Владимир Набоков. Русские романы - читать онлайн книгу. Автор: Нора Букс cтр.№ 57

«Чернышевский полагал, что ценность произведения есть понятие не качества, а количества, и что если бы кто-нибудь захотел в каком-нибудь […] романе с вниманием ловить все проблески наблюдательности, он собрал бы довольно много строк, которые по достоинству ничем не отличаются от строк, из которых составляются страницы произведений, восхищающих нас», – читаем в «Даре».

Воплощением этой идеи кажется описание романа «Quercus» («Дуб») в «Приглашении на казнь»:

«Пользуясь постепенным развитием дерева […] автор чередой разворачивал все те исторические события […] коих дуб мог быть свидетелем […] Приходили и уходили различные образы жизни […] Естественные же промежутки бездействия заполнялись учеными описаниями самого дуба с точки зрения дендрологии, орнитологии, колеоптерологии, мифологии – или описаниями популярными, с участием народного юмора».

Не случаен и выбор пародийного романного героя – дерева. Приводя в жизнеописании цитату из труда Чернышевского, где доказательство превосходства природы над искусством строится на примере дерева, Набоков замечает: «Во всем этом диком вздоре есть еще свой частный смешной завиток: постоянное у “материалистов” апеллирование к дереву особенно забавно тем, что все они плохо знают природу, в частности деревья».

Изложенные наблюдения приводят к выводу, что «Приглашение на казнь» представляет собой пародийно реализованную утопию, изображенную в романе «Что делать?», в которой главный герой, философ-«идеалист», является пародийным отражением самого Чернышевского. Выдуманность, искусственность быта, населенного «призраками, оборотнями, пародиями», прочитывается в этом варианте буквально.

Но в обществе, где царит разумность вещественности, где благо выводится из производительности, Цинциннат, с его богатым духовным миром, становится преступником, «узником», «мучеником». Упрек в бесполезности существования делает ему Родион, тюремщик: «Вы бы лучше научились, как другие, вязать […] и связали бы мне фаршик». Оговорка шарфик / фаршик обыгрывает навязчивый вопрос Цинцинната о палаче, «рубщике». Замечание Родиона – сколок с убеждения Чернышевского, «что выпрясть пфунт шерсти полезнее, чем написать том стихоф», как выражается педагог Кампе в «Даре».

Драматическая судьба Цинцинната, повторяющая судьбу Чернышевского, но в условиях изобретенного им идеального общества, вскрывает роковой изъян идеи, а на структурном уровне обеспечивает сюжетную органичность диптиха, состоящего из двух набоковских романов.

2

Важную роль в «Приглашении…» исполняет аллюзия на Евангелие, которая, в свою очередь, тесно связывает его с «Жизнью Чернышевского». Приведу пример из IV главы «Дара»: Чернышевский видит себя вторым Спасителем:

«Христос умер за человечество, ибо любил человечество, которое я тоже люблю, за которое умру тоже, – размышляет он. – […] Христу следовало сперва каждого обуть и увенчать цветами, а уж потом проповедовать нравственность. Христос второй прежде всего покончит с нуждой вещественной […] И странно сказать, но… что-то сбылось, – да, что-то как будто сбылось».

Вслед за ним эту идею подхватывают современники и мемуаристы, размечавшие «евангельскими вехами его тернистый путь».

В «Приглашении на казнь» библейская аллюзия воспроизводится вторично, как непосредственное пародийное отражение мотива «Жизни Чернышевского». Цинциннат, в отличие от пародируемого героя, не видит в своем существовании мессианского значения. Параллелизм выстраивается путем биографических совпадений и намеков, относящихся непосредственно к евангельскому образу.

Мать Цинцинната зачала «его ночью на Прудах (пародийный эквивалент райского озера. – Н.Б.), когда была совсем девочкой». Юность служит фальшивым синонимом непорочности. Во время свидания с Цецилией Ц. герой делает попытку догадаться, кто был этот «безвестный прохожий», его отец: «…я думаю, мы его сделаем странником […] или загулявшим ремесленником, плотником» (пародийная аллюзия на Иосифа, выдвигаемая в форме возможной версии отцовства) […] «Ах, Цинциннат, он – тоже», – отвечает мать. Отец Чернышевского – «добрейший протоиерей, не чуждый садовничеству», – сказано в «Жизни Чернышевского». В контексте отождествления рая с садом, которое реализуется во второй части романного диптиха, пародийное сходство приобретает отчетливые черты.

Отмечавшееся выше учительство Цинцинната и Чернышевского также понимается как сквозной отсыл к евангельскому сюжету. Оба героя попадают в крепость в тридцатилетнем возрасте. Пример из IV главы «Дара»: «Страсти Чернышевского начались, когда он достиг Христова возраста». Осужденный на казнь Цинциннат заявляет: «Я тридцать лет прожил среди плотных на ощупь привидений […] но теперь, когда я попался, мне с вами стесняться нечего».

В «Приглашении на казнь» немало скрытых аллюзий на сакральный образ. Например, «тюремщик Родион принес (Цинциннату. – Н.Б.) в круглой корзиночке, выложенной виноградными листьями, дюжину палевых слив, – подарок супруги директора». Сливы, фрукты как напоминание об утраченном рае – первый слой аллюзии. Этот образ пародийно воспроизводится в романе многократно. Так, брат Марфиньки приносит «подарок зятю – вазу с ярко сделанными из воска фруктами». Второй слой аллюзии раскрывается в закамуфлированной цитате из Лескова, приводимой в «Даре» в качестве образца писательского зрения: «Галилейский призрак, прохладный и тихий, в длинной одежде цвета зреющей сливы».

Связь с евангельским сюжетом обнаруживают и маргинальные персонажи. В жизнеописании во время ареста Чернышевского присутствует его соратник, Антонович. Увидев у двери казенную карету, он стал прощаться. «“А вы разве тоже уходите и не подождете меня?” – обратился Чернышевский к апостолу. “Мне, к сожалению, пора…” – смутясь душой, ответил тот». В «Приглашении на казнь», в мире, где все безобразно вывернуто наизнанку, образ апостола низводится до карикатуры:

«Весть о казни (Цинцинната. – Н.Б.) начала распространяться в городе […] Мнимый сумасшедший, старичок из евреев, вот уже много лет удивший несуществующую рыбу в безводной реке, складывал свои манатки, торопясь присоединиться к первой же кучке горожан, устремившихся на Интересную площадь».

Нетрудно догадаться, что в этом пародийном образе подразумевается апостол Петр. «Рыбная ловля» – одно из главных увлечений м-сье Пьера, палача, – прочитывается как пародийное воплощение апостольской темы. Примечательно, что в «Жизни Чернышевского» есть рассказ о том, что в детстве он так и не научился «мастерить сетки для ловли малявок […] уловлять рыбу труднее, чем души человеческие», – замечает автор, – «но и души ушли потом через прорехи».

Казнь Цинцинната – аллюзия на казнь Христа. «Что-то случилось с освещением, – с солнцем было неблагополучно, и часть неба тряслась». Далее декорации балаганной сцены разрушаются: «Все расползалось […] Винтовой вихрь забирал и крутил пыль». Цитата содержит отсылку к описанию смерти распятого Христа, сопровождающейся землетрясением.

Смерть Цинцинната обставляется как рождение / возрождение. Мать, акушерка, делает ему тайный жест / намек на истинный смысл предстоящей смерти, показывая размер младенца; намек на возрождение содержат и последние слова романа: «…Цинциннат пошел […] в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему».