Дни, когда все было… - читать онлайн книгу. Автор: Дарья Симонова cтр.№ 13

Предчувствия ее пока не обманут, но теперь у Марса прихоть – Элькина дочь. У Насти дрожит нижняя губа: зачем ему Эля теперь?! Тем более ее дочь? Тем более если она в другом полушарии? «Она приехала в Европу, такой шанс…» Насте не нравится шанс. И мне бы не понравился. Пришел черед Вацлава чесать руки в терапевтических целях – в смысле выбить одним ударом истерику, чтобы бедная девочка забилась обратно в воплощение царевны, а не металась почем зря. Нашла о чем трепыхаться!

Взыграла живучая иллюзия воспитанного молодого человека про узкий круг мадемуазелей, годных для матримониальных планов, – якобы они особенные. У девочек, не обязательно воспитанных, та же иллюзия в сторону молодых людей. Чушь. В вопросах пола лучше исходить из дедуктивного принципа. Все как все. Во всяком случае, что касается страсти. А несчастливые семьи, что каждая несчастлива по-своему? Не так уж и по-своему, чудится мне. И Ваца давил убеждением. Иначе что? Не каленым железом, в самом деле. Как еще обучишь очевидности, что с Марсом все должно скоропостижно и по-английски кончиться, он – чтобы было что вспомнить. Не будь дурой, как все бабы, не продлевай агонию. «Хочешь, чтоб и я там был, мед-пиво пил, хочешь свадьбы? Ее не будет. И это правильно».

Может, это везение, когда чашу сию пусть не пронесли мимо, но быстро влили, похлопали по щекам, глядишь – наутро реанимирован и лучшее, конечно, впереди. Выходит, Насте повезло. Вацлав и не думал тогда еще, что женится на ней, но был всегда готов. Все-таки она из особенных. А он все-таки сноб. И тоже особенный, со своим крайним проявлением пушкинского святого братства. В двух словах его анамнез не обскажешь. Патологическое отождествление с единомышленником. Любить то же, что и он: того же Дарвина, те же рубашки, ту же женщину. Более того, не видеть в том ничего атипического. Марс, как кот от воды, брезгливо отряхивал лапы от наметившейся драмки, а ведь стоило ему мизинцем поманить, сотой долей улыбки своей обезьяньей – и инцидент исчерпан. Но он ехал за новым. Не за дочерью Эльвиры Федоровны, просто вышел из дома без дождя, без ключей, с розой маршрутов под ногами и опьянел от перспективы. Смылся, словом, на неделю. Мне кажется, клюнул его жареный петух наконец. Приспичило ему найти то одно-единственное дело на всю жизнь, за которое чуть пасть мне не порвал на незабвенной крыше. Не торговлю картинами с элементами подлога, и не дарвиновскую возню, и не сапожное ученичество, – было у Марса и такое обострение, батрачил в мастерской, гордый, засаленный и ненадолго вдохновенный трудами от сохи. Не дремучих дел ему захотелось и не чужих, а чтобы как Феллини! Почему Феллини? Да потому что. А что, разве плохо как Феллини?

У нас как раз с делом и случился запор, всех швыряло с корабля на корабль, и только некоторые выплывали на балу с мокрой хризантемой в петлице – но какой ценой, какой ценой… Марсику цена не нравилась. Он дрогнул, засмотрелся на Запад в польском предбаннике, но суеверие свое не отпустил, презирал само намерение отъезда, никогда не забывал Элю, из-за нее он просто не должен… таков был его маленький кодекс. Что при его непоседливости – большое мужество, пусть и напрасное, но потому и трогательное. А Элю свою он держал наготове, частил будничными упоминаниями: а у Эльки тоже… Элька любила вот так… Элька меня научила. Словом, суета печали. А вокруг все поеживаются и стучат вилками дальше. А теперь я также про Марсюшку, когда… да что угодно, халву в шоколаде покупаю. Он меня по Елисеевскому первый водил. И вообще везде водил. В 18 лет более всего на свете мне хотелось ходить за Марсиком и родить ребеночка. Увы, одно с другим никак не совмещалось, что навечно поделило меня на два сезона тисненой линией то ли сгиба, то ли отрыва: осенью и зимой – я «про детей», весной и летом – я в бегах. Пинг-понг получается, непрерывное смятение. Вацлав, правда, объяснил, что не в Марсе дело, а в цикличности всего сущего. Отошло много вод, и обнаружилось, что мы с Вацлавом в неких отношениях. Пустившись раз в откровения, он не смог остановиться; единожды попав под его раздачу, я осталась к его услугам. Я называла это «прогулки доверия». Получались они спонтанно, и я не задавала вопросов, чтобы не спугнуть порыв. Потом не сдержалась – и пошло-поехало, я озадачила его своими девичьими тайнами, нам стало смешно. Думаю, что даже если священнослужитель в ответ на покаяние расскажет пару-тройку своих историй, это изрядно оживит исповедальную процедуру. Вацлав давно жил с Настей, мы не знали, что Марсик умрет, и костерили его вовсю. Ему не привыкать. Про него всегда витали неприятные истории, он сам – ни про кого, разве что анекдота ради. Судьбоносный тренер по самбо не рекомендовал плодить сварливые мысли. Лучше вспыхнуть, но быстро простить, иначе неприязнь начнет фонить, как радиоактивные отходы. Поэтому Марсик, уже не простой, как голубь, но еще не мудрый, как змея, частично соблюдал заповеди «духовника». Что, возможно, ему легко давалось: он не говорил и не думал плохое, а сразу бил по намеченному органу. Но Вацлав все равно зачислил его в больные на всю голову. Вот, говорит, почитай, здесь все сказано… Ну хорошо, не все, только вот эти главы… Ладно, особенно – первую.

Ваца не дурак, понимал, что целиком его книга пока не может просочиться в мой мусорный информационный поток. А компромиссная первая глава засветила примирительное сакраментальное заглавие «О присущем всем». Хлипкая и без того сосредоточенность тут же вспугнутой пичужкой полетела скользить по другим страницам. Вацлав заметил легкомыслие и все же добился, чтобы я ознакомилась с чтивом в более располагающей обстановке. Позвал меня к себе домой, куда я входить панически отказывалась. Ладно, с Вацей еще кое-как ковыляем вокруг парка, курим одни сигареты и пьем один и тот же алкоголь, вроде мы с ним и не замечаем гендерной тревоги… пока не появится неземная Анастасия в пушистом пеньюаре с округлившимся чревом. Она ждала тогда первого ребенка, а тут я словно нестерилизованный инструмент. Мне и без того при ней всегда хотелось оправить одежду, чтобы спина не выглядывала, взбить несуществующую прическу и почистить уголки рта. И вообще мне казалось, что она меня не любит. А я ее что, люблю, что ли?! Но Ваца объяснил, что все это предрассудки и пора их выкинуть на помойку. Пора поговорить о главном – о наших патологиях. О сингле, значит, о его детище… Нет-нет, собственно сингл усох до одной-единственной главы, точнее, даже до половины главы, вот увидишь!

Ваца все боялся, уязвимая душа, что я до сих пор подозреваю его в плагиате, что он украл у Марса волшебное зернышко и взрастил из него поле. Нет-нет, имя Марсика тоже будет упомянуто на обложке, когда… если вдруг… ну, в общем, книжка выйдет… Марс – он же… «Как Сид Баррет для Pink Floyd, да?!» – помогла я смущенному поляку погуманнее выразиться. Куда делась его былая надменность! Вот что значит, человек увлекся созидательным процессом и счастлив в браке. Давно подозревала, что зазнайство и ксенофобии относятся к признакам полового голода. Сытые – они покладистые, веротерпимые, попустительствующие.

Вацлав передо мной зря бисер метал. Я ни в жизнь его не упрекнула бы. Марсик неуч, его и впрямь только на полглавы хватит. А там, у Вацы, ясен перец, целая система, со сносками и комментариями, такое Марсюше не выносить и не родить, он способен только опылять, безотчетно и безответственно. И вот я иду выдавливать из себя синечулочные мои предрассудки, нарушать чужую гармонию ночным скрипом половиц, а все потому, что со мной очередное не комильфо. Так-то бы ни за что! На мне никто жениться не собирался и вместо встречи нервической у фигурального моста Ватерлоо Никто уехал на уик-энд с братом ловить карпа одного-единственного, и то дай бог что поймают. А на заре мне поезд ранний встречать. И Ваца меня уговорил, дескать, выпить ему не с кем, языком почесать. Я сразу предупредила, что преклоняюсь перед его энтузиазмом, но книги психологические и прочий науч-поп читать гаком не умею, только выборочно, про примеры интересные, вроде случая больной Р.: раны детства, ее сны, ее перипетии, перверсии. Вацлав снисходительно напыжился: тебе, говорит, Ломброзо необходим как первопроходец и практик, у него сплошная сводка историй с бесноватыми, но ему положено было наблюдать, а нам пристало уже действовать.