Через год я сказала себе: Если он вернется, убью его.
Через два: Если он вернется, я не приму его.
Через три: Если он вернется, я вызову полицию.
Через четыре: Если он вернется, я попрошу помощи у Ноно.
Через пять: Если он вернется, будет иметь дело с братьями Луччини. С бальзамировщиком Полем.
Через шесть: Если он вернется, я задам ему все вопросы, какие только придут в голову, а потом убью.
Через семь: Если он вернется, я уйду.
Через восемь: Он не вернется.
Я побывала у мэтра Руо, брансьонского нотариуса, и попросила его написать Филиппу Туссену. Он отказался и посоветовал обратиться к адвокату по семейному праву, знакомому с процедурой.
Мы с мэтром Руо старые знакомые, и я сказала: «Пожалуйста, выберите адвоката сами и напишите ему письмо, чтобы мне не пришлось ничего объяснять, просить, настаивать. Пусть информирует Филиппа Туссена о моем намерении вернуть девичью фамилию Трене».
Я добавила, что не претендую на денежное содержание, так что речь идет о простой формальности. Мэтр Руо упомянул «денежную компенсацию за оставление домашнего очага», но я отрезала: «Нет!»
Я ничего не хочу.
Мэтр назидательным тоном указал на тот факт, что «на склоне лет я могу пожалеть о принятом решении». Но я проведу остаток жизни на моем кладбище, и бо́льшие удобства мне не понадобятся.
– Знаете, дорогая Виолетта, – заметил он, – однажды вам придется оставить работу и уйти на покой.
– Это ничего не меняет.
– Ну что же, тогда я начну действовать.
Нотариус записал адрес Филиппа Туссена – я в конце концов открыла конверт, присланный Жюльеном Сёлем.
69500 Брон,
авеню Франклина Рузвельта, 13
Господину Филиппу Туссену,
дом Франсуазы Пелетье
– Позвольте спросить, Виолетта, как вы его раздобыли? Я полагал, что ваш супруг пропал, если это не так, он должен был где-то работать, а значит, есть номер социального страхования!
Он был прав. Мэрия перестала платить Филиппу через несколько месяцев после его исчезновения, о чем я узнала много позже. Туссены получали уведомления о зарплате и сами заполняли налоговые декларации сына. Работая на переезде, а потом на кладбище, мы имели бесплатное жилье и не делали отчислений на соцобеспечение. Питались мы на мои деньги. Филипп Туссен говорил: «Я даю тебе крышу над головой. Тепло и свет. Ты меня кормишь».
Все годы нашей совместной жизни он тратился только на свой драгоценный мотоцикл. Одежду ему и Леонине покупала я.
– Вы уверены, что речь идет именно о вашем муже? Туссен из Брона может оказаться однофамильцем, нельзя исключать и случайное сходство.
Я согласилась, что такое вполне вероятно, но трудно обознаться, если прожил с человеком много лет. Даже если Филипп Туссен растолстел и облысел, я не спутаю его ни с одним другим мужчиной.
Я рассказала мэтру Руо о встрече с Жюльеном Сёлем (его ДЕЙСТВИТЕЛЬНО так зовут!), о его матери и Габриэле Прюдане, о том, как он разыскал Филиппа (не спросив моего согласия!) и выяснил, что тот живет в ста километрах от кладбища. И все это было сделано только потому, что комиссара наповал сразило мое красное платье под синим пальто! Я не стала скрывать, что одолжила машину Ноно – «Норбер Жоливе. Могильщик», – доехала до Брона и припарковалась на авеню Франклина Рузвельта рядом с домом № 13. Он чем-то напоминал мое жилище в Мальгранж-сюр-Нанси, но был двухэтажным, на окнах с двойными дубовыми рамами висели красивые шторы. Напротив находился бар Карно, где я выпила три чашки кофе, пока ждала… сама не знаю чего. А потом увидела, как он переходит улицу.
Он был с каким-то мужчиной, оба улыбались, о чем-то оживленно разговаривали. Когда они вошли в кафе, я опустила голову и прикрыла лицо ладонью.
Я узнала запах Филиппа: смесь кароновского одеколона «Pour un homme» с ароматом кожи «других женщин». Он вечно носил его на себе. Не избавился и теперь. Прошло много лет, но чуткий нос меня не обманул.
Они заказали два блюда дня и принялись за еду. Я видела в зеркале, как жует Филипп, и говорила себе: «Да, он улыбается, ну и что, каждый волен изменить свою жизнь, мы с Леониной давно о нем не слышали. Появился в одной жизни, исчез из другой. Можно начать сначала – не важно, здесь и сейчас или в другом месте. Никому не заказано поступить так, как сделал Филипп Туссен, который уехал прошвырнуться и не вернулся».
Он изменился. Поправился. Стал улыбчивым. А вот глаза остались прежними – во взгляде отсутствовал интерес к собеседнику. Филипп жил на авеню Франклина Рузвельта – и наверняка понятия не имел, кто такой этот самый Рузвельт. Жизнь-то он поменял, но сам остался прежним.
Я поняла, как мне повезло, что этот человек ушел навсегда и даже не обернулся.
Спутник называл Филиппа патроном, а когда они закончили, гарсон спросил: «Записать на ваш счет, господин Пелетье?» – и Филипп Туссен ответил: «Конечно…»
Они вышли на улицу. Я осторожно следовала за ними до гаража, находившегося метрах в двухстах от бара. Гаража Пелетье.
Я спряталась за машиной, до смешного напоминавшую меня, Виолетту Трене, в тот тяжелый момент, когда ее бросил Филипп Туссен: кузов помят, исцарапан, стоит на боку в ожидании своей судьбы, на дне бака плещется немного бензина. Стартуй и закончи путешествие.
Филипп направился в кабинет со стеклянными перегородками, снял трубку, набрал номер. Он выглядел как патрон, но когда через десять минут появилась Франсуаза Пелетье, мгновенно стал мужем хозяйки. Филипп смотрел на нее и улыбался. Смотрел с любовью. Смотрел и видел. Я отправилась восвояси. Дошла до машины Ноно и увидела на ветровом стекле штрафную квитанцию на сто тридцать пять евро за парковку в неположенном месте.
– Вечная история моей жизни… – Я улыбнулась нотариусу.
Несколько секунд мэтр Руо не мог вымолвить ни слова, потом покачал головой и сказал:
– Знаете, дорогая моя Виолетта, я давно живу на свете и многое повидал: дядьев, выдающих себя за сыновей, сестер, не желающих знать друг друга, фальшивых вдов и вдовцов, подложных детей и родителей, но подобную историю слышу впервые.
На этом наша встреча закончилась. Мэтр пообещал все уладить и проводил меня до двери.
Он очень тепло ко мне относится, потому что я ухаживаю за цветами на могиле его жены: они очень редкие, африканские, теплолюбивые, и их нужно беречь от заморозков. Ее звали Мари Руо, в девичестве Дарден (1949–1999).
32
Мои дорогие друзья, когда я умру, посадите на кладбище иву.
Мне нравятся вечно исплаканная листва этого дерева и его нежная бледность.