Посреди времен, или Карта моей памяти - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Кантор cтр.№ 98

Интерес писателя Владимира Кантора к тем людям и тем событиям, которые он описывает, можно определить так: личность в поисках своего социального самоопределения. В. Кантор обращается к истокам – детству и отрочеству. Писатель напряженно вглядывается в тот момент жизни человека, едва вышедшего из «младенческого одиночества» (Бунин), когда постепенно в его кругозор входит Другой. В детстве – мать, отец, бабушка, в отрочестве – друзья и девочки. В замысле автора Боря Кузьмин минует три ступени приобщения к человеческому обществу – семья, дружба, влюбленность (правда, степень художественной разработки этого замысла идет, к сожалению, по убывающей). Показывая мальчику разные типы социального бытия и социального поведения (уклады домов бабушек Насти и Лиды, семейства Кротовых), писатель хотел поставить его перед выбором. По-видимому, таким был замысел. В художественной реальности повестей эти модели оказались неравнозначными, потому что тот социальный тип, который олицетворяет собой Лидия Андреевна Обручева, оттеснил и подавил остальные (очень возможно, что он более всего и волновал автора).

А характер волевой и «прямоспинной» бабушки Лиды, что и говорить, неординарен, причем, как никакой другой, он отразил свое время. Еще гимназисткой она за свои политические убеждения год отсидела в тюрьме, потом эмиграция, учеба в Сорбонне, после революции – занятия наукой и, конечно, большая общественная деятельность, участие в строительстве нового общества. Стальная пружина, заключенная в этом социальном типе и придающая ему столь действенную силу, – сосредоточенность на высоких идеях, устремленность к надличным идеалам, моральный ригоризм. Для Лидии Андреевны нет ничего важнее в жизни «духовных запросов» и «общественного горения».

Видимо, многое в этом характере недоговорено – хотя суть его ясна, – но не забудем, что Обручеву мы видим глазами ее маленького внука. Вот только почему эта бескомпромиссная преданность общественным интересам столь необаятельна и совсем не вызывает душевных симпатий читателя? Не оттого ли, что она «всю свою жизнь жила книгами, газетами, постановлениями», и дух, вскормленный на такой пище, оскудел, отдалился от реальной живой жизни? Тем не менее ребенок, а затем подросток Боря Кузьмин испытывает к ней если не любовь, то уважение, и уж, во всяком случае, сильнее в нем чувство родства именно с бабушкой Лидой; говоря герценовским слогом, как раз здесь происходит рифма через поколение. Боря, мальчик робкого десятка, мечтатель, склонный к созерцанию, преодолевая свою природу, борется с самим собой, стремится жить общественными интересами, как его бабушка и отец. И если позже повзрослевший герой признается, что он с трудом может «выделить линию своей тогдашней душевной жизни, ее центральную идею», то писатель Владимир Кантор, как мне кажется, стержень ее почувствовал и постарался исследовать.

По первой книге трудно предсказать, как сложится дальнейшая литературная судьба писателя. Бесспорно одно: у Владимира Кантора есть свой угол зрения на действительность, свой круг волнующих его проблем, наконец, свой голос. А разве этого мало, чтобы от повествования, носящего автобиографический характер, – ситуация типичная для первой книги – обратиться к формам, в которых лично пережитое войдет уже не прямо, а растворенным в многоликих образах жизни – знак зрелости.

НА ПЕРЕПУТЬЕ

Владимир Кантор. Два дома. Повести.

М., Изд-во «Советский писатель». 1985

Как узнаваемо все в этой книге: и уютные палисады, и ожидание в прохладном парадном, и бараки, и обязательный трамвай! Москва пятидесятых. Асфальт переулков упирается в огороды. И все живет единой жизнью. А посреди этой жизни мальчик Боря Кузьмин. Вот он – насупленный, в школьной форме давно забытого покроя – на обложке. Он центр семейного союза и центр семейных противоречий, но сам при этом как бы на «ничейной земле», так что справа – коммуналка бабушки Насти, «родовое гнездо» матери, а слева – квартира бабушки Лиды, «родовой замок» отца. «Обеим бабкам я вышла внучка» – этот эпиграф из Марины Цветаевой уже по прочтении первых страниц осмысливается как сердечная и грустная ирония.

Квартира у бабушки Лиды отдельная (в тогдашней Москве – редкость, но не предмет зависти). И сама бабушка Лида – доктор наук. А комната бабушки Насти на окраине, и сама она просто бабушка Настя. Правда, когда-то учительствовала в деревне, но это было довольно давно. Комната у нее теплая – дверь войлоком обита, и абажур над столом красный. А квартира у бабушки Лиды холодная. Всегда сквозняк. И мама говорит, что от этого мальчик такой слабый…

Противостоящие миры соединил собою этот ребенок. Мир «профессорский», неуютный и подчеркнуто строгий. И мир «простой» – бабушка Настя, Георгиевский еще кавалер дед Антон, их соседи – он теплее, интуитивнее, что ли, но у этого мира своя, не менее определенная философия, свое, глубоко скрытое высокомерие. И все вокруг Бориса Кузьмина построено так, что одна любовь противопоставляется другой, а то и просто стремится вытеснить другую. Каждый из двух миров сожалеет о том, что породнился с другим. Каждый из двух миров ревностно оберегает свои традиции. Но в доме бабушки Насти (где тепло) – жизнь растительная. А в квартире бабушки Лиды (где сквозняк) – жизнь духовная. Это точка зрения бабушки Лиды. Мама воюет с нею, но живут они все именно у нее: тут есть где жить, и тут отец. И мама с бабушкой Лидой воюет! Из-за Бори, из-за мужа, Бориного отца: слишком преданный сын. Воюет в конце концов за себя: мама и бабушка коллеги, биологи, по-разному смотрят на предмет науки, которая для каждой из них – дело жизни.

Вот так узел завязывается! Но мальчишка на обложке смотрит прямо перед собой. И вся его поза, и локоть, опущенный на угол старинной этажерки, и разведенные носки ботинок напоминают дагерротип гимназиста времен Гарина-Михайловского, чей педагогический эпос закономерно вспоминается при чтении повести В. Кантора. В основе обеих книг, разделенных столетием, одна проблема – воспитание российского интеллигента. Для героя Гарина-Михайловского формирование выдержки и трезвости воззрений и непременное общение с детьми улицы – традиционные условия демократического воспитания. От Бори Кузьмина выдержки и недетской объективности требует сама жизнь, водоворот родственных отношений. Ни одна его привязанность к людям близким не проявляется явно. Его любовь к матери и отцу лишена непосредственности, открытости. И все институты сознания подчиняет себе выросший еще в недрах ребяческого воображения взгляд со стороны, поглощающий мальчика настолько, что даже улица, этот храм вольности, не притягивает. Не по-детски систематический анализ пронизывает все вокруг. Все подвергается молчаливой оценке, и ничему как будто не отдается предпочтение. Самое поразительное в маленьком герое книги – сочетание совершенного механизма логики и удивительной затушеванности чувств. Ведь даже фактический финал первой повести – нервный срыв, происшедший у мальчика в результате родительской ссоры и положивший ей конец, – даже эту эмоцию автор пытается объяснить как поломку в механизме сознания, которое не в силах отдать предпочтение (отдать любовь!) одной из враждующих сторон.