Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Вознесенская cтр.№ 32

Почерк тот же, хотя более крупный, чем в письме и на открытке. Как лаконично, почти по-японски… Стихи тоже пошли в отдельный пластиковый пакет.

Счета, рекламки, обертка от шоколада… Верхняя половина страницы, вырванная из какой-то книги: Апраксина взглянула на ее — это была часть текста с описанием какого-то растения… Расписание поездов Мюнхен — Париж, к сожалению, без каких-либо пометок… Использованные полоски билетов на городской транспорт… Больше ничего интересного в бумажном соре она не нашла, но выбрасывать его она не стала, а снова сложила в мешок и оставила на столе. Затем она взяла с полки чистую папку для документов и вложила в нее тонкие пластиковые пакеты — письмо, открытка, стихи. Достала наклейку, написала фломастером «Дело о смерти Натальи Каменевой», наклеила ее на переплет и оставила папку на середине стола. Потом она потушила в кабинете свет и отправилась наверх, в свою спальню.

«Вам не нравится мюнхенский климат? Потерпите пятнадцать минут, и он обязательно изменится!» — вспомнилось Апраксиной, когда она вышла из метро на Зендлингер Тор и попала под резкий ветер с летящим в лицо холодным дождем. Когда она выходила из дома, светило солнце и со стороны Альп веял легкий теплый ветерок: именно поэтому она решила ехать городским транспортом — чтобы заодно немного прогуляться и подумать. И, конечно же, она забыла прихватить на всякий случай зонтик! Хотя за столько лет жизни в баварской столице уже можно было привыкнуть к постоянному непостоянству мюнхенской погоды и научиться делать это механически.

Постояв минут пятнадцать под карнизом у входа в метро, Апраксина взглянула на часы и решила не ждать, пока дождь стихнет. «Не бывает плохой погоды, а бывает неподходящая одежда», — сказала она себе в назидание, застегивая на все пуговицы легкое пальто и повязывая голову шелковым шарфиком, после чего решительно шагнули из-под укрытия прямо навстречу косым струям дождя.

Юрикова жила на улице Капуцинов, и Апраксина решила пройти туда через Старое Южное кладбище, чтобы сократить путь и пройти хотя бы часть его под деревьями. Войдя в ворота со стороны площади Святого Стефана, она пошла по главной аллее, другим концом выходившей как раз на Капуцинерштрассе. Только она зашла под навес огромных деревьев, как ветер, конечно же, тут же начал стихать, а за ним утих и дождь.

— Вот и отлично! — одобрительно сказала Апраксина. Она взглянула на часы, замедлила шаг и пошла, не спеша разглядывая надгробья. Графиня бывала здесь и прежде: на кладбище уже давно никого не хоронили, разве что какую-нибудь знаменитость по особому распоряжению властей, и оно превратилось просто в место прогулок мюнхенцев. Она шла, разглядывая надгробья, и ее поразило, как необычно выглядят они в сырую погоду: от дождя патина на бронзе и копоть на мраморе выступили резче, и ей стало казаться, что печальные барельефы и скульптуры, пользуясь безлюдьем из-за плохой погоды, обнаружили какую-то особенную таинственную свою сущность, обычно скрываемую от праздных посетителей кладбища. Может быть, правду о тех, на чьих могилах они установлены? От копоти и пыли в складках и углублениях мрамора фигуры и лица приобрели совсем не то выражение, какое задумал и придал им скульптор. Вот на лице ангела-малютки светлые губы и кончик носика выступили на фоне потемневших под дождем щек и превратившихся в темные щелки заплаканных глазенок. У другого крылатого малыша мокрое лицо казалось и вовсе зареванным, а чуть выщербленные губы скривились корытцем. Апраксина подошла ближе и прочла: «Здесь покоится нежная мать двоих маленьких детей». Да, этому ангелочку, конечно же, было о чем поплакать…

На медных и бронзовых барельефах время и вода рисовали бирюзовой ярью и черной копотью. Абсолютно одинаковые, определенно отлитые в одной мастерской круглые медальоны с головой Христа в терновом венце с течением лет обрели каждый свое особое выражение и смысл: на одном темная зелень смягчала страдания Спасителя, на другом копоть их подчеркивала, на третьем полусмытая дождями патина придавала Его лику выражение снисхождения к человеческой немощи и людским слабостям. «Как необычно все здесь выглядит сегодня, — размышляла Апраксина, проходя мимо так странно оживших надгробий. — Что, интересно, хочет поведать Время, изменяя по-своему работу старых мастеров? Может быть, эти преображения свидетельствуют о посмертной судьбе тех, кому посвящены надгробья? А может быть, они раскрывают истинный характер усопших? Вот эта муза, например: каким светом залита ее фигура! А дело-то всего лишь в том, что мокрая копоть удачно затемнила и фон, и фигуру музы на барельефе, оставив на свету только лицо и правую руку со светильником. Кто здесь лежит? А, ну ясно, какой-то малоизвестный поэт — никогда не слышала этого имени. Но, возможно, это просто еще не открытый миром великий поэт?

Примерно на середине аллеи она обратила внимание на одно привлекательное надгробье в югендштиле: беломраморный барельеф женской фигуры, летящей в облаках и звездах, на черной плите Лабрадора. Ангел смерти или ангел-хранитель? Или некая таинственная «вестница смерти»? В левой руке мраморная «вестница» держала звезду и, склонясь над могилой, готовилась ее уронить. Лицо ее было так тонко, так прелестно, печально и невинно, что Апраксина замедлила шаг, чтобы подольше любоваться ею. С грустью вспомнила она лицо Натальи Каменевой на посмертной фотографии, уловив едва заметное сходство его с ликом мраморной девушки. Как это печально — умереть на чужбине и быть похороненной в земле, так и не ставшей по-настоящему своей… Вот она хотя бы знает, что будет лежать на русском кладбище в Висбадене, на горе Нероберг, под сенью Свято-Елизаветинского православного храма — русская косточка среди русских костей. Да и хоронят на русских кладбищах навечно. А бедной Наталье Каменевой назначено лежать в земле, полной праха чуждых ей немцев, и хоронят в Германии на ограниченный арендной платой срок, обычно от семи до пятнадцати лет, реже до двадцати и уж в совсем редких случаях до тридцати. И будут шуметь над рабой Божьей Натальей деревья, названия которых она не успела выучить, и не будет она понимать их иноязычного шелеста. Апраксина отвела глаза от печального ангела-вестника и пошла к аркаде, разделявшей кладбище на две части.

Под крышей аркады, уютно устроившись в закутке между надгробьями, коротали пасмурный день несколько бродяг-пэннеров: двое перебрасывались картишками над бутылкой вина, некто спал в ярко-голубом туристическом спальнике, а молодой человек в очках читал толстую книгу, привалившись спиной к надгробию в готическом стиле. Была среди бродяг и женщина, старуха примерно возраста Апраксиной: она сидела закутавшись в рыжее верблюжье одеяло, а возле нее стояло несколько туго набитых пластиковых мешков, похоже, со всем ее имуществом. Старуха курила, задумчиво глядя в глубину темной аллеи. Апраксина вздохнула, подумав, что в привольной и в общем-то беззаботной жизни бродяг для женщин, однако же, есть свои специфические неудобства; вспомнив кой-какие эпизоды их жизни с тетушкой во время войны, она решила, что сейчас ей, пожалуй, нелегко было бы обойтись без ванны и душа и снова спать не раздеваясь. А все же эта старая женщина предпочитает вольную жизнь порядку и скромной обеспеченности старческого приюта. Ну что ж, вольному — воля…