Походы и кони - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Мамонтов cтр.№ 98

Играли наши трубачи. Шафров был весел и остроумен. Он сказал речь о молодости, радости жизни, любви. О счастье. Под конец мы были все в полсвиста. Отпустили трубачей, завладели трубами и стали сами пытаться дудеть. Воображаете? Собаки всей округи нам аккомпанировали воем. Наконец разошлись, унося каждый свой инструмент.

На следующее утро поручик Горобцов зашел за мной, и мы пошли на дачу Шафрова и Шапиловского, где было наше собрание. Шли мы, смеясь и дудя на наших трубах. Из дачи вышел брат.

– Не шумите так. Сегодня ночью Шафров застрелился.

Он оставил записку: «Проспался, не пьян. Больше не хочу».

Господи, подумал я, он застрелился из моего краденого револьвера. Тогда я еще не знал, что в шафровском револьвере, который был у меня, все патроны были испорчены. Из своего револьвера он не мог бы застрелиться. Неисповедимы пути Твои, Господи. Я способствовал его смерти, не ведая о том. Значит, вчерашний ужин был прощальный. Он хорошо это сделал. Ни минуты нельзя было это заподозрить. А вой собак? А мы-то смеялись. Они выли на смерть.

Похороны

В обозе было орудие, и мы решили похоронить нашего командира, полковника Шафрова, как полагается артиллеристу, на лафете. Для этого снимается ствол и к полозьям привязывается гроб. Шапиловский назначил ездовыми: брата в корень, Горобцова в средний вынос и меня на передний. Лошади, особенно в корне, который один должен был спустить лафет с гробом с нашей горы, были слабы, и, при неопытности ездовых и лошадей, я несколько опасался за судьбу гроба. Дело в том, что из нас троих только я, и то очень недолго, был ездовым.

Перед домом выстроилась процессия. Впереди священник и псаломщик, за ними хор детей, затем лафет и мы, хор трубачей, взвод солдат с винтовками, пролетка для Шапиловского и дальше остальные офицеры и солдаты пешком.

– Смирно!

Разговоры смолкли, и все подтянулись. Вынесли и привязали гроб. Шапиловский с горя выпил все оставшееся от ужина вино и появился на крыльце пьяный. Он хотел сказать слово об усопшем, но мы услыхали только неопределенное мычание и пьяную икоту. Он махнул рукой и быстро направился к пролетке. Он не рассчитал своего стремления – влез с одной стороны, но вылез с другой. Тогда, уцепившись за пролетку, он оглядел нас свирепым взором – не смеемся ли мы. И осторожно влез, и благополучно сел в экипаж. Хор запел, и процессия двинулась.

Но вскоре начался спуск с горы. Дорога была узкая, вырыта в склоне горы. Податься было некуда: справа обрыв, слева отвесная гора. Мы поставили, конечно, тормоз, и брат делал все усилия, чтобы сдержать коренных лошадей. Лошади чуть не сели на зады, но лафет скользил все быстрей и быстрей. Мы с Горобцовым ничем брату помочь не могли. Все наше внимание было направлено на то, чтобы не натягивать постромки и чтобы лошади не заступили за них. Наконец корень перешел на рысь, чтобы уйти из-под лафета. Мы с Горобцовым тоже перешли на рысь. Я крикнул детям из хора, шедшим передо мной:

– Эй, вы! Поспешайте, иначе я вас раздавлю.

Они заметались вправо и влево, но убедившись, что дорога узка, пустились бегом, увлекая причт. Дети пытались продолжать петь на бегу, но из этого ничего путного не получилось. Рысь становилась все крупней и крупней, и бег хора и причта усиливался. Не могу вспомнить без смеха дородного священника, который, задрав рясу, с крестом в руке опередил всех бегущих.

Наконец мы достигли ровного места и смогли удержать лошадей. Процессия приняла опять благопристойный характер. Все же мы были горды тем, что благополучно довезли нашего командира до кладбища, не опрокинув в овраг. Оркестр сыграл «Коль славен», солдаты дали три залпа, могилу закопали. Самоубийц не принято отпевать.

Шапиловский сел в пролетку и уехал, не пригласив нас на поминальный обед.

Думаю, что Шафров был единственным из офицеров обеих батарей, которого хоронили на лафете.

В Таврии

Обоз перешел в Таврию, в небольшую деревню. Мне отвели квартиру у колдуньи, которая ни за что не хотела меня пускать. А мне захотелось познакомиться с колдуньей, и я настаивал. Разговор велся через закрытую дверь.

– Нет, я не хочу. Ты мне все травы перепутаешь.

– Обещаю, что ничего не трону.

– Нет, нет. Ты еще будешь курить в комнатах.

– Не курю и в Бога верую.

Молчание.

– Посмотри через щелку. Вот я тебе дам кусок хорошего английского мыла.

Против мыла колдунья не устояла и со вздохом мне открыла дверь. Вскоре мы с ней подружились. Вся хата была завешена травами. Она мне объясняла, какая трава от чего помогает. Но по юности лет не запомнил, а жаль.

Тут я познакомился с доктором Каталевцевым. Он был доктором дивизиона, маленький, с короткими руками и не совсем нормальный. Он был в Абиссинии и интересно рассказывал об этом. Лечиться у него было опасно, а гулять – приятно. На одной из прогулок мы зашли в сад. Охранял его древний, но бодрый старик. Он жил в шалаше и отрекомендовался как улан графа Уварова полка. Оказалось, он сражался в турецкую войну 1877 года. Он очень скорбел, что у него нет ружья и парни воруют фрукты. Он мне так понравился, что я сделал глупость и принес ему винтовку и патроны. Он ужасно обрадовался и тотчас же промаршировал с винтовкой по всей улице. Знай, мол, наших! Но когда я снова к нему зашел, он неутешно плакал. Винтовку у него украли. Я старался его утешить и обещал дать другую. Но моя колдунья меня просила не давать. Старик поднял стрельбу, и пули летали по всей деревне. Он не отдавал себе отчета в том, что пули из винтовки летят на три версты. В турецкую войну они летали на 200 шагов.

С полковником Лукьяновым устроили грандиозное чаепитие. Под липой, с самоваром. Я выпил восемнадцать чашек. У Лукьянова был юмор, и я это ценил. После войны он поступил в Иностранный легион в чине сержанта.

Серогозы

В сентябре 1920 года я был снова в батарее. Обе батареи работали с регулярной кавалерийской дивизией генерала Барбовича. Дивизия стояла в Нижних Серогозах, которые находились почти посередине Таврии, и по тревоге выходила навстречу наступавшим красным и после боя возвращалась в Серогозы. На этот раз я поручил Андромаху солдату нашего орудия и получил ее без всяких затруднений и в хорошем состоянии.

Было несколько боев, ничем не замечательных. Красные обыкновенно после недолгого боя отходили. Запомнился только один случай. Мы выбили красных из хутора. Батарея остановилась на улице. Вдруг из-под амбара вылез наш фуражир. Он поехал за фуражом, когда красные заняли хутор, успел залезть под амбар и просидел там все время боя. Он не знал, кто занимает хутор, и боялся вылезти. Но увидал нашу батарею, узнал лошадей и тогда вылез.

Брат решил запрячь в тарантас Андромаху и Анафему, лошадь Шакалова, которые были сестрами и совершенно одинаковые. Гордые кабардинцы не хотели идти в упряжи. Терпением и упорством мы их идти заставили. Получилась очень нарядная пара. Но раз мы встретили начальника штаба дивизии, который так ими восхищался, что мы решили прекратить поездки – еще чего доброго отберет.