Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века - читать онлайн книгу. Автор: Алиса Ганиева cтр.№ 96

С наступлением лета приехали Арагоны, званные зачем-то к умирающему Горькому. Правда, к смертному одру Буревестника революции они уже не успели и попали только на похороны. Погостили в Лилиных апартаментах, подлечились в подмосковном санатории «Барвиха», потом перебрались в «Метрополь». Лиля писала Осипу:

«Они всё такие же — мильон терзаний, подозрений, интриг. Я рада была, что они приехали, но еще больше, что уехали» ^[462].

Лиля в придачу ко всей недвижимости получила еще и двухэтажную дачу под Москвой. Когда Ося с Женей снова укатили в Кисловодск (отдых в этой семье становился номенклатурным), Лиля писала своему Киситу, что Виталию отпуск дадут только осенью, и сообщала разные мелкие новости: скоро пойдут к гомеопату по поводу примаковских ушей (он стал глуховат) и Лилиной фибромы, была на собачьей выставке, в Москве видели Валю и Яню:

«…они немножко похудели, но выглядят хорошо. Привезли нам, как я просила, присыпку и лезвия, а мне, кроме того, миленькую материйку» ^[463].

Лиля даже ездит со своим Виталием сдавать норматив на звание «Ворошиловский стрелок» (он сдал, она — нет), смотрит акробатические прыжки на мотоциклах и любуется солнечным затмением. А буквально через несколько дней затмение произошло и в их, дотоле такой праздничной, жизни.

В ночь на 15 августа к ним на загородную ленинградскую дачу нагрянули «черные воронки». В присутствии Бриков (Женя была в Москве) вещи комкора были описаны и изъяты — в том числе дамский золотой портсигар с надписью «Николаша», подаренный Николаем II балерине Кшесинской, который потом попал к Примакову и был подарен Лиле. Комнаты были опечатаны, а хозяин арестован и увезен в Москву, в Лефортовскую тюрьму — туда же, где сиживал Краснощеков. Обвиняли его, как водится, в участии в военной контрреволюционной троцкистской организации и в подготовке теракта против Ворошилова. Через две недели измученный дьявольской игрой следствия червонный командир передает письмо Агранову:

«Очень прошу Вас лично вызвать меня на допрос по делу троцкистской организации. Меня всё больше запутывают, и я некоторых вещей вообще не могу понять сам и разъяснить следователю. Очень прошу вызвать меня, так как я совершенно в этих обвинениях не виновен. У меня ежедневно бывают сердечные приступы» ^[464].

Наивный Примаков! Он не знал, что Агранов, постоянно у них гостивший, сам и возглавлял следствие. Еще вчера Яня плясал у Примакова дома на балу-маскараде, а сегодня хладнокровно наблюдал за ходом пыток. Загребали тогда всех, кто хоть как-то был связан с Троцким. Ворошили высшее военное командование. Примаков был только первой ласточкой, первым зубчиком колеса. Связи с опальным Троцким, одним из создателей Красной армии, у бывшего командира Червонной дивизии, конечно, когда-то имелись. До конца двадцатых он ему открыто симпатизировал. Но потом, как полагается, громко порвал с ошибками прошлого.

Еженощно подвергаясь допросам, комкор всё еще надеялся, что, как и в прошлый раз, обойдется. С него уже были спороты петлицы и сорваны очки, его уже выкинули из партии, куда он вступал еще пятнадцатилетним подростком, а он всё строчил отчаянные прошения и упрямо отнекивался от обступавшей чудовищной галиматьи:

«Я не контрреволюционер и не троцкист, я большевик. В 1928 году я признал свои троцкистские ошибки и порвал с троцкистами, причем для того, чтобы троцкистское прошлое не тянуло меня назад, порвал не только принципиально, но перестал встречаться с троцкистами, даже с теми из них, с кем был наиболее близок (Пятаков, Радек) (Пятакова и Радека, конечно, тут же арестовали по делу «Параллельного троцкистского центра». — А. Г.)… Уверен, что моя невиновность будет доказана и следствием НКВД. Прошу о пересмотре по моему делу и восстановлении меня в партии» ^[465].

Пока суд да дело, Сталин успел заменить главу НКВД Ягоду на Ежова, а Яню оставил замом наркома — очень уж тот нравился. Пока.

Лиля же ужасно злилась: только она добилась признания Маяковского и золотого статуса вдовы, как вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Оттого-то, что она не обивала порогов и не стремилась узнать, что же с Виталием (для этого было достаточно позвонить Яне), и родилась та самая гнусная версия, что Лиля сама подвела сожителя под суд и что жила с ним без особой любви не просто ради комфорта и постельных радостей, но и по тайной службе — в качестве информатора. Художник Курдов вспоминал: «В комнате кроме нас двоих никого не было, и я решился спросить о судьбе В. М. Примакова и поинтересовался, носит ли она ему передачи. Не спуская глаз с портрета мужа (работы Д. Штеренберга. — А. Г.), Лиля Юрьевна спокойно ответила: “Нет, ему мои курицы не нужны, он ведь солдат” — и добавила: “Что бы он ни говорил, ему всё равно не верят”» ^[466].

Но всё же Лиля была мало похожа на удачливую чекистку. Каждую ночь она ложилась в постель бледная от страха. Что, если и у нее всё кокнется — Маяковский, проекты, деньги, наряды и даже жизнь? Ведь Примакова тоже сначала возвысили, а потом столкнули. Она злилась на своего Иншаллу. Злилась не только потому, что тот подложил ей свинью, когда на нее уже сыпались блага, как из рога изобилия. Злилась и потому, что верила следствию, — если человека закрыли, значит, он и вправду виноват. Катанян-младший записал признание Лили-старушки: «Ужасно то, что я одно время верила, что заговор действительно был, что была какая-то высокая интрига и Виталий к этому причастен. Ведь я постоянно слышала: “Этот безграмотный Ворошилов” или “Этот дурак Буденный ничего не понимает!” До меня доходили разговоры о Сталине и Кирове, о том, насколько Киров выше, и я подумала, вдруг и вправду что-то затевается, но в разговор не вмешивалась. Я была в обиде на Виталия, что он скрыл это от меня, — ведь никто из моих мужчин ничего от меня никогда не скрывал. И я часто потом плакала, что была несправедлива и могла его в чем-то подозревать» ^[467].

Примаков сидел, а Лиля как ни в чем не бывало переписывалась с сестрой о разных литературных делишках. Понятно, что про арестованного Примакова они говорить не могли, — все письма читались цензурой, — и тем не менее некоторые детали просто вводят в ступор. Эльза тогда вела переговоры о постановке в СССР пьесы Андре Жида и в сентябре писала Лиле по этому поводу:

«Лиличка, если это тебе не слишком некстати, попроси Валю, Женю или Фию (дочь художника Штеренберга Виолетта, по-домашнему — Фиалка. — А. Г.) отнести экземпляры пьесы: Вахтангову, Малый, МХАТ 1-ый» ^[468].