и он сел на свое место.
Когда все угомонились, Ральф повернулся к Хрюше:
– Что у тебя, Хрюша?
– Да тут вон еще один. Этот.
Малыши вытолкали Персиваля на середину треугольника. Он стоял по колено в высокой траве, смотрел на свои увязнувшие в траве ноги и силился вообразить, что никто не видит его, что он в укрытии. Ральфу представилось, как точно так же стоял другой карапуз, и он поскорей отогнал эту картинку. Он старался больше ее не видеть, вытравил ее, загнал далеко, глубоко, и только от прямого напоминанья, как сейчас, и могла она выплыть. Малышей так и не созывали на перекличку, отчасти потому, что, по крайней мере, на один из вопросов, которые задавал тогда на горе Хрюша, Ральф знал ответ твердо. Были вокруг малыши светлые, темные, были веснушчатые, и все до единого грязные, но на всех лицах – и тут никуда уж не денешься – была кожа как кожа. Никто никогда больше не видел той багровой отметины. Но зачем только Хрюша тогда, замазывая свою вину, так орал и надсаживался? Без слов давая понять, что он все помнит, Ральф кивнул Хрюше:
– Ну ладно. Сам спрашивай.
Хрюша стал на колени, держа перед малышом рог.
– Хорошо. Как тебя звать?
Малыш отпрянул в свое укрытие. Хрюша растерянно повернулся к Ральфу, тот спросил жестко:
– Как тебя зовут?
Тот опять промолчал. Не выдержав этого запирательства, собрание грянуло хором:
– Как тебя зовут? Как тебя зовут?
– Тихо вы!
Ральф в сумерках разглядывал малыша.
– Ну, скажи нам. Как тебя зовут?
– Персиваль Уимз Медисон, дом священника, Хакет Сент-Энтони, Гемпшир, телефон, телефон, теле…
И словно только этот адрес заграждал потоки скорби, малыш расплакался. Личико скривилось, из глаз брызнули слезы, рот чернел квадратной дырой. Сначала он постоял немым воплощением скорби; потом плач хлынул, густой и крепкий, как звуки рога.
– Хватит тебе! Умолкни!
Но Персиваль Уимз Медисон умолкнуть не мог. Потоки прорвало так, что не остановить никакой властью, ни даже угрозами. Рыданья сотрясали грудь Персиваля, и он не мог от них вырваться, будто его накрепко пригвоздило к вою.
– Замолчишь ты или нет?!
И других малышей проняло. Каждый вспомнил о своем горе; а возможно, они осознали свое соучастие в горе вселенском. Они расплакались, и двое почти так же громко, как Персиваль.