Ангельский рожок - читать онлайн книгу. Автор: Дина Рубина cтр.№ 40

Зато реально и весомо существовал и бурлил «Олимпийский». И это уже эпоха, «Олимпийский», это образ самого Союза, развального, стрёмного, громоздящего новое на обломки старого; уродливого и ненасытного, ушлого и бескрайнего…

«Олимпийский» – гигантская муравьиная куча, где по своим неписаным, но строжайшим законам крутилась деловая жизнь: совершались сделки, вершились судьбы книг и книгоиздателей, где затаптывались амбиции и прорастали капиталы, где множились долги и отчаяние и гибли живые люди; где, как в муравейнике, обосновались матки – крупные оптовики, к которым протаптывали тропки лоточники со всей раздолбанной державы.

Одним словом, «Книжный клуб» в «Олимпийском» был местом кучкования всех мелких и крупных оптовиков, а также мелких лавочников со всей страны.

Место было опасным во всех смыслах.

Вокруг и между лотков и киосков, с тележками, нагруженными пачками книг, носились страшные мужики – то ли грузчики, то ли новые капиталисты; повсюду громоздились замки, высились бастионы из пачек книг, которые при неловком движении могли обрушиться и погрести человека под своим многотонным весом. В духоте, в столпотворении, в целеустремлённом напоре, в многоголосой бестолочи и алчбе ежесекундного свершения сделок со всех сторон неслось: «Ты мне ногу своей телегой отдавишь, блять!», «А ты не стой на дороге, уёбок!».

Торгующие мужики выглядели и диковато, и страшновато. Почему-то более всего это напоминало мясные ряды давным-давно сгинувшего Охотного ряда.

С романом Озерецкой в руках Надежда пятилась, отпрыгивала от несущихся на неё бастионов и колесниц, ошарашенно озиралась вокруг, совершенно не понимая, к кому сунуться со своей книжкой, кому её показывать, кому предлагать… Казалось, весь мир, отчаявшись в других родах деятельности, бросился писать, печатать, грузить на тележки, развозить, заключать сделки и торговать книгами. И какими разными книгами! Тут на любой вкус зеленели, багровели, золотились и серебрились обложки. Здесь твёрдо выучили: книга должна бросаться в глаза, иначе её не увидишь, не выловишь в этом безбрежном океане. Её попросту не продашь, не всучишь, не сбудешь с рук!

Какой уж там бизнес, какой азарт – Надежда чувствовала себя третьеклассницей, отставшей от школьной экскурсии по атомному реактору!

Она прошла верхние этажи, приставая к тем, чьё лицо казалось «более-менее приличным», безуспешно пытаясь заинтересовать торговцев своей элегантной, но – это стало так заметно здесь! – неброской, слишком «интеллигентной» книжкой.

Отказывали все. Кто вяло: «Ну, привезите пару пачек, посмотрим. Если пойдёт, возьмём больше», кто объяснял свой отказ: «Вряд ли: автора никто не знает, какая-то полька, кому сейчас нужны эти союзные республики» – а кто и с плеча рубил, едва бросив взгляд на обложку: «Ни к чему нам эта хренотень!»

Надежда чуть не рыдала… Становилось ясно, что пан Ватроба знал русский книжный рынок гораздо лучше её. Вот и нужно издавать всякую дрянь, вот и нужно долбить их всех нежным членом! И плевать, и пусть они все…

…Какой-то парень в закутке – не то чтобы сердобольный, но, может, не окончательно ожесточённый – посмотрел на неё, взглянул на книжку. Отказал. Но, когда Надежда повернулась уходить, окликнул её:

– Вы найдите Женю.

– Какого Женю? Где его…

– Спуститесь в подвал, там спросите, его все знают. Может, его книга заинтересует – он, вообще, и сам чудик, и с разным барахлом возится, иногда пристраивает.

Она спустилась в подвал, пометалась, как крыса, из одного закутка в другой, наткнулась на чью-то огромную спину, обошла её, как утёс обходят, и… оробела. Вот этот мужик был самым страшным: с какой-то сумасшедшей улыбочкой, с полубезумным взглядом. Высоченный, брюхо упитанное – прямо людоед из сказки. Сейчас слопает!

Тем не менее обратилась к нему – терять было нечего, а он-то как раз и оказался тем самым Женей. Робко-затверженно пробормотала текст про «талантливую польскую писательницу», показала книжку, стараясь не смотреть на людоедский оскал.

Женя этот самый вдруг широко улыбнулся, протянул лапищу, потрепал Надежду по волосам, сказал: «Какая шикарная хламида!» – и заржал.

Она от ужаса и возмущения чуть не подавилась. Отскочила, крикнула:

– Лапы держи при себе! Пожалеешь!

Людоед Женя улыбнулся ещё шире, вкрадчиво проговорил:

– А, ты ещё и кусачая! Мне такие нравятся. Ладно, давай сюда свою польку, потанцуем… Заеду завтра, заберу весь тираж. Посмотрим, что получится.

– Ну, весь тираж я тебе не отдам, – сказала она хмуро. Он снова заржал:

– Молодец, умная хламидка! Только я ведь всё равно тебя обставлю.

Назавтра приехал, забрал десять тысяч Озерецкой, а через пару дней позвонил, потребовал столько же. Пани Божена разлетелась в несколько дней: видимо, никуда не делись её поклонники, слегка скукожились от жизни, слегка пообтрепались, но встрепенулись и бросились навстречу любимому автору. Надежда ликовала! Талант, говорил папка, не пропьёшь и в гостях не забудешь.

А Людоед выдал деньги честь по чести, – похохатывая, то и дело порываясь наложить лапы на её волосы и по каждому поводу называя Надежду «роскошной хламидкой».

Со «Старой шкуры» блистательной пани Божены и началось многолетнее сотрудничество Надежды с этим странным, диковатым, порой невыносимым, временами трогательным… И всегда непредсказуемым человеком.

* * *

За годы она так и не разучилась его бояться: ни разу не пригласила домой, ни разу не угостила чаем. Встречалась с ним в метро или «на точке», забирала деньги и стремглав мчалась в банк, положить прибыль на счёт. Офис тогда размещался у неё дома, на кухне, где она жила и работала. Ибо комнату занимала няня с монархической персоной – с Лёшиком.

Полубандитского вида разнузданный бугай Женька, как выяснилось позже, окончил МИФИ; перспективный молодой физик-ядерщик, он работал в «Курчатнике», подавал надежды – до самой перестройки. А там уже отечественную науку выжгло под корень: проекты закрывались, зарплаты не платили… Женька поездил челноком по ближним закраинам советских просторов, кого-то там избил, сам получил сотрясение мозга; отсидел год, вышел… и подался в книготорговый шалман «Олимпийского». А толстым стал после Чернобыля – побывал там в ликвидаторах, нахватался всякой дряни, от которой – сам говорил, усмехаясь и ничего не стесняясь, «челдан не стоит, но светится». А выглядел здоровяком с румянцем на обе сдобных щеки.

Главное же, оказался Евгений феноменально образованным человеком с почти фотографической памятью. Как он знал живопись, архитектуру, поэзию, музыку! Рядом с ним Надежда всегда чувствовала себя двоечницей. Бывало, идут мимо витрины с постерами картин, а он, с этой своей издевательской улыбочкой, принимается её экзаменовать. Она кипятится, огрызается, а деться-то некуда – он так и сыплет: Мунк, Пикассо, Дюффи, Боннар… «Тебя хорошо образовывать, – говорил. – Ты пытливая, Хламидка, любопытная», – и якобы поощрительно запускал лапу в её непослушную густую гриву. «Руки убрал!» – отскакивала она. Женька смеялся – с нежностью людоеда.