Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Лавров cтр.№ 55

Аргунов с восхищением произнес:

— Иван Николаевич, Вербицкая — просто чудо, не так ли?

— Предана нашей партии и уже готова на любой подвиг!

Аргунов рассмеялся:

— Это я заметил, кхх. А вы, Иван Николаевич, молодец! Нашли правильный идейный подход к девушке…

К ним присоединилась Мария Евгеньевна, она взяла мужа под руку.

Азеф сделал озабоченный вид:

— Вербицкая девушка красивая и приятная и делу партии верна, но она… слишком изнеженна, слишком простодушна. Случись допрос, и она выложит охранке все, что знает. То, что она рассказала мне об организации типографии в переселенческом пункте под Томском, вызывает тревогу.

Мария Евгеньевна, обняв за плечи мужа, с напряженным вниманием слушала Азефа. С тревогой спросила:

— Что-нибудь неладно?

Аргунов объяснил:

— Открою, сударь мой, тайну: брат моей Маши, — поцеловал руку жены, — врач Павлов, руководитель Сибирского отделения партии. Он получил не так давно место заведующего этим самым переселенческим пунктом. Вот моя любезная супруга и волнуется за брата, кхх. А что вас встревожило?

Азеф озабоченно произнес:

— Хоть этот пункт и находится в тайге, в десяти верстах от города, но ведь там проходной двор, десятки людей бывают ежедневно. Если верить Вербицкой, тамошнюю санитарку регулярно навещает урядник, у них амурная история. Заходила и полиция, интересовалась переселенцами, паспорта и документы проверяла. О типографии уже знает десятка полтора людей. А где гарантии, что среди них нет «подметки»? У русских две мечты: разбогатеть по щучьему велению и доносить в полицию.

Аргунов подавленно молчал.

Азеф, как в шахматной партии, загодя и тщательно продумал свои ходы, и он был уверен, что сделает своим противникам мат. Этот план он согласовал с Зубатовым. Тот был в восторге: «Ай да голова, ай да молодец, Евно Филиппович! Нам бы иметь в правительстве хотя бы одного такого мудрого, Россия бы расцвела!»

И вот теперь, стоя на перроне Курского вокзала, Азеф с глубокой скорбью выкатил антрацитные буркалы на Аргунова и простонал ему в ухо:

— Друг мой, Андрей Александрович! Боюсь, что типографию разгромят тут же, едва мы ее там поставим. Плохо, очень плохо продумано дело. — И заговорил просящим тоном: — Я вас умоляю, подыщите для типографии более удачное место, иначе беды не миновать…

Аргунов нервно дернул головой:

— Нет, сударь мой, вы преувеличиваете опасность, кхх. Лучшего места у меня нет.

Азеф тяжело вздохнул:

— Жаль, очень жаль, что вы, Андрей Александрович, не желаете видеть очевидную опасность. Если до вашей типографии от столиц более трех с половиной тысяч верст, так ее власти и не обнаружат? Разнюхают еще быстрее, нежели она была бы в Москве или Петербурге. Там все и всё на виду. — Ласково провел ладонью по спине сподвижника. — Коли так, то размещали бы свой заказ в экспедиции заготовления государственных бумаг в Петербурге — это было бы менее опасно.

— Я пошлю в Томск шифрованную телеграмму, чтобы действовали осторожней. Надеюсь уже в сентябре посрамить ваши, Иван Николаевич, опасения и получить тираж «Революционной России» пятьсот экземпляров и один вам вручить.

— Буду рад ошибиться! Одно хорошо: Вербицкая не знает вашего подлинного имени, Андрей Александрович, с ее помощью вас не найдут.

Поезд набирал ход, весь выкатился с дебаркадера. На площадке заднего вагона стоял проводник с красным фонарем. Поезд увозил милую глупышку и оборудование для подпольной типографии. Глупышке ходить на свободе оставалось чуть больше месяца.

Радость ожидания типографии была всеобщей — и революционеров, и охранки. Но теперь провидец Азеф поселил в сердцах супругов Аргуновых тревогу.

* * *

В сентябре 1901 года Зубатов отдал приказ:

— Томскую типографию, стоящую в десяти верстах от города на берегу реки Ушайки, разгромить и всех причастных арестовать.

Когда местная полиция нагрянула на переселенческий пункт, там были развешаны для просушки экземпляры только что отпечатанного третьего номера газеты эсеров «Революционная Россия».

В тот же день были арестованы пятнадцать человек. Наталью Вербицкую допрашивал сам прокурор Томской судебной палаты Спиридович.

Вербицкая начала с того, что громко крикнула в лицо Спиридовича:

— Царский сатрап и блюдолиз! Ни одного слова от меня не добьетесь, я готова умереть за дело революции… Долой самодержавие!

Спиридович рассмеялся, вызвал конвоира:

— Закройте идейную революционерку в подвальную камеру! Там будет не так скучно, ибо мышки стадами бродят… — Он уже знал и об этой слабости девицы.

Вербицкая заметно побледнела, но стиснула зубы, высоко вскинула подбородок и пошла в камеру, словно Жанна д’Арк на костер.

В камере было неуютно: мышки бегали днем, а ночью по полу деловито прохаживались громадные крысы. Легко быть мужественным на эшафоте среди толпы народа, но этого ужаса в одиночке нежной девушке вытерпеть невозможно. Так что на другой день Вербицкая заложила Спиридовичу всех, кого могла.

Умолчала лишь о единственном человеке, за которого действительно могла бы умереть, — об Иване Николаевиче Виноградове из Москвы.

Спиридович, впрочем, ничего о нем не спрашивал, как и о поездке Вербицкой в Москву, — в охранке служили умные люди.

Фортель с печатным валом и девицей Вербицкой высоко поднял авторитет Азефа в партийной среде. Тем более что теперь он сам стал своего рода оракулом — Азеф всегда правильно предсказывал грядущие события, которые, как правило, оказывались неприятностями.

Аргунов был потрясен томской трагедией. Он встретился с Азефом на даче в Сокольниках, пил красное вино и горько стенал:

— Потерять пятнадцать человек, кхх! Потерять оборудование! Какой ужас! Нет, урон этот невосполнимый… Почему я вас, Иван Николаевич, не послушался? Ведь вы предупреждали…

Азеф скромно молчал.

Аргунов продолжал печаловаться:

— Из Томской тюрьмы через адвокатов просочились сведения, что всех предала Вербицкая. Ведь относительно этой девицы вы тоже меня, Иван Николаевич, ставили в известность. Скажите, что теперь делать, дорогой мой советчик, кхх?

— Но вы все равно меня не послушаетесь!

— Нет, обязательно послушаюсь, ей-богу…

Азеф знал, что следует посоветовать: все было загодя согласовано с Ратаевым и Зубатовым. Азеф по своей природе был добрым человеком, чужая боль порой вызывала у него слезы. Теперь Азеф сердечно привязался к этому чистому и милому человеку, желал ему только добра и никак не мог желать тюремной камеры. Не мог же он сказать: «Андрей Александрович, бросьте вы это дурное и бесперспективное дело — организацию революции, ведь это для всех кончится плохо!» Но он сказал другое, очень важное: