Верни мне мои легионы! - читать онлайн книгу. Автор: Гарри Тертлдав cтр.№ 66

В Римской империи всякий, имеющий уши, отчетливо услышал бы в этой фразе: «Заткнись и проваливай. Ты мне до смерти надоел».

Однако Сегест, будь он сто раз римским гражданином, не был римлянином.

— Подожди. Присмотрись. И ты… увидишь, что я прав.

Сегесту пришлось сделать паузу, чтобы припомнить, как образуется в латыни будущее время.

Вару очень хотелось, чтобы гость ушел: они и так уже разыгрывали эту сцену слишком часто. Интересно, актеров не мутит из-за ролей, которые им приходится играть снова и снова? Странно, если не мутит.

Сегест налил себе еще вина, выпил, и красные пятна на его щеках стали больше и ярче. Он потянулся было за засахаренной смоквой, но отдернул руку, а когда снова посмотрел на Вара, глаза его блестели от сдерживаемых слез.

— Можно задать тебе вопрос, почтеннейший? — промолвил он слегка заплетающимся языком.

— Разумеется, — промолвил Вар с куда большей сердечностью, чем испытывал.

— Арминий подолгу гостил у тебя в Минденуме, — произнес германский вождь.

То был не вопрос, но Вар все равно кивнул.

— Да, гостил. Он и его отец — они гостили у меня вместе.

«И если тебе это не нравится, тем хуже для тебя».

Сегест что-то неразборчиво пробормотал, а потом медленно и мучительно высказал то, что лежало у него на сердце:

— Пока Арминий был у тебя, он говорил о Туснельде? Говорил, что она счастлива?

«Он любит ее. Он заботится о ней», — удивленно осознал Вар.

До сих пор он считал, что Сегест выступает против Арминия из-за личной обиды, а не потому, что переживает за дорогого, близкого человека. И только сейчас он увидел случившееся в ином свете: отец потерял дочь и искренне беспокоился за нее.

Насколько помнилось Вару, Арминий не слишком распространялся насчет Туснельды и мало говорил о своих чувствах к ней. Но что это доказывало? Сам Вар тоже не очень-то распространялся насчет Клавдии Пульхры. Он говорил о своем сыне, которого Арминий немного напоминал, — но не о жене.

Осторожно подбирая слова, наместник сказал:

— За все время, проведенное с ним, у меня не было оснований усомниться в его чувствах к Туснельде. Он не из тех людей, которые радуются, причиняя другим боль.

Вар надеялся, что это улучшит настроение Сегеста, но, похоже, надеялся напрасно. Германец тяжело вздохнул.

— Нет, по моему разумению, Арминий другой породы, — промолвил германец. — Из чего не следует, что он человек, а не зверь. Он берет, что хочет и где захочет, а получив, кладет на полку и забывает. Когда речь идет о серебряной безделушке или красивой посудине, беда невелика. Но если на полке пылится девушка… Разве это не жестоко?

Вар подумал о том, сколько девиц отдали мужчинам самое дорогое и были потом забыты. Но, понимая, что германцу не понравятся такие слова, сказал другое:

— Надеюсь, в конце концов все уладится.

Звучало это пристойно, ни к чему Вара не обязывало и ничего ему не стоило.

— Я тоже надеюсь.

Медленная, тщательная латинская речь Сегеста казалась удивительно впечатляющей.

— Но есть большая разница между тем, на что я надеюсь, и тем, чего я ожидаю.

Он снова вздохнул.

— Я не в силах убедить тебя, не в силах… хм-м… урезонить тебя. Единственное, что мне остается, это повторять снова и снова: постарайся не оказаться уткой, наместник.

Сегест отсалютовал Вару и без прочих церемоний покинул маленькую столовую.

В следующее мгновение появился Аристокл. Вар, ничуть не удивившись, кивнул.

— Ты нас подслушивал?

— Нет, господин, конечно нет!

Но грек говорил так потрясенно, что Вар не поверил ему ни на мгновение.

— Он стоит на своем, не так ли? — промолвил римский наместник.

— Упорно и неотступно, — согласился Аристокл. Его нимало не беспокоило собственное недавнее уверение, будто он не подслушивал. — Но что за чушь он нес насчет уток? Я ничего не понял.

— Не ломай себе голову. Это не важно. Но он действительно переживает из-за дочери.

Вар покачал головой.

— Вот уж никогда бы не подумал!

— Когда имеешь дело с германцем, никогда не знаешь, чего от него ожидать, — заявил Аристокл.

— Это правда, — со вздохом согласился Вар.

Как бы ему хотелось, чтобы это было не так!

Калиги Калда Кэлия стучали по настилу переброшенного через Рейн моста.

— Вот и еще один год в Германии, — произнес он, ни к кому в особенности не обращаясь. — Может, нынче мы закончим здесь трудиться. И тогда сможем отправиться в какое-нибудь другое место.

— Или останемся в Германии нести гарнизонную службу, — отозвался легионер, шагавший слева. — Разве это не будет забавно?

— Иногда я тоже так думаю, — промолвил Кэлий. — А иногда мне так не кажется.

— Разговорчики в строю! — рявкнул военный трибун, и Кэлий замолчал.

Рано или поздно — скорее всего, рано — трибун найдет другого легионера, к которому начнет придираться, а пока лучше помолчать. Что хорошего, когда на тебя орут?

Подбитые гвоздями подошвы перестали стучать по доскам и тут же глухо затопали по земле.

— Вот и Германия, — пробормотал легионер рядом с Кэлием. — Опять.

Ни один из бойцов не озирался по сторонам: кому охота вертеть головой, рискуя вновь привлечь к себе внимание дотошного трибуна?

Калду Кэлию пришлось сделать длинный шаг, чтобы переступить через кучу конского навоза — впереди пехоты следовали наместник и кавалеристы, и кони навалили на дороге дерьма.

В двух шеренгах позади Кэлия кто-то смачно выругался, и трибун тут же обрушился на этого легионера.

— Что там такое? — шепотом спросил сосед Кэлия по строю.

— Надо думать, парень вляпался в дерьмо, — тоже шепотом ответил Кэлий. — Надо смотреть под ноги — дерьма тут навалом.

— А, так вот почему ты этак подпрыгивал. А я уж думал, тебя кто-то укусил.

— Пока нет. Подождем следующего месяца.

Легионер хмыкнул. В этом году Квинтилий Вар вывел легионы с зимних квартир очень рано: оголившиеся по осени деревья только-только начали покрываться свежей листвой. Москитов в Германии было меньше, чем в Италии, зато здесь с избытком хватало комаров, слепней и прочей кусачей летучей живности. Когда весна будет в разгаре, весь этот гнус поднимется из болот жужжащими и гудящими тучами. Весна пробуждает всех живых существ, включая тех, от которых мало радости.

Задумавшись об этом, Калд Кэлий невольно вспомнил и о германцах.