Я – Сания - читать онлайн книгу. Автор: Диана Машкова, Сания Испергенова cтр.№ 16

– Ааа-ааа-ааА! Ааа-ааа-ааА!

Звуки то взлетали к самому небу, то опускались вниз, как на качелях. Все это повторялось бесконечно. Женщина будто не уставала, она с нежностью прижимала к себе огромного ребенка. А он приник головой к ее груди с закрытыми глазами и странным выражением на лице: я видела, что ему плохо, лоб морщился от боли, но при этом губы его растягивались в мягкой улыбке. Значит, ему было и хорошо. Я не понимала, что происходит.

Меня никто никогда не носил на руках, не пел мне протяжное «Ааа-ааа-ааа». Не качал и не прижимал к себе. Такого не было в доме ребенка, нет в детском доме и не будет в больнице. Придет чужая женщина в белом халате, воткнет мне под кожу иглу, выпустит лекарство, и все. Я снова останусь одна, буду ждать, когда придет другая женщина, чтобы снова сделать то же самое и уйти.

За второй стеклянной стеной резко заплакал младенец. Я обернулась на звук, успев подумать, что он, наверное, потерял соску – вечно с этими малышами одно и то же. Будет теперь надрываться до тех пор, пока кто-нибудь не догадается поискать его сокровище. Я бы могла помочь, но, наверное, нельзя выходить из своей палаты. Да и тело до сих пор тяжелое, непослушное.

Пока мои мысли вяло топтались вокруг собственной немощи и орущего малыша, с кровати в той же палате вскочила женщина, совсем молодая, и со странным звуком «Шшшшшшш» тоже взяла ребенка на руки. Плач его моментально стал тише. Еще мгновение, и громогласный рев почти затих – остались только редкие жалостливые всхлипы.

– Баю-баюшки-баюююю, – чистым тонким голосом пела девушка младенцу, – не ложися на краюююю.

Что она ему такое поет? Ерунду какую-то. Какие еще «баю-баюшки»? Почему нельзя «на краю»? Да и какой смысл вообще что-то там петь такому маленькому? Зачем? Он же ничего не понимает, беззубый еще. Но она не унималась, продолжала качать младенца на руках и выводить мелодию. Я посмотрела на первую женщину с большим ребенком, она все еще таскала его по палате. На вторую, с младенцем. Она уже не пела, просто что-то нежно нашептывала малышу. Одной рукой держала ребенка, а другой насыпала в бутылочку порошок, наливала воды. Потом взболтала и дала ему. Тот жадными губами припал к соске. «Ааа-ааа-ааА! Ааа-ааа-ааА». «Шшшшшш. Шшшшшш». От ласковых звуков и перешептываний, от невыносимой нежности слезы подступили к моим глазам.

– Почему у меня ничего этого нет?! – шептала я, зажмурив глаза и закрыв ладонями уши.

И сама себе отвечала:

– Потому что я плохая. Плохая!

Не знаю, сколько я пролежала так, пытаясь избавиться от болезненных звуков и картин. Сквозь ладони в мои уши прорывались пестрые голоса. Детские, звенящие, как радуга. И женские, ласкающие, как море. Они звучали уже не только снаружи, но и внутри. А потом их перекрыл страшный грохот. От испуга я спряталась с головой под одеяло.

– Мамочкиии, – даже в укрытие прорвался звучный голос, – заааавтрааак!

Я высунула нос. Завтрак – это не страшно. Стали открываться двери палат. Женщины засуетились с тарелками, кружками, ложками. Они брали что-то, несли на свои тумбочки и снова возвращались к дверям за очередной порцией. Я слышала, как грохот достиг моей двери, и замерла от ужаса.

– Мамочкаааа! – крикнула пожилая женщина с седым «ёжиком» на голове в мою палату. – Покушать ребеночку возьмите!

Я молчала. Она заглянула в бокс и, не обнаружив там никого из взрослых, смутилась.

– Ой, – она, наконец, увидела меня, – ты тут одна, детонька?

Я кивнула. Нянька наметанным взглядом окинула бокс. Пустая тумбочка. Ни тарелки, ни кружки. Под кроватью пакет с неразобранными вещами. Ни ярких коробок с соками, ни фруктов, ни игрушек. Я увидела по ее глазам, что она все поняла про меня. И вдруг, первый раз в жизни, мне из-за этого стало стыдно.

– Детонька, – нянька нагнулась и достала с нижнего яруса тележки тарелку, – давай кашки тебе положу. Сама-то покушать сможешь?

Я снова кивнула и отвернулась – в глазах у меня стояли слезы.

– Чайку налью, ты попей. – Она еще что-то говорила, а я молчала.

Наконец она ушла, осторожно прикрыв за собой дверь и оставив на тумбочке больничную тарелку и кружку. Я не могла и не хотела есть – горло болело так, что даже слюну сглатывать было больно. А еще этот противный ком перегородил все внутри, не давал дышать. Не шевелясь – подвижными оставались только глаза, – я наблюдала за тем, что происходило за стеклом, справа и слева от меня.

В боксе слева проснулись все его обитатели – с женщиной, которая качала на руках большого ребенка, оказывается, были три девочки. Все одного возраста, года по четыре, и похожи друг на друга, как капли воды. Но при этом совершенно разные. Одна – вся в розовых рюшах и с длинными волосами, уложенными на голове в замысловатую косу. Вторая – в синем спортивном костюме, мягком даже на вид, с простой короткой стрижкой. И третья – в простом зеленом платьице, с красивыми волосами до плеч. Дети галдели, а женщина почему-то не злилась, а улыбалась им. Я прислушалась.

– Мамочка, покорми! – прозвенел тонкий голосок «розовой» девочки.

– Мамочка, намажь мне маслом хлеб, – попросила «синяя дочка».

– Мамочка, я не могу попить, – пожаловалась «зеленая».

Они наперебой что-то просили, чего-то хотели, а женщина вместо того, чтобы строго сказать «все-сели-и-замолчали», почему-то ласково отзывалась: «Солнышко, подожди», «Милая, я сейчас». И каждой помогала. Покормила кашей первую девочку – буквально чуть-чуть – и потом передала ей самой ложку в руку. Сделала бутерброд для второй. Налила из большой пластиковой бутылки воды в кружку и передала третьей дочке. После завтрака все они устроились на одной кровати вокруг нее – одна подлезла под ее правую руку, другая под левую, а еще одна положила голову ей на колени. Женщина взяла в руки книжку и стала читать. И все дети притихли, слушали ее и улыбались.

В другом боксе тоже наступила тишина – молодая мамочка сидела с младенцем на руках и что-то шептала ему. Каждое мгновение менялось выражение ее лица. Она то широко улыбалась, то кивала ребенку, то шутливо хмурилась и все время произносила какие-то странные звуки. Малышу это нравилось. Он смотрел на нее во все глаза и тоже то хмурился, то улыбался, повторяя за ней выражение лица и откликаясь на звуки.

Я никогда не видела, чтобы кто-то из взрослых так делал с ребенком! Воспитатели подходили к младенцам, чтобы переодеть, накормить, положить в кроватку и уйти по своим делам. А иногда и уйти не получалось – пока переоденут последнего, первый уже снова мокрый. Конвейер. И уж тем более никто не сидел с нами в обнимку, не читал ласковым и певучим голосом книг.

– Маааамочкаааа.

Первый раз в жизни я произнесла это слово, повторив его за тройняшками. Оно было горьким на вкус. Как слезы. И при этом – сладким и даже теплым. Ложилось на язык, растекаясь до самого горла, и от этого становилось легче дышать.

– Мааамочкааа.

Я вся ушла в это имя, погрузилась в него с головой и не заметила, как женщина из бокса слева, оставив своих троих детей возиться с книжками, подошла к моей двери. Она постучала. Я глупо смотрела на дверь, не зная, что надо делать. Никто никогда в жизни не стучался ко мне.