Анна Катрина направила оружие влево. Ничего.
Повернулась, целясь в сторону лестницы. Ничего.
Нагнулась, словно уклоняясь от удара, и оценила обстановку справа. Там стояла ширма с китайским драконом. За ней явно прятался человек.
– Добро пожаловать, госпожа Клаазен, – поприветствовала ее Инга и вышла из укрытия.
Анна Катрина никак не ожидала столкнуться с девушкой.
Инга показала на Гроссманна:
– Да, это он. Человек, убивший вашего отца и многих других людей.
Девушка была безоружна, и Анна Катрина опустила пистолет.
– Откуда вам известно? Кто вы?
Инга распростерла руки.
– О, госпожа Клаазен, я прочла о вас все, что только можно. Восхищалась, как упорно вы охотились за этим типом. Я – как вы! У меня с ним свои счеты. Он привез мою мать в Германию.
Гроссманн дрыгал ногами, словно лежащий в кроватке ребенок, пытающийся привлечь внимание.
– Он занимался торговлей девочками и женщинами.
– Да, я знаю, – ответила Анна Катрина.
– Моя мама была секс-рабыней из Таиланда. Он нашел для нее немецкого мужа и продал. Этот Хакен – мой отец – грязная свинья, хотел немую жену. Многие мужчины мечтают о немых женах. Им не хватало женщин, набранных в тайских домах для инвалидов. И тогда моей маме отрезали язык.
У Анны Катрины закружилась голова. Ей захотелось сесть и прийти в себя. Она спросила:
– Что с вашей мамой сейчас?
– У нее позади был чертовски долгий, тернистый путь. Депрессии. Болезни. Зависимость от таблеток. В конце концов она не выдержала и повесилась. И я всю жизнь мечтала отомстить за ее смерть. Думала, он мертв. Но потом, устроившись на работу в пиццерию, чтобы оплачивать учебу, я узнала правду. Там постоянно болтали о человеке, посадившем Шмидтли в инвалидное кресло. Это он и был, – она показала на Гроссманна. – А вы как его нашли? Наверное, вам досталось от коллег?
– Да, – ответила Анна Катрина, – можно сказать и так. Я шла по его следам, потому что вокруг него совершались убийства и другие преступления…
Она замолчала. Головокружение усилилось – то ли дело было в запахе бензина, то ли в напряженности ситуации, а может, на организм еще действовали лекарства. Тем не менее Анна Катрина направилась к кровати Гроссманна, чтобы снять кляп. Она нащупала застежку у него на затылке и почувствовала под волосами влажную открытую рану.
Инга рассмеялась.
– Хочешь слышать его крики, когда он будет гореть, или что? Ждешь извинений? Не разочаровывай меня! Ты ведь не настолько глупа? Сейчас он готов плести все что угодно, лишь бы спасти свою жалкую жизнь.
То, что здесь происходит, – ненормально, подумала Анна Катрина. Или у нее в голове зазвучал голос отца? Она не знала. Но в происходящем было что-то очень нездоровое. Гроссманн бился в судорогах, словно для работы мышцами рта требовалось все тело. Но ему удавалось выдавить лишь отдельные звуки, а не слова.
– Пойдемте, госпожа Клаазен. Мы же сестры. Сестры по несчастью. Ваш отец. Моя мать. Бросим монетку, чтобы решить, кому выпадет честь поджечь эту лавочку? А потом посидим у моря, любуясь огнем и наслаждаясь его воплями.
Анна Катрина слышала голос отца: «Анна, добро должно вести себя иначе, чем зло. Это их единственное различие».
Инга высоко подняла зажигалку.
– Пойдем, сестренка. Придется сделать это внизу. Здесь, наверху, слишком опасно. Мы же не хотим сгореть вместе с ним.
Гроссманну наконец удалось овладеть губами и языком. Он плевался и кашлял. Звуки напоминали пыльную грампластинку, которую не включали уже много лет. Но Анна Катрина и Инга прекрасно понимали его. Он разыграл свой последний козырь. Хотя и сомневался в его актуальности.
– Я знаю, у кого яд. У меня есть имена и адреса. Я могу навести вас на похитителя чемодана.
Анна Катрина посмотрела на него, потом на Ингу. Та отчаянно замахала пальцами перед лицом Анны Катрины:
– Не верь ему, сестренка! Он просто пытается спасти свою шкуру… Ты ведь не позволишь ему себя одурачить?
Больше Гроссманн ничего сказать не смог и затрясся в приступе кашля.
Анна Катрина огляделась, пытаясь найти для него что-нибудь попить.
Он прохрипел:
– Они отпустили меня и сделали поддельные документы, потому что на кону стояло нечто гораздо большее! Они хотят отравить воду в Остфризии, и Остфризия – только начало. Погибнет много, очень много людей. Я знаю адрес лаборатории и знаю, у кого чемодан…
– Не позволяй ему уболтать себя! – завопила Инга.
Гроссманн торговался за собственную жизнь:
– Если я умру, вы упустите последнюю возможность…
Он снова закашлялся.
Анна Катрина сказала:
– Боюсь, он прав. У него действительно есть информация. Я в курсе дела…
В Инге погибла надежда обрести соучастницу.
– У кого яд? – прямо спросила Анна Катрина.
– Воды! – кашляя, попросил Гроссманн. – Мне нужно что-нибудь попить. Так я говорить не могу. И развяжите меня!
Анна Катрина услышала крики о помощи из подвала.
– Я принесу воды, – пообещала Инга и ненадолго исчезла за ширмой. Но вернулась не с бутылкой, а с битой.
* * *
На потолке висела голая неоновая лампочка. Свет то включался, то выключался в беспорядочном ритме. Лампочка громко жужжала, словно осиный рой пытался защитить гнездо.
Владимир Куслик без сознания лежал на полу лицом вниз, но был еще жив. Борис смотрел на толстые хлопья пыли, которые подкатывались ближе при каждом вдохе и сдувались прочь при каждом выдохе его брата.
Хлопья пыли дарили Борису надежду. Пока Владимир жив, еще не все потеряно. Он не мог представить жизни без брата. Что с ним станет? На что он будет жить? Как решать повседневные проблемы? Отмывать деньги? Отличать настоящего заказчика от осведомителя? Стирать белье? Прятать в брюках нож и, черт подери, готовить без дурацких усилителей вкуса прекрасный куриный суп? Как еще защититься от гриппа и простуды в это время года?
Борис старался не двигать руками и прижимал их к трубе – при каждом движении кабельная стяжка врезалась глубоко в кожу. По сравнению с этим наручники казались удовольствием.
Борис завопил:
– Помогите!
Его брат резко подскочил от крика. Ему захотелось дать Борису пощечину. Ладно хлюпает носом, но кричать о помощи – это вообще никуда не годится! Они же не маленькие дети! Но руки Владимира были привязаны к батарее.
– Тсс! – цыкнул он. Но Борис унюхал бензин и догадался о дьявольском плане.
За дверью послышался хохот. Борис начал орать не умолкая.