Молот и наковальня - читать онлайн книгу. Автор: Гарри Тертлдав cтр.№ 122

Маниакис перечитал послание дважды. Как прежде, так и теперь он не мог поверить, что Трифиллий способен вести себя при иноземном дворе настолько вызывающе, чтобы дать любому владыке хоть малейший повод заключить его в тюрьму.

А ведь сановник умолял не посылать его в Машиз, но Маниакис пренебрег его возражениями, настолько он был уверен, что Шарбараз будет придерживаться норм цивилизованного поведения. И теперь Трифиллий мертв. Так кто же виноват? Безусловно, Шарбараз; но вина Маниакиса вряд ли меньше.

— Сургуч и светильник! — приказал он Камеасу. Постельничий заторопился выполнять поручение, а Маниакис окунул перо в чернила и составил ответ.

Маниакис, Автократор Видессии, —

Абиварду, верному рабу лжеца лжецов

И убийцы убийц Шарбараза.

Приветствую.

Получил весть об ужасном обращении с моим послом, высокочтимым Трифиллием, а также о его трагической гибели. Прошу тебя передать своему хозяину одно и только одно: ему не уйти от справедливого возмездия!

Камеасу, вернувшемуся с палочкой сургуча и горящим светильником, достаточно было бросить взгляд на лицо Маниакиса, чтобы понять, в чем дело.

— Несчастье с высокочтимым Трифиллием? — Постельничий очертил над сердцем магический знак солнца.

— Да. Смертельное, — мрачно подтвердил Маниакис. Перевязав свиток пергамента лентой, он накапал сургуча, оттиснул на нем перстнем отпечаток солнечного круга, сунул послание в футляр и передал его вестнику:

— Доставь Абиварду или кому-нибудь из его личных слуг!

— Слушаюсь и повинуюсь, величайший! — отсалютовал сжатым кулаком вестник.

— Прекрасно. — Маниакис с печальным недоумением покачал головой:

— А ведь Сабрац с Абивардом казались вполне приличными, даже славными людьми, когда я сражался на их стороне. — Автократор подергал себя за бороду. — Абивард кажется мне таким даже сейчас. Конечно, война — грязное дело, но он никогда не пытается сделать ее грязнее, чем необходимо: не устраивает резню в захваченных городах, не потворствует грабежам и насилию. А вот Сабрац… Пребывание на троне Макурана сделало его совсем другим человеком, в чем мне теперь пришлось убедиться.

Вестник благоразумно промолчал, а Камеас негромко сказал:

— Видессийцам такое не в новинку, величайший. Посидев на троне, Ликиний вообразил, что все должно происходить определенным образом лишь потому, что он так приказал. А Генесий пролил море крови просто так, забавы ради; а еще потому, что боялся собственной тени.

— Но чем больше он ее проливал, тем больше причин у него было бояться, — заметил Маниакис.

— Совершенно верно, величайший, — согласился Камеас. — Ты даже представить себе не можешь, как нам повезло с новым Автократором.

У Камеаса не было никакой нужды грубо льстить своему господину, ведь нынешний обладатель алых сапог, в отличие от Генесия, лести не любил, о чем постельничему было известно. Поэтому его слова навели Маниакиса на грустную мысль: он представил себе, как сановники, слуги, простые горожане с тревогой приглядываются к своему императору, спрашивая себя, когда и как новый владыка Видессии начнет превращаться в чудовище. Камеас, по крайней мере, считал, что ничего подобного пока не произошло. Ладно, это уже кое-что.

Он махнул рукой вестнику; тот ответил коротким кивком и поспешил выполнять поручение. Поступи он иначе, Маниакис бы наверняка удивился и разозлился. Если властитель требует лишь беспрекословного повиновения, кто предостережет его, вздумай он отдавать приказы, исполнение которых принесет только вред? А если кто-то все же наберется смелости и предостережет, как тогда поступать Автократору? Как поступал Генесий со всяким, на кого падала хоть тень подозрения? Или как Шарбараз поступил с Трифиллием, когда посол что-то не так сказал, а точнее, Царю Царей померещилось, будто тот что-то не так сказал?

Как Автократору уберечься и не стать чудовищем? Маниакис не знал. Но надеялся, что с течением лет узнает.

* * *

Просторные ухоженные лужайки дворцового квартала, такие зеленые и приветливые летом, сейчас были заснеженными и обледенелыми. Впрочем, они выглядели неплохо даже морозным ясным днем, когда солнце искрилось вовсю, отражаясь от выпавшего за ночь снега. Но сегодня серые облака затянули все небо над столицей, да и снег на лужайках посерел от сажи, летевшей из тысяч очагов, жаровен, каминов и печей Видесса. Глядя на это зрелище сквозь переплетение давно облетевших, голых ветвей, Маниакис недовольно сжал губы в прямую, тонкую линию. Невеселый пейзаж был под стать настроению Автократора.

Какой-то служитель, пробиравшийся по мощеной дорожке под самым окном, вдруг поскользнулся и тяжело шлепнулся на спину. До Маниакиса донесся целый водопад проклятий, каким парень сопроводил свое падение. Но вот слуга поднялся на ноги и, слегка прихрамывая, побрел дальше.

Маниакис перевел глаза на лежавшую перед ним на столе просьбу о помиловании. Состоятельный фермер по имени Бузолиний выгнал своих овец на выпас на землю проживавшей неподалеку вдовы. Когда сын этой женщины пришел к фермеру, чтобы выразить протест, Бузолиний и его сыновья набросились на несчастного и до смерти забили его дубинками. Местный губернатор приказал отправить всех их на плаху, но они воспользовались своим законным правом обратиться с апелляцией к Автократору.

Рассмотрев дело, Маниакис не нашел никаких смягчающих обстоятельств. Он вздохнул, окунул перо в чернила и написал поверх петиции: «Исполнить приговор губернатора. Для этих людей, как и для многих других, было бы гораздо лучше, если бы они так же чтили закон до своего ареста, как они стали чтить его после». Поставив подпись, Маниакис капнул на пергамент сургуча и приложил свой перстень. Бузолинию вместе с сыновьями придется-таки отправиться на плаху.

Маниакис встал, потянулся. Он всякий раз расстраивался, когда ему приходилось приговаривать людей к смерти. Даже если они этого заслуживали. Насколько лучше было бы, если бы люди мирно уживались друг с другом. Насколько лучше было бы, если бы мирно уживались целые народы. Во всяком случае, так казалось Маниакису. Беда в том, что макуранцы, опьяненные военными успехами, похоже, думали иначе.

Вдруг его внимание привлекло яркое пятно, мелькавшее вдали, за стволами вишневых деревьев. Рядом с Высшей Судебной палатой прохаживались два человека в одеяниях высших сановников. Даже на таком расстоянии в одном из них Автократор узнал Парсмания. Широкие плечи, посадка головы, манера жестикулировать при разговоре… Нет, ошибиться было невозможно.

Его собеседник был ниже, худощав и явно гораздо старше. Маниакис прищурился. Может Курикий? Уверенности не было. Ладони Автократора сами собой зло сжались в кулаки. Какое право имел брат вступать в беседу с человеком, столь яростно и открыто осуждавшим его женитьбу на Лиции?!

Маниакис нахмурился еще сильнее. Ведь Парсманий тоже не одобрял его женитьбу, причем не стеснялся говорить об этом вслух. И не потому, что надеялся изменить мнение Маниакиса, вовсе нет. А потому, что считал себя оскорбленным в лучших чувствах, — так, как он их понимал.