Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Лавров cтр.№ 35

— Женечка, вам надо немедленно бежать за границу, коли вы не хотите сидеть в тюрьме. Бежать в Ниццу, Карлсбад, Давос, Женеву, Берлин, Париж, Лондон, куда угодно, хоть на мыс Доброй Надежды. Иначе будет плохо. Лучше жить в роскоши на мировых курортах, чем сидеть в московской тюрьме на нарах.

Женечка печально опустила уголки губ:

— Я не могу бежать…

— Почему?

— Ратаев взял с меня честное благородное слово, что я никуда не скроюсь.

Азеф раздул щеки:

— Но это пустяк, сущая глупость — слово царскому опричнику.

Женечка твердо сказала:

— Для меня честное слово свято, и я его не нарушу, я русская дворянка.

Против этого возразить было нечего. Азеф мысленно чертыхнулся и спросил:

— А что ваши покровители?

— Я послала телеграмму великому князю Константину Константиновичу Романову и уже получила ответ. — Она взяла со стола синий бланк, протянула Азефу.

На бланке от руки было написано: «Сожалею зпт что бывал в доме зпт где готовилось покушение на Государя тчк Прощайте навсегда тчк К. Р.». Азеф громко вздохнул:

— Люди, люди! Порождение крокодилов!

— Мы будем ужинать вместе? — Женечка вопросительно смотрела на Азефа. Ей не хотелось оставаться одной. Азеф это понял.

— Сочту за счастье ужинать вместе с вами, Евгения Александровна! — И утешил: — Уверен, что все обойдется, а впредь будьте, Женечка, осторожней.

В ответ она мило улыбнулась.

Ужин был скромным — семь или восемь блюд, зато устрицы были крупные и жирные. За большим столом они сидели вдвоем, выпроводив слугу. Азеф душевно беседовал с Женечкой о всяких пустяках, подливал вина и подкладывал из блюд. За десертом Женечка вопросительно посмотрела на собеседника:

— Иван Николаевич, когда я училась в гимназии, мы часто спорили с подругами: любовь и жажда обладания — это разные чувства? Или?..

Азеф с наслаждением проглотил устрицу и тоном знатока ответил:

— Жажда обладания — это сильная, непреодолимая страсть. Любовь и страсть нераздельны, как душа и тело. Если душа покидает тело, то тело умирает. Если из любви уходит страсть, то и любовь тут же вянет… Вот я сейчас испытываю к вам, Женечка, жгучую страсть, жажду обладания вашим прелестным телом. Вот именно это и называется любовью.

Женечка рассмеялась, покраснела и ничего не ответила.

Азеф воскликнул:

— Как улыбка красит ваше лицо! Значит, лицо ваше прекрасно. Это не я, это Толстой сказал.

— А Тургенев заметил: «Любовь сильнее смерти и страха смерти». Согласитесь, это очень верно!

— Прекрасная мысль изошла из ваших очаровательных уст! Позвольте, божественная, поцеловать вашу ручку. И шейку. И губки.

…После обеда он увел ее в спальню, долго целовал плечи, грудь, ноги. Женечка тихо плакала и не сопротивлялась.

К своему очередному падению она отнеслась почти безучастно: не испытывая никаких чувств — ни вожделения, ни радости, ни огорчения.

Прощаясь, он нежно поцеловал у нее за ухом. Сказал:

— Если примете меня, приеду уже завтра.

Она обрадовалась:

— Да, за всеми своими неприятностями едва не забыла: завтра у нас будут литературные чтения! Прибыли товарищи из Варшавы, интересные люди. Я очень буду ждать вас… Я прочту новый рассказ. — И наградила его любящим взглядом. — Мой кучер вас отвезет…

Азеф замахал руками:

— Нет, нет! Я хочу прогуляться… Завтра, милая, увидимся!

Азеф вышел на Остоженку. Воздух был пропитан запахом весны. В окнах зажигали огни. Подумалось: «Надо срочно лететь в охранку! Если там не застану Ратаева, тогда поеду к нему домой. Дело не терпит промедления. — Вздохнул. — Сколько легкомыслия в русской интеллигенции! Только что были обыск и допрос, грозит ссылка, а Немчинова уже раут собирает! Досадно, если у нее неприятности случатся. Ратаеву жестко скажу, чтобы не трогали Немчинову, а также Аргунова, пока тот не ввел меня в руководящий центр. Впрочем, от этих полицейских остолопов можно ожидать любой глупости». Вставил в рот пальцы, по-мальчишечьи свистнул:

— Извозчик, давай сюда! Гони на Тверской бульвар.

…Несмотря на поздний час, Ратаев был на месте, разбирался в бумагах, горой лежавших на столе.

Азеф, все более наливаясь гневом, стал выговаривать:

— Кто так поступает? Ну нашли у Немчиновой газетки, много на этом капитала сделали? Задницу подтирать? Все связи, все замыслы под моим контролем! Разве вы забыли, что именно от Немчиновой я узнал о типографии, которую Аргунов со товарищи завели в Финляндии и даже отпечатали два номера своей газетки? Нам гораздо выгоднее было иметь Немчинову в Москве, чем в ссылке. А что теперь? Теперь, если не арестуете Немчинову и Аргунова, вызовете сильное подозрение революционеров: почему не тронули? А если арестуете, то мой доступ к верхушке партии эсеров в Женеве будет закрыт: и протежировать некому, да и в провокации начнут подозревать.

Заведующий Особым отделом молчал. Он был согласен с Азефом, но не мог же он объяснить ему, что приказ об обыске, по сути, шел с самого верха: государь требовал от Сипягина конкретных мер по борьбе с партией террористов, Сипягин давил на Ратаева: «Почему не ликвидируете прибежище революционеров в Москве?» И министр доводов слушать не желал.

Азеф подумал: «Ну все, мое терпение лопнуло! Этим остолопам доверять нельзя! Как еще империя стоит, если ее такие тупицы защищают?» Жестко продолжал:

— Я уверен, что никакой необходимости в обыске не было, а было желание показать перед начальством свою прыть, пустить пыль в глаза. Попомните: подмена настоящей службы имитацией трудовых успехов закончится плохо и для вас лично, и для меня, и для России.

Ратаев умиротворяюще пробормотал:

— Поверьте, все эти идеи шли не от меня.

Азеф объяснил свой план. Ратаев согласно мотнул головой:

— Хорошо, пусть только придет ко мне эта Немчинова! Мы не будем трогать ни ее, ни Аргунова… Пока не будем трогать. В целях охранения агентурного источника.

Азеф строго сказал:

— Этого не мне надо! Этого требует покой государства и незыблемость трона. Сегодня же снять наружную слежку с дома Немчиновой! И впредь попрошу все обыски и аресты согласовывать со мной.

Ратаев хмыкнул и подумал: «Ну, еврейская морда, совсем обнаглел!» — но промолчал и филеров снял. Он чувствовал себя униженным.

На другое утро Азеф поднялся с ощущением в груди какой-то радости. Вдруг вспомнил: «Женечка, моя близость с ней! Какая она прелестная в своей милой наивности. А какая у нее тонкая, шелковистая кожа! А какие груди, какое изумительное тело, ничего лучше нет на свете. Сегодня днем еду к ней. А сейчас пора сделать важное дело — снять дачу! Аргуновы обещали помочь, надо пораньше к ним приехать».